Прощальное слово друга. Сейчас он на операции. Рак мозга
Пришла пора подводить итоги. И надо бы - с родственной душой.
АЛЕКСАНДР ЯГОДКИН
Послесловие
Жизнь невпопад
Матушка моя жила невпопад. Старость свою они с отцом встретили порознь: он уехал в деревню своего детства, а она осталась в старенькой городской квартире. Теперь они и похоронены на разных кладбищах.
Ни малейшей ценности для туристического бизнеса матушка не представляла. Ее сбережения обесценились реформами, а при дележе страны достался ей ваучер ценой в бутылку водки. Не создала она для Родины ничего такого, чтоб получить взамен душевный и материальный покой.
Всю жизнь она работала инженером в проектном институте, и в семье на всем экономили ради кооперативной квартиры. В прежние годы матушка много шила. На себя, на меня с братом, пока мы были младенцами, потом школьниками. А внуки ее родились к перестройке, и шитье на них было совсем невпопад: в магазинах всего полно, и внуки с внучками не желали носить сшитое бабушкой.
Давайте я вам что-нибудь подлатаю, предлагала матушка, вот курточка совсем ведь новая; ну, дырка, а мы ее заделаем. На дырку нашивалась какая-нибудь аппликация, матушка приносила куртку, очень довольная, и просила еще что-нибудь дать ей в ремонт. Давайте носки заштопаю или вот эту маечку зашью…
Она приходила к нам, сидела в кресле, держала руках мою газету, иногда пыталась читать ее, надев очки, но быстро утомлялась. Порой засыпала, а я думал: ну, мам, чтоб тебе дома лечь в постель и спать, спать, сколько хочешь… Нет, приходила и засыпала у нас. Потом встрепенется: ну расскажи мне, расскажи, как твоя работа, чем ты сегодня занимался?
Сдерживая раздражение, я говорил ей, сволочь, одно и то же: ну что, мам, да как всегда. Встал. Умылся. Позавтракал. Пошел в редакцию. Встречался с разными деятелями - бизнесмены там, политики, чиновники. Общался и с нормальными людьми: учителя, врачи, просто жители, жертвы ЖКХ или чиновников. Работал дома за компьютером.
И каждый раз матушка счастливо улыбалась, гладила меня по руке или спине и говорила одно и то же: ой, ну как же хорошо, как я люблю, когда ты мне вот так рассказываешь!..
Жена предлагала ей чего-нибудь перекусить с нами, и матушка обычно отказывалась - нет, ой, что вы, я такая сытая! - но потом мы ее убеждали: это и не обед вовсе, а так, под разговор, и она соглашалась и ела, нахваливая. А мне было вечно некогда сидеть с ними, нужно было зарабатывать на большую семью, я уходил к компьютеру и иногда возвращался к ним на кухню, чтоб выпить вместе чашечку кофе; я вот он, просто дела отвлекают. Хотя какие уж там особые дела…
Разговоры их с моей женой были все о том же - детки, здоровье их и учеба, и как страшно жить стало на свете. Обе - мамы, просто разных поколений, и порой разговор их сбивался на тему справедливости: ты детям всю душу, а они… Чем взрослее, тем несправедливей. Как в притче о злой девушке, которая сказала влюбленному в нее парню: хочешь, чтоб я поверила в твою любовь? Докажи - принеси мне сердце твоей матери. Он пошел и вырвал сердце матери, побежал обратно, споткнулся и упал. И сердце материнское спросило его: ты не ушибся, сынок?
Притча казалась мне наивной до идиотизма, но однажды мы с женой были одни и смотрели телевизор, и там кто-то повторил эту притчу; я видел, как сжались ее руки, а лицо опухло и стало некрасивым, она широко раскрыла глаза и не шевелилась, чтоб не уронить слезы.
Иногда в матушкиной квартире что-то ломалось, и она робко жаловалась по телефону, извиняясь, что отнимает время. И очень радовалась, когда я или брат приходили к ней починить телефонный шнур или смеситель в ванной. Суетливо накрывала стол: чай, дешевое печенье, и вела все те же разговоры: ну расскажи, сыночка, каким был сегодня твой день. А потом не раз звонила по телефону: ой, да спасибо вам, мои хорошие, ну как же замечательно вы все починили, а то я уж и не знала, что делать. Ой, да какие ж вы молодцы у меня, умные и умелые!..
