Люби меня, как я тебя
Каждый день я окончательно убеждаюсь в том, что моя дочь Муся - не подкидыш. То есть не то что бы у меня были в этом какие-нибудь сомнения. У Димы, насколько я знаю, нет и не было других детей, а то, что конкретно этот экземпляр рожден именно от него, признают даже наши недоброжелатели. У Димы с Мусей просто одно лицо на двоих. Так бывает. Да, у него борода, а у Муси - нет, а еще она любит собирать волосы в пушистые прически и закреплять их заколками поярче, а Диму подобные желания посещают довольно редко. Но в остальном они похожи, как две варежки. Когда Муся по утрам приходит к нам в кровать обниматься, зрелище её и диминого профилей, лежащих рядом, наводит меня на мысли о государственном банке. Эти двое сильно смахивают на пару монет с профилем какого-нибудь короля.
Моё собственное участие во внешности моего ребёнка куда менее очевидно. Ну то есть у неё две руки и две ноги, как и у меня, и, кажется, на подбородке такая же ямочка. На этом наше внешнее сходство заканчивается. Я не удержалась от маленькой семейной шутки и ненароком внушила ребёночку, что он похож на маму (ребёночек не возражал). С тех пор, как она себя помнит, Муся убеждена, что похожа именно на меня, а то, что лицо у неё при этом - папино, так это просто так получилось. Чем больше я к ней присматриваюсь, чем четче понимаю, что на самом деле так оно и есть.
Человек дорос до пяти лет и в нем проявилось фамильное ехидство. В нашем доме довольно трудно прожить без этого ценного умения, у нас даже коты умеют изгибать губы в хитрый лук. Как-то раз, не так давно, я мыла Мусю в душе. Обычно она совершенно спокойно переносит эту процедуру, постепенно берет на себя всё большую и большую часть отмывания собственной тушки от налипшей за день грязи и, в общем, любит купаться. А тут на неё что-то нашло - то ли настроение было плохое, то ли просто жизнь не удалась. Она вопила. Надо сказать, что Муся по характеру - очень солнечный и весёлый человек. И вопит она нечасто. Но зато, когда уже вопит...
В общем, нас слышала не только ближайшая арабская деревня, но и две соседних. Клиент орал, что ему в глаза попало мыло (какое мыло? это специальный шампунь для новорожденных! он по определению не щиплет!), что я дергаю её волосы слишком сильно, что у неё от моих манипуляций вот-вот отвалится хвост, рука и голова, что она хочет есть, спать, писать и всех убить, и что так жить нельзя, а как жить - непонятно. Учитывая, что за последний год у клиента выросли довольно длинные волосы, мне было довольно сложно одним махом их промыть и оставить девочку в покое. Поэтому я делала своё дело и сочувствовала неудавшейся жизни. В какой-то момент мои уши окончательно увяли и я сказала:
- Муся! Ори потише! А то папа подумает, что я тебя бью!
Как ни странно, эта просьба возымела некоторое действие - во всяком случае, человек стал соразмерять свои вопли с расстоянием до папы (который сидел в кабинете и пытался читать, закладывая уши). Какое-то время мы мылись довольно резво, но потом маленький устал и принялся вопить еще живей, чем до того. Я уже не помню, в чем именно на тот момент заключалась причина воплей, но помню, что мне уже очень хотелось закончить всю эту историю побыстрей и отпустить ребёнка спать. Поэтому я еще раз прибегла к уже использованному средству. Муся, сказала я, убавь громкость, а то мне неудобно: папа решит, что я не выдержала и оторвала тебе голову.
- Ну почему, - задумчиво ответил мне мой ребёнок, - он же просто может подумать, что ты меня бьёшь...
