Ходит Гарбуз
Весь прошлый год коллективный разум рвался переквалифицировать Деда Мороза в киллера. Дед Мороз отнекивался и отмахивался, вам все шуточки, а мне потом последствия разгребать. Вздыхая, поминал двадцатый век - с тех пор, мол, еще не отмолил.
Украинские коллеги, с которыми мы уже год работаем вместе, научили меня детской песенке «Ходить Гарбуз по горо́ду» (горо́д - это огород). Она начинается так: «Ходить Гарбуз по горо́ду, питаеться свого роду: ой чи живi чи здоровi всi родичi гарбузовi?». Дальше гарбузу отвечают его родичi - дыня, огурчики, фасоль, морковка и прочая расширенная семья. Все клянутся, что живы и здоровы (вовлеченный читатель прямо слышит, как облегченно вздыхает главный герой). Мне кажется, мы прожили год как тот гарбуз - ходили по кругу и без конца теребили своих. Живы? Здоровы? Растете? Напишите, пришлите фото, помашите с границы, покажите ребенка, ответьте хотя бы точкой, если вас взяли в заложники - моргните дважды. Не останавливаясь, ходит и ходит Гарбуз. Никто ему не скажет «сядь, отдохни». Некогда отдыхать, везде его огород.
Весь прошлый год, помимо своей израильской практики, я работала с людьми из Украины и из России. Будто шла, преодолевая сопротивление, внутри глубокой воды - сплава ужаса, отчаяния, ненависти, любви, надежды и желания жить. Тут важно заметить, все мои пациенты (да и вообще все те, с кем я, так или иначе, имела дело), воспринимали происходящее как трагедию, разрывающую жизнь. Вряд ли я смогла бы работать с теми, кто видит это иначе - не потому, что им не нужна помощь, а потому что лично я была бы не в состоянии ее оказать. Но среди единомышленников, которыми поневоле стали все причастные, мне самой оказалось важным говорить со всеми, кто оказался на разных сторонах этой ленты Мёбиуса. Потому что у страдания нет гражданства.
Вот жил например человек, поэт Иехиэль Динур. Жил в середине двадцатого века в Польше и был евреем, поэтому первую половину войны провел в Сопротивлении, а вторую - в концлагерях. Выжил, уехал в Израиль, писал книги о войне. И рассказывал, среди прочего, про один конкретный момент, который определил его как личность.
Когда их поезд отправляли в Освенцим, на платформе стоял эсэсовец. Статный белокурый ариец в форме. Скучая, ждал, когда можно будет давать сигнал к отправлению. Смотрел на жидов. А Динур сидел на полу, скрюченный чернявый зек, и ждал того же сигнала. Смотрел на немца.
И вдруг его накрыло пониманием, что он, в общем, случайно тут оказался. Случайно родился тем, кем родился, и ничего не выбрал за или против того, чтобы сидеть тут на заплеванном полу и ждать конца. Точно так же он мог родиться в другой семье, в другой стране, и ждать сейчас на платформе, когда можно будет махнуть рукой и пойти домой. Его место абсурдно, он ничем его не заслужил - но и немец ничем не заслужил своего. По большому счету, их можно было бы поменять местами. Да, сейчас Динур не дал бы сигнала везти людей на убой, просто не смог бы. Но только потому, что сам сидел в том вагоне.
Про Динура мне рассказала коллега, преподаватель и лектор Нава Тальпаз. Она прочла его книгу как раз перед тем, как с группой психологов ехать на конференцию в Освенцим. Прочтя, пережила настоящую моральную катализацию. И решила, что в поездке, на месте, прочтёт всем про поезд, зека и немца. Поделится духовным опытом с теми, кто сам до него не дошел.
Взяла с собой книгу. А зачитать там - не смогла. Там, где до сих пор стоят нары, под которыми умирали люди, и висят фальшивые головки для душа, из которых пускали газ. Там, где она, тепло одетая Нава, стоит на своих ногах, надев на несломанный нос неразбитые очки. В Освенциме внезапно оказалось, что осознание, не рожденное собственным опытом, не работает в качестве морального катализатора. Морально катализировать можно только себя. И на этом всё.
Я весь год пыталась себя морально катализировать. Обдумывала, анализировала, искала причинно-следственные связи. Ломала крышу. А потом мне раз, и подогнали песенку про Гарбуза. И я подумала - ёлки. Ну какая, к черту, катализация. Напишите, пришлите фото, помашите с границы, покажите ребенка. Дед Мороз, как известно - это мы. И агрессор - мы, и жертвы тоже мы. Всё состоит из нас, как из деталек лего. Мы убиваем, мы умираем, мы обвиняем, мы защищаем, мы хотим власти, мы хотим счастья, мы хотим, чтобы все заткнулись, кто не мы.
