Брь
Если Ривка пообещала позвонить сегодня же, в девять -
значит, до послезавтра она, скорее всего, позвонит.
Если снова ничем заканчивается неделя -
это всё-таки лучше, чем насморк и радикулит.
Это всё же лучше, чем подагра или проказа,
чем потерять документы или проспать с утра,
это всё же лучше, чем за целую жизнь ни разу
не попробовать по-настоящему на кого-нибудь наорать.
Если Ривка сказала, что нам предстоит работа -
значит, нам предстоит работа, а не поход в кино.
Если неприятная новость является пятой по счету -
значит, будет еще шестая, а потом уже всё равно.
Всё равно, кататься ли с горки, или возить салазки,
или учиться метафоры нанизывать напоказ,
пока у тебя есть время, учись рассказывать сказки.
а потом еще что-нибудь будет, как и всегда у нас.
* * *
Подумалось, что хотя в декабре в моей жизни произошло не меньше тяжелых, неприятных, странных, а то и откровенно противных событий, чем в мае (а в остальные месяцы мне как-то чаще дают отдыхать), декабрь я при этом люблю, а май - нет (я помню, помню, конечно, что у тебя - ровно наоборот). Как будто растут у меня двое сыновей, любимый и нелюбимый. Декабрь - люблю. За спокойную содержательность, за достоинство (всегда последний, всегда спокойный), за неистеричность, за умение себя держать. Скажете "декабрь", и сразу что-то белое, статное, в шубе. Или не белое, в наших-то широтах оно если не зеленое, то тогда уже ливнево-серое, но чаще зеленое, или еще, моё любимое: перламутр. И шубы у нас не носят. Но декабрь, декабрь... Холодный вкус иерусалимских улиц. Какой "вкус", лизала ты их, что ли, эти улицы - а что, очень может быть, и лизала, подносила к губам, как мороженое, обдавала паром, носилась над городом в своей коробчонке, присматривалась к уличным огням - который еще погасить кончиком языка? Сезон мандаринов и пончиков в сахарной пудре, хануки при свечах, мягких ласковых свитеров, я про всё про это уже писала, но каждый раз кажется - напишу "какао", и тут же хлынет с экрана в чашку горячее, терпкое, горькое, творящее чудеса. В декабре у нас очень хороший свет, уже не резкий, как летом, еще не размазанный, как в феврале. Четкий холодный свет осенних огней. У нас нет осени, у нас и зимы толком нет, у нас есть то, что я описываю зарубежным друзьям как "ну точно ваше хреновое лето", и то, что я описываю им же как "будто ваша паровая баня". Сейчас у нас, дорогие зарубежные друзья, ваше хреновое лето. Довольно холодное, хотя пока сухое. Но скоро будет мокрое, что, наконец-то, даст нам возможность с гордостью заявлять "и у нас зима", а не стыдливо показывать фотографии кота на солнечном крыльце, поясняя: "видишь, в шерсти- к зиме оброс". Декабрь. Мой кот, который оброс к зиме. И ведь оправдываю его всячески, объясняю. Эта гадость в мой адрес - просто потому, что надо же вместить что-то до конца года в графу "технические неурядицы", а то чего она вся пустая, это мне недоразумение - потому, что в холода все звереют, там, в углу, вообще не неприятность, а психологический процесс, а вон то, желтое, отвратительное, в тарелке - ну должны же у него быть хоть какие-то недостатки. Эта долька для ежа, эта долька для ужа. Декабрь, декабрь, иди сюда, погадаю. Нагадаю дальнюю дорогу и подарки в последний день. Подарки будут, пока остались люди, а люди остались, пока всех не поубивал. В декабре отчаянно жалко убивать людей: кому же тогда потом дарить подарки? Не себе же самому. Хотя себе самому тоже можно, например, не убить никого вокруг, ведь подарок, да?
Маю не прощаю ничего. Май не люблю, не выношу просто, когда-то даже договаривалась с Юркой, родившимся тридцатого апреля, мол, пригласи меня на день рождения и напои, да так, чтобы я месяц отсыпалась, до первого июня. Обещал, но потом не сбылось, и ладно, не жаль, целый месяц из жизни выбрасывать все-таки грех, хотя что такое грех на фоне прочих наших грехов, хотя если подумать, у нас и грехов-то никаких нет, одни психологические процессы. Май - нелюбимый сын, поэтому всё ему лыко в строку. И чванен, и бездарен, и горделив, и романтичен сверх всякой меры, как брошку с блестящими камушками поверх люрексной шали с кисточками нацепить. В мае на меня всякое сыплется, сыплется, как из рога изобилия, в мае у меня в жизни было, пожалуй, почти всё (хотя когда это, с другой стороны, в моей жизни не было почти ничего? никогда), май я пережидаю, как стихийное бедствие, и об одном его прошу: пройти. По возможности тихо. Вот прошлый май в этом плане был просто душка, никакого не то что землетрясения - ни единого крошечного вулкана не извергнулось, до сих пор благодарна. Любимому сыну достаточно раз в два дня появляться дома и хотя бы неделю не таскать денег из родительских кошельков, и он уже умница и наша радость. А нелюбимый старается, пашет, пашет, а всё ему упрёки: отчего нехорош.