Одевалась матушка по принципу «мне этого достаточно». Нас с братом даже укоряли за глаза: мол, приличные люди, а матушка их в тряпье каком-то ходит. Мы ее допрашивали: мам, давай мы тебя в санаторий отправим, пальто купим или сапоги новые. Но ей ничего не было нужно. Мы что-то покупали, а она прятала это в шкаф.
Однажды слух дошел, что она просила милостыню на рынке - к позору двух благополучных сыновей и к полной нашей растерянности. Ну что с ней поделаешь?! Она старалась хоть что-нибудь оставить после себя детям. Наследство - как свидетельство, что она жила в этом мире. Квартира, например, - старая «брежневка» в доме, в котором начинают обваливаться балконы. Какой уж тут «родительский дом»… Одно пепелище. Жизнь ее уместилась в несколько коробок: старые вещи, смысл которых был ясен только ей, и пакет с фотографиями. Юная, молодая, дети, родственники, друзья, сослуживцы. На фотографиях она была школьницей, чьей-то первой любовью, невестой, и вся жизнь была у нее впереди. Я сидел у нее на руках ангелочком в белых кудряшках, и тогда она не знала, что однажды я приду, а она, старая и беспомощная, будет лежать на полу в жалкой ночной рубахе.
Брат позвонил: что-то не так; мы тут зашли к матери, а она храпит в туалете и дверь не открывает. А тут и жена моя нервничала: мать, мол, обычно каждый день звонит, а вчера - нет. И сегодня не звонила… Мы быстро собрались и поехали.
Она не храпела во сне, когда брат нашел ее. Она хрипела. Инсульт. Душа ее уже покинула тело, но вернулась, когда пришли сыновья, и пыталась подать им знак.
Сутки или двое она провела в узком туалете, в котором дверь открывается внутрь. Брат выломал дверь, и матушка лежала на пороге. Вызвали «Скорую». Мы пытались ее поднять, а она говорила сквозь окоченевшие губы: бо-на, бо-на. Мы понимали, что больно, и не знали, что делать. Иногда она открывала глаза, но в них ничего не отражалось. Мы ходили по квартире, стояли возле матушки, смотрели на нее. Потом догадались: подоткнули одеяло под ее неподвижное тело и перенесли на диван.
Прохладный зал в больнице, и она лежала там под капельницей на тележке среди других умирающих. Голая старость, накрытая простыней. Живому там было бы холодно. Я трогал ее руку и говорил: мам, это я. Пальцы на ее правой руке вздрагивали, она дышала чаще, но глаза ее больше не открывались. Будто кто-то махал платочком с отплывшего корабля - туман его поглощает, уже ничего не видно, только эхо доносится. Зря, наверное, я звал ее. Мучил только.
Ей повезло: она не загрузила родных и близких тягостной болезнью на годы, чтоб подавать утку, кормить с ложечки и мыть ее неподвижное тело… Ей повезло: она умерла в три дня. Скоренько так, чтоб не отрывать нас от важных дел. Но я и теперь слышу, как там, за туалетной дверью, капало время: пять минут, полчаса, ночь, утро, день, еще ночь… Может, в эти длинные часы она вспоминала, как долго умирала ее мать. Вся семья тогда была прикована к слишком узким вратам моей бабушки; она никак не могла в них протиснуться, хотя была очень худой. В детстве она казалась мне противной старухой. Все следила, учу ли я уроки.
Я помню: когда матушка умирала, когда умерла, и были похороны, крышка гроба у подъезда, соседи, яма, крест, - я машинально что-то делал и говорил. А через неделю после похорон мы с женой пошли на рынок, она подошла к киоску за ветчиной, а я стоял рядом, и вдруг слезы потекли по лицу, будто что-то во мне проткнули, и я ничего не мог с этим поделать.
Жена молча обняла меня, бросив сумку, и прижалась, и какое-то время мы так и стояли с ней, обнявшись среди толпы, - два немолодых уже человека.