А рядом ходит и ходит бессонный Гарбуз, толстый, усталый, с одышкой и в старческих пятнах, кличет и кличет своих. Ему ничего не надо, лишь бы отозвались.
Украинские коллеги, с которыми мы уже год работаем вместе, научили меня детской песенке «Ходить Гарбуз по горо́ду» (горо́д - это огород). Она начинается так: «Ходить Гарбуз по горо́ду, питаеться свого роду: ой чи живi чи здоровi всi родичi гарбузовi?». Дальше гарбузу отвечают его родичi - дыня, огурчики, фасоль, морковка и прочая расширенная семья. Все клянутся, что живы и здоровы (вовлеченный читатель прямо слышит, как облегченно вздыхает главный герой). Мне кажется, мы прожили год как тот гарбуз - ходили по кругу и без конца теребили своих. Живы? Здоровы? Растете? Напишите, пришлите фото, помашите с границы, покажите ребенка, ответьте хотя бы точкой, если вас взяли в заложники - моргните дважды. Не останавливаясь, ходит и ходит Гарбуз. Никто ему не скажет «сядь, отдохни». Некогда отдыхать, везде его огород.
Весь прошлый год, помимо своей израильской практики, я работала с людьми из Украины и из России. Будто шла, преодолевая сопротивление, внутри глубокой воды - сплава ужаса, отчаяния, ненависти, любви, надежды и желания жить. Тут важно заметить, все мои пациенты (да и вообще все те, с кем я, так или иначе, имела дело), воспринимали происходящее как трагедию, разрывающую жизнь. Вряд ли я смогла бы работать с теми, кто видит это иначе - не потому, что им не нужна помощь, а потому что лично я была бы не в состоянии ее оказать. Но среди единомышленников, которыми поневоле стали все причастные, мне самой оказалось важным говорить со всеми, кто оказался на разных сторонах этой ленты Мёбиуса. Потому что у страдания нет гражданства.
Вот жил например человек, поэт Иехиэль Динур. Жил в середине двадцатого века в Польше и был евреем, поэтому первую половину войны провел в Сопротивлении, а вторую - в концлагерях. Выжил, уехал в Израиль, писал книги о войне. И рассказывал, среди прочего, про один конкретный момент, который определил его как личность.
Когда их поезд отправляли в Освенцим, на платформе стоял эсэсовец. Статный белокурый ариец в форме. Скучая, ждал, когда можно будет давать сигнал к отправлению. Смотрел на жидов. А Динур сидел на полу, скрюченный чернявый зек, и ждал того же сигнала. Смотрел на немца.
И вдруг его накрыло пониманием, что он, в общем, случайно тут оказался. Случайно родился тем, кем родился, и ничего не выбрал за или против того, чтобы сидеть тут на заплеванном полу и ждать конца. Точно так же он мог родиться в другой семье, в другой стране, и ждать сейчас на платформе, когда можно будет махнуть рукой и пойти домой. Его место абсурдно, он ничем его не заслужил - но и немец ничем не заслужил своего. По большому счету, их можно было бы поменять местами. Да, сейчас Динур не дал бы сигнала везти людей на убой, просто не смог бы. Но только потому, что сам сидел в том вагоне.
Про Динура мне рассказала коллега, преподаватель и лектор Нава Тальпаз. Она прочла его книгу как раз перед тем, как с группой психологов ехать на конференцию в Освенцим. Прочтя, пережила настоящую моральную катализацию. И решила, что в поездке, на месте, прочтёт всем про поезд, зека и немца. Поделится духовным опытом с теми, кто сам до него не дошел.
Взяла с собой книгу. А зачитать там - не смогла. Там, где до сих пор стоят нары, под которыми умирали люди, и висят фальшивые головки для душа, из которых пускали газ. Там, где она, тепло одетая Нава, стоит на своих ногах, надев на несломанный нос неразбитые очки. В Освенциме внезапно оказалось, что осознание, не рожденное собственным опытом, не работает в качестве морального катализатора. Морально катализировать можно только себя. И на этом всё.
Я весь год пыталась себя морально катализировать. Обдумывала, анализировала, искала причинно-следственные связи. Ломала крышу. А потом мне раз, и подогнали песенку про Гарбуза. И я подумала - ёлки. Ну какая, к черту, катализация. Напишите, пришлите фото, помашите с границы, покажите ребенка. Дед Мороз, как известно - это мы. И агрессор - мы, и жертвы тоже мы. Всё состоит из нас, как из деталек лего. Мы убиваем, мы умираем, мы обвиняем, мы защищаем, мы хотим власти, мы хотим счастья, мы хотим, чтобы все заткнулись, кто не мы.
А рядом ходит и ходит бессонный Гарбуз, толстый, усталый, с одышкой и в старческих пятнах, кличет и кличет своих. Ему ничего не надо, лишь бы отозвались.