Надо, наверное, научиться и все месяцы полюбить. Того - за то, этого - за это. Каждого - за своё. Тогда ощущение "всё плохо, а до чего же, всё-таки, хорошо" будет тебе постоянным фоном. Оно, собственно, и так - им, но в мае при этом мысль копошится "вот если б не май", а в високосном году - "ах если б не он", наши зимы проходят быстро, а лето долго, я не люблю жару, а ты - холода, я смеюсь навстречу северному ветру, прекрасно зная, что никакой он не северный вовсе, и тащу за собой варежку на верёвочке, и подмигиваю из-за угла: скажи, Жучка, здорово мы их всех обманули?
* * *
Если Ривка упоминает в общении между вами
какого-то человека каждые часа полтора,
если Ривка сообщает, что на том самом диване,
где ты будешь спать сегодня, он задремал вчера,
значит, ей нету дела ни до каких излишеств,
Ривка в наши заботы и тяготы - ни ногой.
Страдалица Андалузия сопит от лица Всевышнего,
новости набегают, одна веселей другой.
Дует в трубу погода, дрейфует упрямый кораблик,
длинные разговоры захыватывают с головой.
Сказка - на то и сказка, чтобы в стельку озябший зяблик
смог обогреться ею, если еще живой.
Пальцы, подуй на пальцы. Рифму, придумай рифму.
Я подскажу направленье, дальше уже сама -
и не подходи к телефону. Да ладно, причем тут Ривка?
Всё у тебя получится. Видишь - опять зима.
* * *
Пожилой водитель подвозящего меня школьного автобуса облагорожен длинной седой бородой и широкополой шляпой. Едет, задумчиво покачиваясь, являя собой рождественскую картинку "старый благочестивый еврей ведёт школьный автобус". Слушает, меж тем, тяжелый рок. Жмурится под суровый ритм ударных. Я стою, любуюсь.
Потом у него звонит телефон, подключенный к громкой связи. Водитель отвечает. Привет, говорит юный тягучий женский голос. Капризно так говорит, задумчиво: "приве-е-ет". Привет, отвечает водитель. "А почему ты мне не звонишь?" - вопрошает женский голос с интонацией девочки, которой не долили в какао сливок. "Почему ты не позвонил спросить, как у меня дела?". Водитель отключает телефон от громкой связи и переходит на нежный шепот в трубку, не переставая покачиваться под ритм и вести автобус. Седая борода величественно метёт ему колени.
Полуднём позже меня везёт водитель такси. Водители такси народ вообще крайне общительный, этот не исключение. Сижу, пытаясь сосредоточиться на предстоящей мне работе, краем уха, однако, слушаю журчащие рядом речи. Давняя привычка слушать всё, звучащее рядом - чтобы не пропустить ничего ценного из того, что мне щедро льёт в подставленные ладони окружающая действительность. Привычка не подвела и на этот раз.
- Люди, - говорит таксист, лихо ворочая рулем, - они как птицы. С утра улетаешь из гнезда, вечером прилетаешь, и всю жизнь летаешь только для того, чтоб накормить детей.
А что касается страны, Лёнька, так тут дело совсем в другом. Страна - она как женщина, я говорила тебе об этом. Ты мне рассказываешь - в Америке возможности до неба и куча перспектив. Безусловно, я и не спорю. Но, ты понимаешь, если я тебя буду уговаривать жениться на моей жене, потому что у неё большая грудь и красивые глаза, ты засмеешься. Ты скажешь - да какая разница, какое у неё что, мне-то она чужая. Жену выбирают не по принципу "самые длинные ноги, которые согласились со мной пойти" или "самая круглая попа на свете", жену выбирают по стечению тех таинственных обстоятельств, которые до конца, боюсь, не понять никому из нас. Если жена любимая, конечно. Так вот, со страной то же самое. Бесполезно доказывать, где возможности больше - это как объяснять, что твоя жена лучше моей, потому что она вкусней готовит. Возможности больше понятно где. И вкусней готовит понятно кто. Но это не причина всем жалеть, что они не женились на той женщине, на которой женился ты. Твоя вкусней готовит, а моя зато умней. Или рукодельней. Или лучше делает минет, хотя и это, конечно же, не причина. А причина, она знаешь в чем?