* * *
В следующий раз тема отрывания головы возникла, когда Мусь болел ветрянкой. Мусиная ветрянка протекала точно так же, как любая ветрянка человека лет пяти: с массой устрашающе-красных точек и изрядным хныканьем, но, в общем, несмертельно. Несколько дней мы с ней провели в приятном уединении, по возможности балуя свою больную жизнь и обсуждая судьбы мира. Каждое утро начиналось с того, что мы осматривали некрупную мусиную тушку, находили на ней кучу новых красных болячек и еще кучу старых, и мазали каждую из них специальной белой мазью, чтоб не чесалось. Стояло жаркое израильское лето, а бедная ветряночная кожа с трудом переносила прикосновения ткани, поэтому клиент ходил голышом и был весь в печальное белое пятнышко. Целиком. От пяток до ушей.
Впрочем, пятнышки не мешали клиенту веселиться. К пяти годам Муся отлично поняла, что хороша, как майский цвет, поэтому с завидной толерантностью отнеслась к временным изменениям в собственной внешности. Я лично слегка вибрировала, когда глядела на родную морду, сплошь замазанную белой мазью - только ярко светятся серо-зеленые глаза. А самой морде хоть бы хны. Поскольку все время мы проводили дома, у нас было достаточно времени для того, чтобы красоваться в голом виде перед зеркалом. Муся примеряла разноцветные бусы на пятнистую грудь, украшала себя газовыми платками и получала искреннее удовольствие. Она вставала на стул и принимала позы, полные гордости, достоинства и изящества. Версаль тихо корчился от зависти.
Я посматривала на неё и по мере сил отпускала какие-нибудь замечания. На десять восхищенных комментариев типа "красиво", "очень красиво" и "с ума сойти, до чего красиво" я позволяла себе разок расслабиться. Увидев своё чадо, украсившееся ярко-зелеными перьями (понятия не имею, где она их взяла) вперемешку с гирляндами из розового пуха, я сказала:
- Муся. Ты павлин.
На что мне с достоинством возразили:
- Я - женщина.
Потом подумали, глянули в зеркало и добавили:
- Я - голая женщина.
Для того, чтобы легче переносить жару и заодно отвлечься, я сделала Мусе бумажный веер - а она разрисовала его бабочками, цветами и узорами. С этим веером она бродила по дому, томно обмахивая голое пятнистое тело. В какой-то момент пожаловалась на то, что мазь под коленками и между пальцами ног совсем стерлась, и болячки начали чесаться. Я поставила её на кресло, попросив согнуть ногу в колене и поставить её креслу на ручку - так, чтобы эта гордая поза позволила мне с комфортом смазать страдающие части. Муся с достоинством встала, куда сказали, выставила ногу (проследив, чтобы у этой выставленной ноги был вытянутый носок) и замерла, краем глаза глядя в зеркало. Потом дернулась, спрыгнула с кресла, крикнула мне "минутку!", убежала и тут же вернулась, неся в руке веер. Залезла обратно, поставила согнутую в колене ногу на ручку кресла, выгнула спину и выставила веер перед собой.
- Вот, - говорит. - Теперь красиво. Мажь.
Версаль не вынес зависти и скончался.
Но Версаль - Версалем, а каждое утро нужно было заново нанести на чувствительное тело огромное количество пятен мази. Я брала тонкую ватную палочку и занималась росписью по ребенку. Ребёнок сам приносил мне эту палочку и просил себя помазать, потому что в подсохшем виде мазь приносила явное облегчение зудящей коже. Но процесс намазывания был одинаково мучителен для нас обеих. Не знаю, то ли ей и правда было настолько неприятно, то ли она просто пользовалась случаем, чтобы выразить миру свой протест, но тот час, который мы ежеутренне тратили на превращение больного ребенка в пятнистое животное, служил утехой всему району. Муся рыдала в голос, вопила попеременно "мне больно", "мне жарко", "мне холодно" и "мне щекотно", визжала, ругалась, просила мазать погуще и требовала контрибуции шоколадками. С контрибуцией мы разобрались быстро: небольшой шоколадки хватало где-то на пятнадцать минут. Я запаслась пакетом счастья в золотой фольге, вручила его ребёнку и предложила самой определять, когда сил больше нет и нужно подкрепиться. Проблем не возникло, шоколад исчезал, но вопли продолжались. Мне сложно себе представить, как можно одновременно жрать шоколад и так орать, но ей удавалось.