Подушка со снами: от кошмаров до блаженных полетов. В снах есть места, где я никогда не бывал наяву, а во сне узнавал их: здесь со мной уже что-то происходило… Встряхнуть подушку, перемешать - и что-нибудь выпадет. Рулетка такая.
Вот и выпало: я спускался по лестнице, а вдоль перил молча и неподвижно стояли люди. Среди них я увидел маму в длинном пальто, которого при жизни у нее не было. Я подошел и обнял ее, прижавшись щекой к ее щеке и поцеловал холодные волосы. Мы оба знали, что она мертва. У матушки подогнулись ноги: она не могла стоять, ведь у нее инсульт, и она так и не вышла оттуда, и я не знал, почему она оказалась здесь, в веренице молчащих людей вдоль холодной грязной стены. Она опустилась на каменный пол, и я поддерживал ее - как будто опускал в могилу.
В том сне мы и простились окончательно.
На годовщину мы с утра поехали на кладбище. Зима в тот день была - как в новогоднем мультфильме. Хорошо им там, на кладбище: полная тишина, снегом замело могилы и памятники. Можно представить, как уютно лежать под белоснежной толщей, - будто медведям в родной берлоге. Созерцание, которому никто не мешает. Мы, правда, помешали, хотя и не сразу нашли нашу могилку с березой. Расчистили дорожку и могилы мамы и бабушки, запачкав снег прошлогодней травой и ветками. Ну, надо ж как-то отметиться. Постояли. Нарушать глубокий покой кладбища было кощунственно - может, кощунственней даже, чем вообще не проведать маму на годовщину. Ворона присела на ветку, стряхнула маленький снегопад и долго разглядывала нас - молча и подозрительно.
Выпили по полрюмки водки, съели по конфете, бормоча ритуальное «царствие небесное», и пошли обратно. Снег повалил, засыпая наши следы.
Матушке ничего не нужно было от жизни. А если и было нужно, мы этого ей не дали. Были заняты благоустройством своих семей, а здесь всегда полно проблем. Она это понимала, но ей некуда было больше идти. Приходила и сиротливо заглядывала в наши семьи. Мы как бы заботились о ней, предлагали путевку или деньги, от которых она всегда пылко отказывалась. Однако долг перед родителями - святое дело, и нам удавалось деньги ей всучить.
После смерти она их нам вернула, оставив две сберкнижки, завещанные на сыновей. И несколько коробок со старомодным добром; выбрать из них что-то для пользования или в качестве сувениров трудно, выбросить - святотатство. Оставили все там, в комнате, - кроме фотографий. Те, кто купил потом матушкину квартиру, наверное, выбросили эти коробки; мы с братом этого не видели.
Матушка уже знает разгадку самой главной тайны, а я - нет. Она не ходит ко мне во сне. Лишь один раз я видел ее, на годовщину. Она приходит почему-то к жене. И там, в темноте, они о чем-то шепчутся.
Свои 70 лет я встречаю на работе в газете «Береге» и на портале «Горком36». В компании чудесных людей и журналистов.
Первоисточник
Герман Полтаев
Друзья! Случилась беда - у доброго и талантливого человека, писателя и журналиста Александра Анатольевича Ягодкина диагностировали тяжелую болезнь. Для лечения необходимы немалые средства. Если у вас есть возможность, помогите, пожалуйста, Саше. Вот счет Ольги, его жены 2202 2006 7011 3644 (Сбербанк). Поделитесь, пожалуйста, этим сообщением.
Еще одно послесловие. С ангелами небесными.
Как это будет
Не будет мелких и тяжких болезней, никаких агоний, уток, мерзких запахов по всей квартире, пузырьков и таблеток на столике у постели, подгузников, покорной вежливости взрослых сына и дочки, у которых свои семьи и проблемы, и их разговоров шепотом в соседней комнате.