В том, что как только мы с тобой встретились, после семнадцати лет, которые провели, уехав каждый в свою страну, ты стал говорить мне о том, как рад, что уехал туда, куда уехал. И как много возможностей открывается перед тем, кто оказывается - там. И о том, что уровень жизни там - он, конечно...
Всё это так. А я принадлежу этой стране точно так же, как принадлежат женщине после семнадцати лет счастливого брака. Ты не будешь объяснять старому другу, которого не видел семнадцать лет, почему женился именно на этой, изрядно постаревшей с тех пор, матроне. Ты просто представишь её - моя жена. Как сказал бы "моя жизнь". Не объясняя, чем именно она прельстила тебя семнадцать лет назад. Ты упомянул уровень образования и величие нации - как дополнительные причины того, почему. А мне, по прошествии семнадцати лет, и в голову бы не пришло перечислять причины.
* * *
Если Ривка не хочет следовать никаким намеченным планам,
не поднимает трубку и отказывается объяснять,
над чем до утра работала, а только глядит султаном,
имеющим все богатства, да ленящимся их применять,
если Ривка умоляет в гости заходить, пожалуйста, чаще,
а сама при этом едва ли является в собственый дом,
если у неё на неделе семь пятниц, и все они - настоящие,
и мы обязательно пообщаемся, но - извини - потом,
значит, она опять убегает, забыв попрощаться жестом,
потому что ей снова некогда: безумная прорва дел,
и опять говорит, улыбаясь, самым открытым текстом,
как же прекрасен кое-то, кто тебе уже осточертел.
Самое прекрасное в Ривке - что у вас с нею нет романа.
И ты наслаждаешься этим каждый день общения с ней.
И с неба летит, подрагивая, всё та же сплошная манна,
и тает в расположении обычных земных огней.
* * *
Иногда, сказала мне женщина в одной из моих групп, я начинаю нервничать, что когда-нибудь стану старушкой. А иногда пугаюсь, что не стану.
значит, до послезавтра она, скорее всего, позвонит.
Если снова ничем заканчивается неделя -
это всё-таки лучше, чем насморк и радикулит.
Это всё же лучше, чем подагра или проказа,
чем потерять документы или проспать с утра,
это всё же лучше, чем за целую жизнь ни разу
не попробовать по-настоящему на кого-нибудь наорать.
Если Ривка сказала, что нам предстоит работа -
значит, нам предстоит работа, а не поход в кино.
Если неприятная новость является пятой по счету -
значит, будет еще шестая, а потом уже всё равно.
Всё равно, кататься ли с горки, или возить салазки,
или учиться метафоры нанизывать напоказ,
пока у тебя есть время, учись рассказывать сказки.
а потом еще что-нибудь будет, как и всегда у нас.
* * *
Подумалось, что хотя в декабре в моей жизни произошло не меньше тяжелых, неприятных, странных, а то и откровенно противных событий, чем в мае (а в остальные месяцы мне как-то чаще дают отдыхать), декабрь я при этом люблю, а май - нет (я помню, помню, конечно, что у тебя - ровно наоборот). Как будто растут у меня двое сыновей, любимый и нелюбимый. Декабрь - люблю. За спокойную содержательность, за достоинство (всегда последний, всегда спокойный), за неистеричность, за умение себя держать. Скажете "декабрь", и сразу что-то белое, статное, в шубе. Или не белое, в наших-то широтах оно если не зеленое, то тогда уже ливнево-серое, но чаще зеленое, или еще, моё любимое: перламутр. И шубы у нас не носят. Но декабрь, декабрь... Холодный вкус иерусалимских улиц. Какой "вкус", лизала ты их, что ли, эти улицы - а что, очень может быть, и лизала, подносила к губам, как мороженое, обдавала паром, носилась над городом в своей коробчонке, присматривалась к уличным огням - который еще погасить кончиком языка? Сезон мандаринов и пончиков в сахарной пудре, хануки при свечах, мягких ласковых свитеров, я про всё про это уже писала, но каждый раз кажется - напишу "какао", и тут же хлынет с экрана в чашку горячее, терпкое, горькое, творящее чудеса. В декабре у нас очень хороший свет, уже не резкий, как летом, еще не размазанный, как в феврале. Четкий холодный