Коллекция облаков
Каждый ноябрь для меня вот уже тринадцать лет - испытание. Я жду, когда он начнется, и жду когда закончится.
…Первую свою машину Сергей Качаев приобрел в возрасте шести лет. В сельмаге, на обмен. Поменялся на свою курточку, которую ему привезли из Болгарии. Продавщица с улыбкой отдала машинку, свернула курточку и стала выглядывать в окно мать Сережки, мою тетю. До этого он попросил у матушки деньги, она отказала, дескать, нет. Предложила ему поменять курточку на машинку. Ей и в голову не пришло, что ее ребенок ради машины снимет последнюю рубашку. Снял, отнес, скрепя сердцем, курточка то была замечательная. Но без куртки можно прожить, а как прожить без машины?
Потом были велосипеды, мотоциклы, «шестерки», «семерки», «девятки», ЗИЛы и КАМАЗы - свои и чужие. И постоянная мечта о своем, новом автомобиле. И об авторалли «Париж-Дакар».
Последней была «машина века», старая копейка, подобранная буквально под забором и превращенная в достаточно резвую карету без лошади. Надо отдать ей должное, выдерживала весьма длительные пробеги.
Машина была Сережкиным домом. Он мог сутки прожить в машине, не выходя, на заднем сиденье всегда была маленькая подушка на случай ночевки. От него мне и передалась эта страсть к машинам. А возможно, это был лишь способ заслужить его одобрение. И когда прыгала с шестиметровой высоты, и когда ездила на мотоциклах с неизменно печальным результатом и когда почти в обмороке ползла на Вышку Обозрения на Байкале. И даже моя издевательски-несерьезная мистерия о сдаче экзаменов в ГИБДД была написана в большей степени для него. Он прочитал, улыбнулся, и спрятал газету в карман. На память.
Вы когда-нибудь пробовали пасти коров на машине? Представьте - конец сентября, 30 тонн рогов и копыт, которые по осени вдруг считают себя арабскими конями и ищут землю обетованную, подальше от родины с жухлой травой, пополам со снегом. Им кажется, что за горизонтом лето, а они тут зря теряют время. Если бы у нас проводились соревнования по пасьбе коров на машинах, мы с братом выиграли бы чемпионат. Собрать сорок восемь голов с паскудным внутренним миром в более-менее приличную кучку, ювелирно подталкивая бампером неповоротливых и кидая машину наперерез особо резвым, непросто. И все это - на сильно пересеченной местности.
Сигнал хрипло ревет - наш бык, убийца, с бревнышком на шее, для ограничения скорости, принимает это за вызов. Вспоминает, сколько душ он загубил, становится в третью позицию и начинает рыть подземный ход в Америку. Из ноздрей его валит пар, глаза сверкают веселым презрением к прямоходящим. Древняя копейка разворачивается на мокрой траве, как полицейский БМВ, и идет в лобовую атаку. Вы чувствуете жаркое солнце Испании? Вы слышите звуки сегидильи, щелканье кастаньет и крики «Торо, Торо!»?
Торо опускает голову и смотрит из-под нависших рогов на четыре колеса с твердым намерением умереть. Взбрыкивает и летит со скоростью курьерского поезда, бревна под ногами не чует. Я закрываю глаза, мне запрещено даже ойкать в машине. Ловким маневром машина оказывается с правого борта быка, и легко толкает его в бок, но рогатая голова упрямо пытается пробить стекло… Глаза я открываю, когда бык забивается в середину стада и молча жует траву, как печальный баран. Копейка занимает позицию на горке и строго следит круглыми глазами за порядком.
Да, «ойкать» в Сережкиной машине запрещено. Равно как и комментировать скорость и угол наклона. Нельзя произносить жлобское «куда?» Можно только чалдонское «далЕко?». Нельзя говорить «приехали» до полной остановки автомобиля, нельзя подсчитывать, через сколько часов или минут будем на месте. И лапать «За рулем» грязными руками тоже нельзя.