Я помню, как в доме друга моего детства жила парализованная его тетка, и липкий страх перед ее пещеркой, отгороженной шкафом. Или другой старик из чьей-то жизни: за ним ухаживали, как за младенцем, а он называл родных чужими именами из своей рассыхающейся памяти и все порывался уехать в деревню своего детства - в трико и тапках. Седая щетина, трясущиеся пальцы и колени, слюна на подбородке и, конечно, запахи; это длилось долго, и его дочь с мужем не могли куда-нибудь сходить надолго или гостей пригласить; разве что мальчишка забежит к внуку и постарается поскорее удрать от могильной ауры на воздух.
Нет, все будет иначе. Вот как.
Я пришел с четырьмя своими внуками-погодками (все встречные улыбаются нам и говорят: какой богатый дедушка!) купаться, и почему-то оказались мы на берегу речки моего детства Воронеж у Рамони. Малышня сначала бросала в воду кусочки булки, и стайки рыбешек устраивали им пляски, а потом с криками и визгом плескалась в девственной воде, а я сидел на небольшом обрыве над пляжем, пропитываясь движением родной реки в обрамлении камыша, кувшинок и лилий и древним лесом на другом берегу.
Вдруг я почувствовал кресло под собой и плед на коленях, а цвет воды и неба странно изменился. Я догадался, в чем дело, и подумал, что если б не было внуков, рядом мог бы соткаться из воздуха столик, рюмка коньяка и последняя сигарета.
Страха не было. Я позвал малышню, и вскоре они собрались возле кресла. Мне пора, ребята, сказал я. Зовут туда - и показал пальцем вверх.
Света, старшая, сразу все поняла и растерялась. А мальчишки удивились, что это за кресло, и откуда оно взялось. Никита залез под него и стал щипать мою ногу, изображая щенка, Сережка забрался ко мне на колени и сказал:
- Пошли с нами купаться! Знаешь, как классно!
А младшая, Машутка, насупилась и спряталась за кресло, и я не знал, поняла она или нет.
- Я не хочу, - сказала Света. - Нет. Мы тебя не отпускаем.
- Светочка, фея моя мультяшная, это от нас не зависит. Все решено, и теперь мы встретимся уже там.
Она смотрела вверх и молчала.
- Там нас любят, - сказал я. - Все хорошо. Идите купаться.
- Нет, я тебя не пущу. Пусть там подождут.
- Не обсуждается! - нахмурился я. - Все, идите. Мне приятно будет напоследок смотреть на вас радостных. Нечего здесь толпиться. Ты старшая, уведи своих братишек и сестру.
Я оглянулся на младшую. Маша сказала твердо:
- Я с дедушкой. Нет, я с дедушкой.
Она отвернулась, и плечики ее чуть вздрагивали.
- Маша! - прикрикнула на нее Света. - Не мешай дедушке, ему и так тяжело. Пошли купаться!
- Нет, Свет, не тяжело, - возразил я. - могло быть в тысячу раз хуже. А мне комфортно.
- Ты хороший, деда, - сказал Сережка и погладил меня по руке.
А Никита спросил:
- Дедушка, а ты нас собой возьмешь?
- Нет, малыш, у вас целая жизнь впереди, огромная. Это ж интересно! Знаешь, сколько всего у вас будет? Рано вам туда. А мне пришла пора пойти вперед, и потом я вас там встречу. Как на разведку.
- Долго слишком, - сказал Никита. - Мы тоже хотим. На разведку.
- Да ну, долго! Не успеешь оглянуться. Раз - и ты уже взрослый. Два - и у тебя уже свои детишки. Три - ты уже дедушка. Просто сейчас у вас время медленное. Я же помню, столько в детстве за один день всего происходит! Ваш день - он как неделя у взрослых. А то и месяц.
- Целый месяц? Ого! - сказал Сережка.
- Да. Так вот, я вам напоследок дам один завет, а вы его запомните. Хорошо?
- Да, - сказала Света. - А что такое завет?
- Ну, это как главное правило в жизни. Будете его исполнять, и все у вас будет хорошо. Самое важное, конечно, - поступать с другими так, как хотите, чтоб поступали с вами. Всегда! Все, что вы делаете, непременно к вам возвращается - и хорошее, и плохое. Неизвестно, когда и откуда, но возвращается обязательно. А второе вот что. Когда вы станете большими, и у вас будут свои дети, поласковее с ними. А то взрослые вечно заняты своими проблемами, а детские кажутся им пустяками. Они ошибаются.
