(no subject)
Вот, мои друзья пишут мне, что очень за меня волнуются. Волнуются они по одной причине - я до сих пор живу в России в то время, как все приличные люди отсюда уехали.
Друзья, не волнуйтесь! Я тоже уехала, улетела, уплыла из этой страны уже давно. Я не смотрю телевизор, не слушаю новости, не читаю советских газет ни до, ни после обеда. Я, правда, иногда в них пишу, чтобы не разучиться это делать вовсе, но принципиально избегаю политики.
Я точно знаю, что вы у меня есть, и если случится такой момент, когда мне придется выбирать: я выберу вас, а не страну, которая активно борется с гей-пропагандой, кружевными трусами и кедами, попутно захватывая чужую землю и обзывая фильм о любви порнографией. Я выберу вас, я уже выбрала вас.
Но страна и земля, где ты родился - это разные понятия, понимаете? И я глупо и безнадежно люблю эту землю.
Я люблю Лену из Одессы, которая этой зимой, сидя в кафе на Дерибасовской, где официант бесконечно извинялся за то, что у них очень большие порции, рассказывала мне историю своей семьи.
"Шоб ты сыром срал", - сказала она беззлобно, когда официант поставил перед ней тарелку с жареным карпом, хвост которого вываливался на белоснежные скатерти.
А потом она, смущаясь (потому, что с москалями говорить не привыкла, а тебя, как ты не старайся говор выдает - за свою не сойдешь), рассказала мне, как ее немецкий дедушка пытался выжить в украинской Одессе в начале века, наряжая бабушку в национальные одежды и сажая на телегу с книгой Тараса Шевченко. Да, вот незадача - бабушка так плохо знала и русский, и украинский, что держала книгу вверх ногами. Но дед и тут вывернулся - сказал, что она глазное яблоко тренирует. И пронесло, никто их тогда не тронул, ни бандеровцы, ни Советская власть.
А вот, когда немцы пришли, тогда бабушка немецкая тоже оказалась не промах. Их квартиру в центре Одессе какой-то немецкий генерал занял. Тогда они пришли в другой двор, там пустые квартиры стояли - на фронте убили всех.жильцов этих квартир.
Но жители двора поставили им условие - защитить Сару с дочкой, евреи они, а немцы давно на них косятся.
Бабушка залезла в котомки и вытащила оттуда свою детскую католическую одежду: платьице синенькое, фартучек беленький и иконку Божьей матери - все чин чином.
- Ты что? Все это у нас в доме прятала? - прошептал испуганный дед моей новой подруги Лены, но бабушка даже бровью не повела.
И вот, обрядила она дочку Сары в католическое платьице (слава богу, она беленькая была, только глаза - черные, бездонные, как южная ночь), иконку ей на стену повесила, Саре приказала в постели лежать, стонать, больной сказаться. Пришли немцы, а им девочка открывает, в синем платьице, белом фартучке. показывает на стену, где Богородицу прикрепили и говорит на корявом немецком: "Матушка больна!"
Ее бабушка Лены этой фразе дней десять учила. "Матушка больна, матушка больна", - но куда же украинский говор денешь, смеется Лена. Но тут Сара, с южным своим темпераментом, как принялась стонать и охать, что немцы сразу убежали, даже документы не проверили. А документы, между прочим, Саре Прохор подделывал, известный фальшивомонетчик, его еще Мишка Япончик очень уважал.
Так, всем двором и охраняли Сару с дочкой, пока немцы из Одессы не ушли. А потом уже, после войны, Прохор деду и бабушке Лены документы подделывал, что они исконно украинские граждане, а вовсе не враги советского народа - немцы проклятые. Так и выжили.
- Выжили, говорит Лена, - И теперь выживем. Вот, в Канаду меня приглашали уехать (она по профессии - учитель английского языка), а я подумала - ну и на фига мне их Канада? Я там всю жизнь буду вкалывать или официанткой, или еще кем похуже - мне это надо?
Вчера Лена прислала мне письмо. "Что там ваш Путин думает, - спрашивает она, - мы тут, между прочим, в возмущении, шоб он сыром срал. Пусть убирает своих ребят, у нас тут курортный сезон накрывается, а деньги компенсировать он нам что ли будет?"
Я ничего не ответила Лене. Я про Путина совсем не знаю ничего, шоб он сыром срал, в самом деле, хоть польза какая будет.
Я думаю, что, чаще всего, завоевать кого-то - значит, его потерять. Когда все по любви - воевать не надо. И вот, думается мне, что сегодня мы уже потеряли и Крым, и Украину, и мою любимую Одессу.
И Лена сердится на меня, потому что говор у меня московский, а этот говор никак не скроешь, и Путин - наш, как трудный ребенок, за которого стыдно. Но мы вырастили этого ребенка, вот о чем я думаю. И мне очень стыдно перед Леной.
