В день святого Валентина пожелтел от каротина
Вы даже не представляете, сколько времени освобождается для жизни, если забить на дела.
И как прекрасно складывается карьера, если нет детей.
Если нет детей, вообще все прекрасно складывается.
А если нет работы - свободного времени масса. В том числе на детей.
Отменишь дом - появляется время на родителей.
Махнешь рукой на родителей - сразу вагон ресурса на путешествия.
Забросишь путешествия - денег больше в разы. В том числе на детей.
Отменишь детей - вообще, считай, миллионер.
А если отменить еще и хобби…
В этом месте обычно звонит будильник.
Будильник, кстати, тоже стоит отменить.
Мы не бедные. Мы жадные. Каждый день, каждую минуту, нам просто хочется - всего.
Нам всё кажется, если мы всё будем делать - мы не умрем. В итоге, мы скоро умрем от количества дел. И всё рвемся придумать, чего бы такого не делать.
Не стала укладывать ребенка, потому что родителям звонила. Книжку не почитала - доклад для работы готовила, спать не легла, зато смоталась в спортзал, запарковалась в прыжке, чтобы за пять минут купить еды, не пообедала, зато поработала, заработала на штраф. Не дозвонилась в муниципалитет по поводу штрафа, потому что температура поднялась, из-за болезни на работу не пошла и воровато сгоняла в муниципалитет, пока бежала - сделала пять рабочих звонков, пока говорила - заскочила в аптеку, из очереди уложила ребенка по скайпу и опять на работу бегом. Духовный рост происходит в поиске парковки, личная жизнь случается вместо еды, стихи сочиняются в очереди к врачу. К какому врачу - уже неважно, у любого найдется, к чему прикопаться.
Терапевту мы жалуемся на боль в горле из-за бесконечных разговоров, гастроэнтерологу - на боль в желудке из-за нерегулярного питания, у зубного ставим новые зубы вместо стертых, у психиатра не жалуемся, а просто молча сидим. Вздыхаем. Сейчас мы на минуту уткнемся в телефон, ответить на сообщение, а он за это время напишет новое четверостишие, делая вид, что пишет историю болезни.
Вот она, наша общая история болезни: мы бедные, мы жадные, мы нежные, мы нужные, мы важные и постоянно что-нибудь должны. Мы должны слишком многим, поэтому не умрем. А если все-таки умрем - всегда найдется, кому по нам заплакать.
По мне, например, заплачет моя записная книжка, список контактов, рабочая почта, семья, друзья, терапевт, родительский комитет, группа третьего класса, сообщество Фрунзенского района, редакция Иерусалимского журнала, коллеги из юнгианского института, а впридачу - одна ворона.
Вон она, лохматая и недовольная, сидит на окне с таким видом, будто спала в одежде. Ничего не поделаешь: февраль.
- Мы же договорились, - говорит. - Мы с тобой сто лет назад договорились: в тот момент, когда ты сдохнешь, потому что больше не можешь, ты перестанешь.
- Ну да, - соглашаюсь, не отрываясь от клавиш. - Договорились.
- И что же? Почему ты не перестала?
- Так я же не сдохла.
Ворона щелкает клювом, снимается с проводов, передает привет психиатру, описывает круг по Фрунзенскому району, пролетает над Иерусалимским журналом, свистит прощально родительскому комитету, машет крылом юнгианскому институту и прется на север. Ворону мотает ветер, перья дыбом, одно крыло из трех разломалось, клюв распахнулся, башкою туда-сюда. Вольная птица, летит куда хочет, творит чего хочет из последних сил.
Она не бедная, она жадная. Нам ничего не страшно, пока она жива.
И как прекрасно складывается карьера, если нет детей.
Если нет детей, вообще все прекрасно складывается.
А если нет работы - свободного времени масса. В том числе на детей.
Отменишь дом - появляется время на родителей.
Махнешь рукой на родителей - сразу вагон ресурса на путешествия.
Забросишь путешествия - денег больше в разы. В том числе на детей.
Отменишь детей - вообще, считай, миллионер.
А если отменить еще и хобби…
В этом месте обычно звонит будильник.
Будильник, кстати, тоже стоит отменить.
Мы не бедные. Мы жадные. Каждый день, каждую минуту, нам просто хочется - всего.
Нам всё кажется, если мы всё будем делать - мы не умрем. В итоге, мы скоро умрем от количества дел. И всё рвемся придумать, чего бы такого не делать.
Не стала укладывать ребенка, потому что родителям звонила. Книжку не почитала - доклад для работы готовила, спать не легла, зато смоталась в спортзал, запарковалась в прыжке, чтобы за пять минут купить еды, не пообедала, зато поработала, заработала на штраф. Не дозвонилась в муниципалитет по поводу штрафа, потому что температура поднялась, из-за болезни на работу не пошла и воровато сгоняла в муниципалитет, пока бежала - сделала пять рабочих звонков, пока говорила - заскочила в аптеку, из очереди уложила ребенка по скайпу и опять на работу бегом. Духовный рост происходит в поиске парковки, личная жизнь случается вместо еды, стихи сочиняются в очереди к врачу. К какому врачу - уже неважно, у любого найдется, к чему прикопаться.
Терапевту мы жалуемся на боль в горле из-за бесконечных разговоров, гастроэнтерологу - на боль в желудке из-за нерегулярного питания, у зубного ставим новые зубы вместо стертых, у психиатра не жалуемся, а просто молча сидим. Вздыхаем. Сейчас мы на минуту уткнемся в телефон, ответить на сообщение, а он за это время напишет новое четверостишие, делая вид, что пишет историю болезни.
Вот она, наша общая история болезни: мы бедные, мы жадные, мы нежные, мы нужные, мы важные и постоянно что-нибудь должны. Мы должны слишком многим, поэтому не умрем. А если все-таки умрем - всегда найдется, кому по нам заплакать.
По мне, например, заплачет моя записная книжка, список контактов, рабочая почта, семья, друзья, терапевт, родительский комитет, группа третьего класса, сообщество Фрунзенского района, редакция Иерусалимского журнала, коллеги из юнгианского института, а впридачу - одна ворона.
Вон она, лохматая и недовольная, сидит на окне с таким видом, будто спала в одежде. Ничего не поделаешь: февраль.
- Мы же договорились, - говорит. - Мы с тобой сто лет назад договорились: в тот момент, когда ты сдохнешь, потому что больше не можешь, ты перестанешь.
- Ну да, - соглашаюсь, не отрываясь от клавиш. - Договорились.
- И что же? Почему ты не перестала?
- Так я же не сдохла.
Ворона щелкает клювом, снимается с проводов, передает привет психиатру, описывает круг по Фрунзенскому району, пролетает над Иерусалимским журналом, свистит прощально родительскому комитету, машет крылом юнгианскому институту и прется на север. Ворону мотает ветер, перья дыбом, одно крыло из трех разломалось, клюв распахнулся, башкою туда-сюда. Вольная птица, летит куда хочет, творит чего хочет из последних сил.
Она не бедная, она жадная. Нам ничего не страшно, пока она жива.