Все четверо слушали молча, хотя энергии у каждого - на электростанцию хватит.
- На самом деле, - сказал я, - дети - это ангелы. Души у вас чистые. Они легко прощают обиды, всегда готовы к игре и радости, а знакомятся легко: тебя как зовут? Света. А меня Таня. Давай с тобой дружить! Давай. И дружат. Все так просто! А у взрослых все с трудом. Хотя они всю жизнь с удовольствием вспоминают детство. Но и вы тоже станете меняться, из радостных и беззаботных будете становиться сердитыми и озабоченными…
- Как папа?
- Ну, отчасти. Он же не всегда сердит. Так вот, некоторые взрослые со временем понимают, что дружба с детишками важнее их работы и прочих хлопот, из-за которых они слишком много переживают. Правда, бывает уже поздно. Поэтому запомните, дорогие мои: когда станете мамами и папами, дружите с ними, ладно?
- Как вы с бабушкой?
- Ну, мы тоже не ангелы. Устаем, болеем, раздражаемся иногда. Но вы для нас - самое главное и счастливое. И самое лучшее. Ну, запомните про бумеранг?
- Что такое бумеранг? - спросил Никита.
- Это такое оружие у аборигенов, которое бросают в дичь, и оно возвращается к ним. Стоп! Не надо спрашивать про аборигенов, Сереж, а то мы до вечера будем разговаривать. А меня ждут. Все, дорогая моя малышня, идите купаться. Иди, Машутка, иди. Все будет хорошо. Или ты больше не веришь деду?
Маша стала спускаться к речке, опустив голову. Она не оборачивалась. Света взяла мальчишек за руки, и они тоже пошли по крутой тропинке вниз. Сережка вырвался и побежал по склону, рискуя шмякнуться. Уже внизу Света обернулась и стала махать мне рукой. Мальчишки тоже махали, радостно подпрыгивая, и кричали:
- Пока, деда, пока!
- Пока, - помахал я им рукой. - Увидимся!
А дальше… Дальше я растаю и растворюсь, стану влажным и невесомым и буду плыть все выше, к облакам. Надо же, столько раз мне мечталось поплавать среди этих бесплотных айсбергов, и вот, сбылось. Это будет покой и блаженство, и только легкое беспокойство останется во мне, оно копится без мыслей и, когда станет невмоготу, я прольюсь с дождем на уютную землю, на траву, на теплый асфальт, и малышня моя побежит по лужам босиком, шлепая и брызгая, и никто не догадается, что я - здесь.
АЛЕКСАНДР ЯГОДКИН
Послесловие
Жизнь невпопад
Матушка моя жила невпопад. Старость свою они с отцом встретили порознь: он уехал в деревню своего детства, а она осталась в старенькой городской квартире. Теперь они и похоронены на разных кладбищах.
Ни малейшей ценности для туристического бизнеса матушка не представляла. Ее сбережения обесценились реформами, а при дележе страны достался ей ваучер ценой в бутылку водки. Не создала она для Родины ничего такого, чтоб получить взамен душевный и материальный покой.
Всю жизнь она работала инженером в проектном институте, и в семье на всем экономили ради кооперативной квартиры. В прежние годы матушка много шила. На себя, на меня с братом, пока мы были младенцами, потом школьниками. А внуки ее родились к перестройке, и шитье на них было совсем невпопад: в магазинах всего полно, и внуки с внучками не желали носить сшитое бабушкой.
Давайте я вам что-нибудь подлатаю, предлагала матушка, вот курточка совсем ведь новая; ну, дырка, а мы ее заделаем. На дырку нашивалась какая-нибудь аппликация, матушка приносила куртку, очень довольная, и просила еще что-нибудь дать ей в ремонт. Давайте носки заштопаю или вот эту маечку зашью…
Она приходила к нам, сидела в кресле, держала руках мою газету, иногда пыталась читать ее, надев очки, но быстро утомлялась. Порой засыпала, а я думал: ну, мам, чтоб тебе дома лечь в постель и спать, спать, сколько хочешь… Нет, приходила и засыпала у нас. Потом встрепенется: ну расскажи мне, расскажи, как твоя работа, чем ты сегодня занимался?
