Альбом. Погулять
Ветер дергает зонтик из рук, дождь льется на голову, щекотно брызгая в лицо. Очки начинают плакать. Так странно думать, что еще днем было солнце. Сейчас нет ни солнца, ни дня, только черный ветер, мокрый дождь, блестящие лужи и асфальт. Целое море черного зеркального асфальта. Ступаешь и ждешь, когда появится отражение. И оно появляется, расплывчатое, чудное, желтым огнем проступающее из лужи: фонарь.
Фонарей на улице мало. То ли погасли, то ли переломались, хотя, скорее, просто не видны. В тихие ночи всем достает фонарей, а когда сверху льется косая вода и нет никакого неба, слабый фонарь теряется в темноте. Да на него и не посмотреть из-под зонта.
Зонты - камикадзе в такую погоду, бабочки-однодневки, хрусткие крылья до первой бури. Зонтик нервно дергает хребтом и выгибается, пытаясь улететь, но его утихомиривает ручка. «Если эту тяжесть все равно придется брать с собой, - решает озябший зонтик, - лучше уж пусть я его несу». Я и несу. Вскидываю и держу над головой. Все остальное все равно уже промокло. Чавкаю ботинками по воде.
Вот если бы можно было продать почку, и дальше всю жизнь не работать, я бы согласилась или нет? Наверное, да. Работать я бы все равно не прекратила, при этом уже не ради денег, а это гораздо интересней для души. Но, к сожалению, у меня нет ни одного органа, который мог бы содержать меня всю жизнь.
Хотя, если подумать, у меня-то как раз есть такой орган: голова! И его, что приятно, даже не надо отделять от тела.
- Да ну? - изумляется ветер и пытается сбить меня с ног. - А если так?
На мокрой улице ни души. То ли ищи дураков гулять в такую погоду, то ли всех смыло - пока косые струи бьют асфальтовое зеркало, пока танцуют черные кусты, пока фонари, как светящиеся рыбы, расплываются под водой. Я выхожу на мокрую дорожку для ходьбы. Эта дорожка - бывшие шпалы, раньше здесь ходил поезд, потом много лет просто не было ничего, а после сделали аллею, чтобы люди ходили по ней туда-сюда. Все на свете, в общем, создано для того, чтобы люди ходили по нему туда-сюда, но некоторые вещи особенно для этого подходят. К примеру, бывшие шпалы, блестящие от ходьбы и от воды.
А я и не знала, насколько это удовольствие - ходить по такой дорожке. Наверное, все дело в том, что я иду по ней одна. Никого нет, только прозрачные шпалы, черный дождь и гремучий ветер. Зонтику страшно, он дрожит. «Не бойся, - тяну я его за ручку, - я тебя никому не отдам».
- Зануда, - надувается ветер и плюется мне в лицо.
Сворачиваю с дорожки, вхожу в проулок. И прямо передо мной материализуется женщина в черном плаще. Секунду назад ее здесь не было, видимо, она упала с неба. На женщине короткий черный плащ, дальше голые ноги, а ниже - белые резиновые сапоги в ярких фиолетовых цветах. Ноги ступают в них уверенно и прямо, как и должно ступать ногам в таких прекрасных резиновых сапогах, а сама женщина колеблется, спотыкается, гнется от ветра - сразу видно, что плащ у нее работает хуже, чем сапоги. Я пытаюсь обогнать ее, чтобы заглянуть в лицо, но обогнать не удается, хотя женщина, вроде, идет небыстро. Соображаю: не надо ее обгонять, кто сказал, что у нее вообще есть лицо?
Выхожу на центральную улицу. Там тот же дождь, но живые витрины, автобусные остановки, открытые магазины - аквариумные цветы. Очки залило, мокрые волосы скрутились в барашковую шерсть, в ботинках хлюпает, брюки промокли насквозь. Перед носом - реклама: «Вам срочно требуется косметолог?».
Под козырьком табачного магазина стоит небритый мужчина в домашних тапках и быстро курит, жадно всасывая дым. На нем полосатая фуфайка с капюшоном, капюшон наброшен на лысину, на фуфайке картинка - ядерный гриб и подпись «Черный властелин». А на тапках розовые помпоны.