Я орудовала мазью, дула на смазываемые места, гладила, утешала, уговаривала, рассказывала сказки, пела песни и зверела. Когда вам каждое утро на протяжении часа плотно визжат во все уши, уровень человеколюбия вашей души снижается с каждым днем. В какой-то из дней, когда Муся особенно разошлась, я не выдержала и мы вернулись к забытой было теме.
- Муся, - сказала я мрачно, - прекрати орать. А то соседи подумают, что режу тебя на части.
- Или они подумают, что ты откусываешь мне голову! - поддержала Муся, отвлекаясь от рыданий.
- Или нос, - не сдавалась я.
- Или два носа, - развеселилось чадо.
Какое-то время мы так развлекались, потом клиент снова скис и принялся рыдать. Я устало водила по ней палочкой, не находя в себе сил на новые идеи. И вдруг ребенок смолк. Просто смолк, сам, без моих ритуальных танцев, в первый раз за все эти дни. Целую минуту было абсолютно тихо.
- Ну вот, - вздохнула я, домазывая Мусе ухо, - а теперь соседи решат, что я тебя придушила.
* * *
Мамины уроки не проходят даром. Лицо у нас, может быть, и папино, но характер точно мой. Пару дней назад собираю ребенка в садик. Процедура ранне-утренняя, оттого продуманная до мелочей и расхронометрированная до деталей. Иначе я умру. Я и так-то по утрам тот еще зомби. Муся сидит за столом и мучает йогурт. Йогурт не сдается, но его не уничтожают. Я делаю ей бутерброды и подпинываю, чтобы не отвлекалась. Но она все равно отвлекается. Возит ложкой, считает орешки в йогурте, что-то поёт... Наконец, понимает, чего именно ей не хватает для счастья:
- Мама! Мне прямо сейчас хочется надуть два воздушных шарика!
- Самое время, - восхищаюсь я, - а мне прямо сейчас хочется сплясать!
И отворачиваюсь, чтобы закончить с бутербродами. Мне вслед звучит понятливое хихиканье, после чего меня настигает доброжелательный голос:
- Мама! Почему ты не пляшешь? Тебе же хочется сплясать!
* * *
Я оценила и сплясала. Клиент восхитился, заржал и быстро доел йогурт. Хорошо, что я не сказала, что мне хочется взлететь - или жаль? Ведь взлетела бы, чего уж там.
Моё собственное участие во внешности моего ребёнка куда менее очевидно. Ну то есть у неё две руки и две ноги, как и у меня, и, кажется, на подбородке такая же ямочка. На этом наше внешнее сходство заканчивается. Я не удержалась от маленькой семейной шутки и ненароком внушила ребёночку, что он похож на маму (ребёночек не возражал). С тех пор, как она себя помнит, Муся убеждена, что похожа именно на меня, а то, что лицо у неё при этом - папино, так это просто так получилось. Чем больше я к ней присматриваюсь, чем четче понимаю, что на самом деле так оно и есть.
Человек дорос до пяти лет и в нем проявилось фамильное ехидство. В нашем доме довольно трудно прожить без этого ценного умения, у нас даже коты умеют изгибать губы в хитрый лук. Как-то раз, не так давно, я мыла Мусю в душе. Обычно она совершенно спокойно переносит эту процедуру, постепенно берет на себя всё большую и большую часть отмывания собственной тушки от налипшей за день грязи и, в общем, любит купаться. А тут на неё что-то нашло - то ли настроение было плохое, то ли просто жизнь не удалась. Она вопила. Надо сказать, что Муся по характеру - очень солнечный и весёлый человек. И вопит она нечасто. Но зато, когда уже вопит...