свет осенних огней. У нас нет осени, у нас и зимы толком нет, у нас есть то, что я описываю зарубежным друзьям как "ну точно ваше хреновое лето", и то, что я описываю им же как "будто ваша паровая баня". Сейчас у нас, дорогие зарубежные друзья, ваше хреновое лето. Довольно холодное, хотя пока сухое. Но скоро будет мокрое, что, наконец-то, даст нам возможность с гордостью заявлять "и у нас зима", а не стыдливо показывать фотографии кота на солнечном крыльце, поясняя: "видишь, в шерсти- к зиме оброс". Декабрь. Мой кот, который оброс к зиме. И ведь оправдываю его всячески, объясняю. Эта гадость в мой адрес - просто потому, что надо же вместить что-то до конца года в графу "технические неурядицы", а то чего она вся пустая, это мне недоразумение - потому, что в холода все звереют, там, в углу, вообще не неприятность, а психологический процесс, а вон то, желтое, отвратительное, в тарелке - ну должны же у него быть хоть какие-то недостатки. Эта долька для ежа, эта долька для ужа. Декабрь, декабрь, иди сюда, погадаю. Нагадаю дальнюю дорогу и подарки в последний день. Подарки будут, пока остались люди, а люди остались, пока всех не поубивал. В декабре отчаянно жалко убивать людей: кому же тогда потом дарить подарки? Не себе же самому. Хотя себе самому тоже можно, например, не убить никого вокруг, ведь подарок, да?
Маю не прощаю ничего. Май не люблю, не выношу просто, когда-то даже договаривалась с Юркой, родившимся тридцатого апреля, мол, пригласи меня на день рождения и напои, да так, чтобы я месяц отсыпалась, до первого июня. Обещал, но потом не сбылось, и ладно, не жаль, целый месяц из жизни выбрасывать все-таки грех, хотя что такое грех на фоне прочих наших грехов, хотя если подумать, у нас и грехов-то никаких нет, одни психологические процессы. Май - нелюбимый сын, поэтому всё ему лыко в строку. И чванен, и бездарен, и горделив, и романтичен сверх всякой меры, как брошку с блестящими камушками поверх люрексной шали с кисточками нацепить. В мае на меня всякое сыплется, сыплется, как из рога изобилия, в мае у меня в жизни было, пожалуй, почти всё (хотя когда это, с другой стороны, в моей жизни не было почти ничего? никогда), май я пережидаю, как стихийное бедствие, и об одном его прошу: пройти. По возможности тихо. Вот прошлый май в этом плане был просто душка, никакого не то что землетрясения - ни единого крошечного вулкана не извергнулось, до сих пор благодарна. Любимому сыну достаточно раз в два дня появляться дома и хотя бы неделю не таскать денег из родительских кошельков, и он уже умница и наша радость. А нелюбимый старается, пашет, пашет, а всё ему упрёки: отчего нехорош.
Надо, наверное, научиться и все месяцы полюбить. Того - за то, этого - за это. Каждого - за своё. Тогда ощущение "всё плохо, а до чего же, всё-таки, хорошо" будет тебе постоянным фоном. Оно, собственно, и так - им, но в мае при этом мысль копошится "вот если б не май", а в високосном году - "ах если б не он", наши зимы проходят быстро, а лето долго, я не люблю жару, а ты - холода, я смеюсь навстречу северному ветру, прекрасно зная, что никакой он не северный вовсе, и тащу за собой варежку на верёвочке, и подмигиваю из-за угла: скажи, Жучка, здорово мы их всех обманули?
* * *
Если Ривка упоминает в общении между вами
какого-то человека каждые часа полтора,
если Ривка сообщает, что на том самом диване,
где ты будешь спать сегодня, он задремал вчера,
значит, ей нету дела ни до каких излишеств,
Ривка в наши заботы и тяготы - ни ногой.
Страдалица Андалузия сопит от лица Всевышнего,
новости набегают, одна веселей другой.
Дует в трубу погода, дрейфует упрямый кораблик,
длинные разговоры захыватывают с головой.
Сказка - на то и сказка, чтобы в стельку озябший зяблик
смог обогреться ею, если еще живой.
Пальцы, подуй на пальцы. Рифму, придумай рифму.
Я подскажу направленье, дальше уже сама -
и не подходи к телефону. Да ладно, причем тут Ривка?
Всё у тебя получится. Видишь - опять зима.