Магазинов становится больше, как и людей. Мы уже не одни с дождем. Я ревную и перелетаю на зонтике через лужи, делая вид, что мне все равно. Навстречу идет молодая пара, тесно прижавшись друг к другу. Парень старательно держит невеликий зонт над собственной головой, девушка льнет к нему, втискивая под зонт одно плечо. У нее, как и у меня, мокрые волосы и очки забрызганы дождем.
Пытаюсь перейти дорогу. Там, вроде, был переход, но из-за дождя его не видно, фонарь перегорел, машины поворачивают на бережный авось и брызгаются так, что дальше только вплавь. «Вот сейчас меня собьют прямо на переходе, - бормочу под нос, отмахиваясь от машин, - и тогда я точно смогу всю жизнь не работать. А расплатиться за это придется именно что парой органов». Но, с другой стороны, если ни одним из этих органов не будет голова, то почему бы мне не работать все равно?
На витринах мелькают конфеты, драгоценности, чашки, книжки, платья и замерзшие манекены в нижнем белье. Мне не нужны услуги косметолога, мне не нужны платья и чашки, мне бы не помешали сухие носки и непромокаемые ботинки, но, в общем, и так хорошо. Дождь усиливается, улица сужается, люди с нее исчезают. Мы снова одни, и черное зеркало фонарей отражается в золотистой воде асфальта. Я сворачиваю в проулки, главная улица позади, все остальное позади, зонтик тоже позади, трепещет как последний лист. Вдали, поблескивая мокрыми боками, ждет машина. Мне удалось нырнуть в черный город и в нем поплавать, а теперь хорошо бы на берег.
Залезаю под крышу машины, завожу двигатель, включаю печку, включаю фары, включаю дворники, включаю музыку - так моряк спешит насладиться благами жизни в портовом баре. Зонтик складывает крылья и прикидывается собственным скелетом, истекающим водой. Я выезжаю со стоянки очень осторожно, изо всех сил высматривая, не бегает ли какой-нибудь ненормальный под дождем. Веселый, мокрый, не желающий расставаться ни с каким органом, помимо здравого смысла, который он и без того оставил дома.
Фонарей на улице мало. То ли погасли, то ли переломались, хотя, скорее, просто не видны. В тихие ночи всем достает фонарей, а когда сверху льется косая вода и нет никакого неба, слабый фонарь теряется в темноте. Да на него и не посмотреть из-под зонта.
Зонты - камикадзе в такую погоду, бабочки-однодневки, хрусткие крылья до первой бури. Зонтик нервно дергает хребтом и выгибается, пытаясь улететь, но его утихомиривает ручка. «Если эту тяжесть все равно придется брать с собой, - решает озябший зонтик, - лучше уж пусть я его несу». Я и несу. Вскидываю и держу над головой. Все остальное все равно уже промокло. Чавкаю ботинками по воде.
Вот если бы можно было продать почку, и дальше всю жизнь не работать, я бы согласилась или нет? Наверное, да. Работать я бы все равно не прекратила, при этом уже не ради денег, а это гораздо интересней для души. Но, к сожалению, у меня нет ни одного органа, который мог бы содержать меня всю жизнь.
Хотя, если подумать, у меня-то как раз есть такой орган: голова! И его, что приятно, даже не надо отделять от тела.
- Да ну? - изумляется ветер и пытается сбить меня с ног. - А если так?
На мокрой улице ни души. То ли ищи дураков гулять в такую погоду, то ли всех смыло - пока косые струи бьют асфальтовое зеркало, пока танцуют черные кусты, пока фонари, как светящиеся рыбы, расплываются под водой. Я выхожу на мокрую дорожку для ходьбы. Эта дорожка - бывшие шпалы, раньше здесь ходил поезд, потом много лет просто не было ничего, а после сделали аллею, чтобы люди ходили по ней туда-сюда. Все на свете, в общем, создано для того, чтобы люди ходили по нему туда-сюда, но некоторые вещи особенно для этого подходят. К примеру, бывшие шпалы, блестящие от ходьбы и от воды.