В общем, нас слышала не только ближайшая арабская деревня, но и две соседних. Клиент орал, что ему в глаза попало мыло (какое мыло? это специальный шампунь для новорожденных! он по определению не щиплет!), что я дергаю её волосы слишком сильно, что у неё от моих манипуляций вот-вот отвалится хвост, рука и голова, что она хочет есть, спать, писать и всех убить, и что так жить нельзя, а как жить - непонятно. Учитывая, что за последний год у клиента выросли довольно длинные волосы, мне было довольно сложно одним махом их промыть и оставить девочку в покое. Поэтому я делала своё дело и сочувствовала неудавшейся жизни. В какой-то момент мои уши окончательно увяли и я сказала:
- Муся! Ори потише! А то папа подумает, что я тебя бью!
Как ни странно, эта просьба возымела некоторое действие - во всяком случае, человек стал соразмерять свои вопли с расстоянием до папы (который сидел в кабинете и пытался читать, закладывая уши). Какое-то время мы мылись довольно резво, но потом маленький устал и принялся вопить еще живей, чем до того. Я уже не помню, в чем именно на тот момент заключалась причина воплей, но помню, что мне уже очень хотелось закончить всю эту историю побыстрей и отпустить ребёнка спать. Поэтому я еще раз прибегла к уже использованному средству. Муся, сказала я, убавь громкость, а то мне неудобно: папа решит, что я не выдержала и оторвала тебе голову.
- Ну почему, - задумчиво ответил мне мой ребёнок, - он же просто может подумать, что ты меня бьёшь...
* * *
В следующий раз тема отрывания головы возникла, когда Мусь болел ветрянкой. Мусиная ветрянка протекала точно так же, как любая ветрянка человека лет пяти: с массой устрашающе-красных точек и изрядным хныканьем, но, в общем, несмертельно. Несколько дней мы с ней провели в приятном уединении, по возможности балуя свою больную жизнь и обсуждая судьбы мира. Каждое утро начиналось с того, что мы осматривали некрупную мусиную тушку, находили на ней кучу новых красных болячек и еще кучу старых, и мазали каждую из них специальной белой мазью, чтоб не чесалось. Стояло жаркое израильское лето, а бедная ветряночная кожа с трудом переносила прикосновения ткани, поэтому клиент ходил голышом и был весь в печальное белое пятнышко. Целиком. От пяток до ушей.
Впрочем, пятнышки не мешали клиенту веселиться. К пяти годам Муся отлично поняла, что хороша, как майский цвет, поэтому с завидной толерантностью отнеслась к временным изменениям в собственной внешности. Я лично слегка вибрировала, когда глядела на родную морду, сплошь замазанную белой мазью - только ярко светятся серо-зеленые глаза. А самой морде хоть бы хны. Поскольку все время мы проводили дома, у нас было достаточно времени для того, чтобы красоваться в голом виде перед зеркалом. Муся примеряла разноцветные бусы на пятнистую грудь, украшала себя газовыми платками и получала искреннее удовольствие. Она вставала на стул и принимала позы, полные гордости, достоинства и изящества. Версаль тихо корчился от зависти.
Я посматривала на неё и по мере сил отпускала какие-нибудь замечания. На десять восхищенных комментариев типа "красиво", "очень красиво" и "с ума сойти, до чего красиво" я позволяла себе разок расслабиться. Увидев своё чадо, украсившееся ярко-зелеными перьями (понятия не имею, где она их взяла) вперемешку с гирляндами из розового пуха, я сказала:
- Муся. Ты павлин.
На что мне с достоинством возразили:
- Я - женщина.
Потом подумали, глянули в зеркало и добавили:
- Я - голая женщина.
Для того, чтобы легче переносить жару и заодно отвлечься, я сделала Мусе бумажный веер - а она разрисовала его бабочками, цветами и узорами. С этим веером она бродила по дому, томно обмахивая голое пятнистое тело. В какой-то момент пожаловалась на то, что мазь под коленками и между пальцами ног совсем стерлась, и болячки начали чесаться. Я поставила её на кресло, попросив согнуть ногу в колене и поставить её креслу на ручку - так, чтобы эта гордая поза позволила мне с комфортом смазать страдающие части. Муся с достоинством встала, куда сказали, выставила ногу (проследив, чтобы у этой выставленной ноги был вытянутый носок) и замерла, краем глаза глядя в зеркало. Потом дернулась, спрыгнула с кресла, крикнула мне "минутку!", убежала и тут же вернулась, неся в руке веер. Залезла обратно, поставила согнутую в колене ногу на ручку кресла, выгнула спину и выставила веер перед собой.