Друзья, не волнуйтесь! Я тоже уехала, улетела, уплыла из этой страны уже давно. Я не смотрю телевизор, не слушаю новости, не читаю советских газет ни до, ни после обеда. Я, правда, иногда в них пишу, чтобы не разучиться это делать вовсе, но принципиально избегаю политики.
Я точно знаю, что вы у меня есть, и если случится такой момент, когда мне придется выбирать: я выберу вас, а не страну, которая активно борется с гей-пропагандой, кружевными трусами и кедами, попутно захватывая чужую землю и обзывая фильм о любви порнографией. Я выберу вас, я уже выбрала вас.
Но страна и земля, где ты родился - это разные понятия, понимаете? И я глупо и безнадежно люблю эту землю.
Я люблю Лену из Одессы, которая этой зимой, сидя в кафе на Дерибасовской, где официант бесконечно извинялся за то, что у них очень большие порции, рассказывала мне историю своей семьи.
"Шоб ты сыром срал", - сказала она беззлобно, когда официант поставил перед ней тарелку с жареным карпом, хвост которого вываливался на белоснежные скатерти.
А потом она, смущаясь (потому, что с москалями говорить не привыкла, а тебя, как ты не старайся говор выдает - за свою не сойдешь), рассказала мне, как ее немецкий дедушка пытался выжить в украинской Одессе в начале века, наряжая бабушку в национальные одежды и сажая на телегу с книгой Тараса Шевченко. Да, вот незадача - бабушка так плохо знала и русский, и украинский, что держала книгу вверх ногами. Но дед и тут вывернулся - сказал, что она глазное яблоко тренирует. И пронесло, никто их тогда не тронул, ни бандеровцы, ни Советская власть.
А вот, когда немцы пришли, тогда бабушка немецкая тоже оказалась не промах. Их квартиру в центре Одессе какой-то немецкий генерал занял. Тогда они пришли в другой двор, там пустые квартиры стояли - на фронте убили всех.жильцов этих квартир.
Но жители двора поставили им условие - защитить Сару с дочкой, евреи они, а немцы давно на них косятся.
Бабушка залезла в котомки и вытащила оттуда свою детскую католическую одежду: платьице синенькое, фартучек беленький и иконку Божьей матери - все чин чином.
- Ты что? Все это у нас в доме прятала? - прошептал испуганный дед моей новой подруги Лены, но бабушка даже бровью не повела.
И вот, обрядила она дочку Сары в католическое платьице (слава богу, она беленькая была, только глаза - черные, бездонные, как южная ночь), иконку ей на стену повесила, Саре приказала в постели лежать, стонать, больной сказаться. Пришли немцы, а им девочка открывает, в синем платьице, белом фартучке. показывает на стену, где Богородицу прикрепили и говорит на корявом немецком: "Матушка больна!"
Ее бабушка Лены этой фразе дней десять учила. "Матушка больна, матушка больна", - но куда же украинский говор денешь, смеется Лена. Но тут Сара, с южным своим темпераментом, как принялась стонать и охать, что немцы сразу убежали, даже документы не проверили. А документы, между прочим, Саре Прохор подделывал, известный фальшивомонетчик, его еще Мишка Япончик очень уважал.
Так, всем двором и охраняли Сару с дочкой, пока немцы из Одессы не ушли. А потом уже, после войны, Прохор деду и бабушке Лены документы подделывал, что они исконно украинские граждане, а вовсе не враги советского народа - немцы проклятые. Так и выжили.
- Выжили, говорит Лена, - И теперь выживем. Вот, в Канаду меня приглашали уехать (она по профессии - учитель английского языка), а я подумала - ну и на фига мне их Канада? Я там всю жизнь буду вкалывать или официанткой, или еще кем похуже - мне это надо?
Вчера Лена прислала мне письмо. "Что там ваш Путин думает, - спрашивает она, - мы тут, между прочим, в возмущении, шоб он сыром срал. Пусть убирает своих ребят, у нас тут курортный сезон накрывается, а деньги компенсировать он нам что ли будет?"
Я ничего не ответила Лене. Я про Путина совсем не знаю ничего, шоб он сыром срал, в самом деле, хоть польза какая будет.
Я думаю, что, чаще всего, завоевать кого-то - значит, его потерять. Когда все по любви - воевать не надо. И вот, думается мне, что сегодня мы уже потеряли и Крым, и Украину, и мою любимую Одессу.
И Лена сердится на меня, потому что говор у меня московский, а этот говор никак не скроешь, и Путин - наш, как трудный ребенок, за которого стыдно. Но мы вырастили этого ребенка, вот о чем я думаю. И мне очень стыдно перед Леной.