А я и не знала, насколько это удовольствие - ходить по такой дорожке. Наверное, все дело в том, что я иду по ней одна. Никого нет, только прозрачные шпалы, черный дождь и гремучий ветер. Зонтику страшно, он дрожит. «Не бойся, - тяну я его за ручку, - я тебя никому не отдам».
- Зануда, - надувается ветер и плюется мне в лицо.
Сворачиваю с дорожки, вхожу в проулок. И прямо передо мной материализуется женщина в черном плаще. Секунду назад ее здесь не было, видимо, она упала с неба. На женщине короткий черный плащ, дальше голые ноги, а ниже - белые резиновые сапоги в ярких фиолетовых цветах. Ноги ступают в них уверенно и прямо, как и должно ступать ногам в таких прекрасных резиновых сапогах, а сама женщина колеблется, спотыкается, гнется от ветра - сразу видно, что плащ у нее работает хуже, чем сапоги. Я пытаюсь обогнать ее, чтобы заглянуть в лицо, но обогнать не удается, хотя женщина, вроде, идет небыстро. Соображаю: не надо ее обгонять, кто сказал, что у нее вообще есть лицо?
Выхожу на центральную улицу. Там тот же дождь, но живые витрины, автобусные остановки, открытые магазины - аквариумные цветы. Очки залило, мокрые волосы скрутились в барашковую шерсть, в ботинках хлюпает, брюки промокли насквозь. Перед носом - реклама: «Вам срочно требуется косметолог?».
Под козырьком табачного магазина стоит небритый мужчина в домашних тапках и быстро курит, жадно всасывая дым. На нем полосатая фуфайка с капюшоном, капюшон наброшен на лысину, на фуфайке картинка - ядерный гриб и подпись «Черный властелин». А на тапках розовые помпоны.
Магазинов становится больше, как и людей. Мы уже не одни с дождем. Я ревную и перелетаю на зонтике через лужи, делая вид, что мне все равно. Навстречу идет молодая пара, тесно прижавшись друг к другу. Парень старательно держит невеликий зонт над собственной головой, девушка льнет к нему, втискивая под зонт одно плечо. У нее, как и у меня, мокрые волосы и очки забрызганы дождем.
Пытаюсь перейти дорогу. Там, вроде, был переход, но из-за дождя его не видно, фонарь перегорел, машины поворачивают на бережный авось и брызгаются так, что дальше только вплавь. «Вот сейчас меня собьют прямо на переходе, - бормочу под нос, отмахиваясь от машин, - и тогда я точно смогу всю жизнь не работать. А расплатиться за это придется именно что парой органов». Но, с другой стороны, если ни одним из этих органов не будет голова, то почему бы мне не работать все равно?
На витринах мелькают конфеты, драгоценности, чашки, книжки, платья и замерзшие манекены в нижнем белье. Мне не нужны услуги косметолога, мне не нужны платья и чашки, мне бы не помешали сухие носки и непромокаемые ботинки, но, в общем, и так хорошо. Дождь усиливается, улица сужается, люди с нее исчезают. Мы снова одни, и черное зеркало фонарей отражается в золотистой воде асфальта. Я сворачиваю в проулки, главная улица позади, все остальное позади, зонтик тоже позади, трепещет как последний лист. Вдали, поблескивая мокрыми боками, ждет машина. Мне удалось нырнуть в черный город и в нем поплавать, а теперь хорошо бы на берег.
Залезаю под крышу машины, завожу двигатель, включаю печку, включаю фары, включаю дворники, включаю музыку - так моряк спешит насладиться благами жизни в портовом баре. Зонтик складывает крылья и прикидывается собственным скелетом, истекающим водой. Я выезжаю со стоянки очень осторожно, изо всех сил высматривая, не бегает ли какой-нибудь ненормальный под дождем. Веселый, мокрый, не желающий расставаться ни с каким органом, помимо здравого смысла, который он и без того оставил дома.