Я больше не знаю людей, которые бы ездили так же хорошо как он. А пассажир я со стажем. Его машины были живыми, и у них была какая то звериная осторожность и удивительно точная реакция на происходящее. Он не хотел домчаться до горизонта быстрее всех, и не хотел быть круче всех, он бегал по автолавкам, в поисках фар, которые не слепят встречных водителей. Он чинил машины на трассах незнакомым людям и никогда не отказывал в литре бензина.
Трасса Москва-Владивосток. У выезда из Иркутска нас тормозит гаишник, ему срочно надо в Усолье-Сибирское. Он нервничает, полчаса назад передали штормовое предупреждение. Мы въехали в шторм с наступлением темноты, в зону пожара и нулевой видимости. По обочинам - завалы из машин. Кого-то развернуло поперек, кого-то просто сдуло с дороги, прямо на тех, кто остановился переждать. Так что и ехать плохо и стоять плохо.
Гаишник замолчал и вжал хвост в сиденье. Сереге тоже не до шуток, останавливаться не выход. Он превратился в зрение, слух и осязание, в радар, в противотуманные фары и в инстинкт самосохранения. Как будто сам нащупывал шинами дорогу. Впереди идет джип, судя по габариткам, нервно идет, ненадежно. На нашей машине замигал сигнал обгона, гаишник в ужасе застыл на заднем сиденье. Но высказаться не решился, совета у него в запасе не было. В Усолье было тихо. Гаишник вышел из машины, постоял, помолчал, потом наклонился к окну:
- Ну, мужик, тебя на одном месте не убьешь…
Потом мы ехали на смеси бензиновой пыли с воздухом, шторм съел все горючее, и наша семерка голодными глазами смотрела на мелькающие заправки. В карманах было как обычно.
Божечка ты мой. На что же мы тогда жили? Что ели, что пили в те девяностые? Мы хватались за все, чтобы штаны окончательно не упали, и дети не были голодными…
Постоянная погоня за несчастной копейкой, вечные увольнения, безработица, какие-то хитроумные гешефты… Мы не могли воровать и хапать, мы могли только молча тащить этот вагон унижений и разочарований, и ждать лучших времен. Ведь все когда-нибудь образуется? Не может не образоваться…
Авторалли Париж-Дакар… Он водитель, а я штурман. Аха, смешные такие…Мы прошли восемь таких трасс, в поисках заработка, буквально выгрызая из этой жизни средства к существованию, обрастая цинизмом и толстой кожей.
Но есть еще небо. И как бы ты не был занят мыслями за жизнь, ты смотришь на него - на это странное высокое сибирское небо, в силу каких-то атмосферных явлений с мая по сентябрь разыгрывающее спектакли. С неправдоподобными облаками, нагроможденными друг на друга в безумной фантазии, с немыслимыми красками, пронизанные светом и тенью. Непонятное совершенство режет глаза и захватывает дух, и из окна машины, как на экране, разворачивается история, которую написал Бог.
И два нищих, полуголодных странника в старенькой машине вдруг останавливаются и замирают:
- Как красиво!
- Да уж… к этому никак не привыкнуть…
- Я хочу сделать коллекцию облаков, снимать только облака!
- Мыльница не возьмет, надо ФЭД мой починить, чтобы и цвета и тени…
…Когда его хоронили, воздух разрывали десятки автомобильных сигналов, и это было хуже чем марш. Я три года не могла жить, существовала по инерции, - как персонаж какого-то фильма про жизнь, работу и семью, - мне нравилось только спать. Во сне было не больно…
Как же так… Всегда строго-настрого наказывал мне не греть машину в гараже, а сам завел ее и уснул. О чем, ты думал?
Облака для меня - памятники старшему брату. Пока они существуют, я его помню. И ноябрь, месяц, когда его не стало. Это самый долгий месяц в году.
Сегодня он кончился, и снова можно начинать жить.