* * *
Пожилой водитель подвозящего меня школьного автобуса облагорожен длинной седой бородой и широкополой шляпой. Едет, задумчиво покачиваясь, являя собой рождественскую картинку "старый благочестивый еврей ведёт школьный автобус". Слушает, меж тем, тяжелый рок. Жмурится под суровый ритм ударных. Я стою, любуюсь.
Потом у него звонит телефон, подключенный к громкой связи. Водитель отвечает. Привет, говорит юный тягучий женский голос. Капризно так говорит, задумчиво: "приве-е-ет". Привет, отвечает водитель. "А почему ты мне не звонишь?" - вопрошает женский голос с интонацией девочки, которой не долили в какао сливок. "Почему ты не позвонил спросить, как у меня дела?". Водитель отключает телефон от громкой связи и переходит на нежный шепот в трубку, не переставая покачиваться под ритм и вести автобус. Седая борода величественно метёт ему колени.
Полуднём позже меня везёт водитель такси. Водители такси народ вообще крайне общительный, этот не исключение. Сижу, пытаясь сосредоточиться на предстоящей мне работе, краем уха, однако, слушаю журчащие рядом речи. Давняя привычка слушать всё, звучащее рядом - чтобы не пропустить ничего ценного из того, что мне щедро льёт в подставленные ладони окружающая действительность. Привычка не подвела и на этот раз.
- Люди, - говорит таксист, лихо ворочая рулем, - они как птицы. С утра улетаешь из гнезда, вечером прилетаешь, и всю жизнь летаешь только для того, чтоб накормить детей.
А что касается страны, Лёнька, так тут дело совсем в другом. Страна - она как женщина, я говорила тебе об этом. Ты мне рассказываешь - в Америке возможности до неба и куча перспектив. Безусловно, я и не спорю. Но, ты понимаешь, если я тебя буду уговаривать жениться на моей жене, потому что у неё большая грудь и красивые глаза, ты засмеешься. Ты скажешь - да какая разница, какое у неё что, мне-то она чужая. Жену выбирают не по принципу "самые длинные ноги, которые согласились со мной пойти" или "самая круглая попа на свете", жену выбирают по стечению тех таинственных обстоятельств, которые до конца, боюсь, не понять никому из нас. Если жена любимая, конечно. Так вот, со страной то же самое. Бесполезно доказывать, где возможности больше - это как объяснять, что твоя жена лучше моей, потому что она вкусней готовит. Возможности больше понятно где. И вкусней готовит понятно кто. Но это не причина всем жалеть, что они не женились на той женщине, на которой женился ты. Твоя вкусней готовит, а моя зато умней. Или рукодельней. Или лучше делает минет, хотя и это, конечно же, не причина. А причина, она знаешь в чем?
В том, что как только мы с тобой встретились, после семнадцати лет, которые провели, уехав каждый в свою страну, ты стал говорить мне о том, как рад, что уехал туда, куда уехал. И как много возможностей открывается перед тем, кто оказывается - там. И о том, что уровень жизни там - он, конечно...
Всё это так. А я принадлежу этой стране точно так же, как принадлежат женщине после семнадцати лет счастливого брака. Ты не будешь объяснять старому другу, которого не видел семнадцать лет, почему женился именно на этой, изрядно постаревшей с тех пор, матроне. Ты просто представишь её - моя жена. Как сказал бы "моя жизнь". Не объясняя, чем именно она прельстила тебя семнадцать лет назад. Ты упомянул уровень образования и величие нации - как дополнительные причины того, почему. А мне, по прошествии семнадцати лет, и в голову бы не пришло перечислять причины.
* * *
Если Ривка не хочет следовать никаким намеченным планам,
не поднимает трубку и отказывается объяснять,
над чем до утра работала, а только глядит султаном,
имеющим все богатства, да ленящимся их применять,
если Ривка умоляет в гости заходить, пожалуйста, чаще,
а сама при этом едва ли является в собственый дом,
если у неё на неделе семь пятниц, и все они - настоящие,
и мы обязательно пообщаемся, но - извини - потом,
значит, она опять убегает, забыв попрощаться жестом,
потому что ей снова некогда: безумная прорва дел,
и опять говорит, улыбаясь, самым открытым текстом,
как же прекрасен кое-то, кто тебе уже осточертел.
Самое прекрасное в Ривке - что у вас с нею нет романа.
И ты наслаждаешься этим каждый день общения с ней.
И с неба летит, подрагивая, всё та же сплошная манна,
и тает в расположении обычных земных огней.
* * *
Иногда, сказала мне женщина в одной из моих групп, я начинаю нервничать, что когда-нибудь стану старушкой. А иногда пугаюсь, что не стану.