- Вот, - говорит. - Теперь красиво. Мажь.
Версаль не вынес зависти и скончался.
Но Версаль - Версалем, а каждое утро нужно было заново нанести на чувствительное тело огромное количество пятен мази. Я брала тонкую ватную палочку и занималась росписью по ребенку. Ребёнок сам приносил мне эту палочку и просил себя помазать, потому что в подсохшем виде мазь приносила явное облегчение зудящей коже. Но процесс намазывания был одинаково мучителен для нас обеих. Не знаю, то ли ей и правда было настолько неприятно, то ли она просто пользовалась случаем, чтобы выразить миру свой протест, но тот час, который мы ежеутренне тратили на превращение больного ребенка в пятнистое животное, служил утехой всему району. Муся рыдала в голос, вопила попеременно "мне больно", "мне жарко", "мне холодно" и "мне щекотно", визжала, ругалась, просила мазать погуще и требовала контрибуции шоколадками. С контрибуцией мы разобрались быстро: небольшой шоколадки хватало где-то на пятнадцать минут. Я запаслась пакетом счастья в золотой фольге, вручила его ребёнку и предложила самой определять, когда сил больше нет и нужно подкрепиться. Проблем не возникло, шоколад исчезал, но вопли продолжались. Мне сложно себе представить, как можно одновременно жрать шоколад и так орать, но ей удавалось.
Я орудовала мазью, дула на смазываемые места, гладила, утешала, уговаривала, рассказывала сказки, пела песни и зверела. Когда вам каждое утро на протяжении часа плотно визжат во все уши, уровень человеколюбия вашей души снижается с каждым днем. В какой-то из дней, когда Муся особенно разошлась, я не выдержала и мы вернулись к забытой было теме.
- Муся, - сказала я мрачно, - прекрати орать. А то соседи подумают, что режу тебя на части.
- Или они подумают, что ты откусываешь мне голову! - поддержала Муся, отвлекаясь от рыданий.
- Или нос, - не сдавалась я.
- Или два носа, - развеселилось чадо.
Какое-то время мы так развлекались, потом клиент снова скис и принялся рыдать. Я устало водила по ней палочкой, не находя в себе сил на новые идеи. И вдруг ребенок смолк. Просто смолк, сам, без моих ритуальных танцев, в первый раз за все эти дни. Целую минуту было абсолютно тихо.
- Ну вот, - вздохнула я, домазывая Мусе ухо, - а теперь соседи решат, что я тебя придушила.
* * *
Мамины уроки не проходят даром. Лицо у нас, может быть, и папино, но характер точно мой. Пару дней назад собираю ребенка в садик. Процедура ранне-утренняя, оттого продуманная до мелочей и расхронометрированная до деталей. Иначе я умру. Я и так-то по утрам тот еще зомби. Муся сидит за столом и мучает йогурт. Йогурт не сдается, но его не уничтожают. Я делаю ей бутерброды и подпинываю, чтобы не отвлекалась. Но она все равно отвлекается. Возит ложкой, считает орешки в йогурте, что-то поёт... Наконец, понимает, чего именно ей не хватает для счастья:
- Мама! Мне прямо сейчас хочется надуть два воздушных шарика!
- Самое время, - восхищаюсь я, - а мне прямо сейчас хочется сплясать!
И отворачиваюсь, чтобы закончить с бутербродами. Мне вслед звучит понятливое хихиканье, после чего меня настигает доброжелательный голос:
- Мама! Почему ты не пляшешь? Тебе же хочется сплясать!
* * *
Я оценила и сплясала. Клиент восхитился, заржал и быстро доел йогурт. Хорошо, что я не сказала, что мне хочется взлететь - или жаль? Ведь взлетела бы, чего уж там.