Сдерживая раздражение, я говорил ей, сволочь, одно и то же: ну что, мам, да как всегда. Встал. Умылся. Позавтракал. Пошел в редакцию. Встречался с разными деятелями - бизнесмены там, политики, чиновники. Общался и с нормальными людьми: учителя, врачи, просто жители, жертвы ЖКХ или чиновников. Работал дома за компьютером.
И каждый раз матушка счастливо улыбалась, гладила меня по руке или спине и говорила одно и то же: ой, ну как же хорошо, как я люблю, когда ты мне вот так рассказываешь!..
Жена предлагала ей чего-нибудь перекусить с нами, и матушка обычно отказывалась - нет, ой, что вы, я такая сытая! - но потом мы ее убеждали: это и не обед вовсе, а так, под разговор, и она соглашалась и ела, нахваливая. А мне было вечно некогда сидеть с ними, нужно было зарабатывать на большую семью, я уходил к компьютеру и иногда возвращался к ним на кухню, чтоб выпить вместе чашечку кофе; я вот он, просто дела отвлекают. Хотя какие уж там особые дела…
Разговоры их с моей женой были все о том же - детки, здоровье их и учеба, и как страшно жить стало на свете. Обе - мамы, просто разных поколений, и порой разговор их сбивался на тему справедливости: ты детям всю душу, а они… Чем взрослее, тем несправедливей. Как в притче о злой девушке, которая сказала влюбленному в нее парню: хочешь, чтоб я поверила в твою любовь? Докажи - принеси мне сердце твоей матери. Он пошел и вырвал сердце матери, побежал обратно, споткнулся и упал. И сердце материнское спросило его: ты не ушибся, сынок?
Притча казалась мне наивной до идиотизма, но однажды мы с женой были одни и смотрели телевизор, и там кто-то повторил эту притчу; я видел, как сжались ее руки, а лицо опухло и стало некрасивым, она широко раскрыла глаза и не шевелилась, чтоб не уронить слезы.
Иногда в матушкиной квартире что-то ломалось, и она робко жаловалась по телефону, извиняясь, что отнимает время. И очень радовалась, когда я или брат приходили к ней починить телефонный шнур или смеситель в ванной. Суетливо накрывала стол: чай, дешевое печенье, и вела все те же разговоры: ну расскажи, сыночка, каким был сегодня твой день. А потом не раз звонила по телефону: ой, да спасибо вам, мои хорошие, ну как же замечательно вы все починили, а то я уж и не знала, что делать. Ой, да какие ж вы молодцы у меня, умные и умелые!..
Одевалась матушка по принципу «мне этого достаточно». Нас с братом даже укоряли за глаза: мол, приличные люди, а матушка их в тряпье каком-то ходит. Мы ее допрашивали: мам, давай мы тебя в санаторий отправим, пальто купим или сапоги новые. Но ей ничего не было нужно. Мы что-то покупали, а она прятала это в шкаф.
Однажды слух дошел, что она просила милостыню на рынке - к позору двух благополучных сыновей и к полной нашей растерянности. Ну что с ней поделаешь?! Она старалась хоть что-нибудь оставить после себя детям. Наследство - как свидетельство, что она жила в этом мире. Квартира, например, - старая «брежневка» в доме, в котором начинают обваливаться балконы. Какой уж тут «родительский дом»… Одно пепелище. Жизнь ее уместилась в несколько коробок: старые вещи, смысл которых был ясен только ей, и пакет с фотографиями. Юная, молодая, дети, родственники, друзья, сослуживцы. На фотографиях она была школьницей, чьей-то первой любовью, невестой, и вся жизнь была у нее впереди. Я сидел у нее на руках ангелочком в белых кудряшках, и тогда она не знала, что однажды я приду, а она, старая и беспомощная, будет лежать на полу в жалкой ночной рубахе.
Брат позвонил: что-то не так; мы тут зашли к матери, а она храпит в туалете и дверь не открывает. А тут и жена моя нервничала: мать, мол, обычно каждый день звонит, а вчера - нет. И сегодня не звонила… Мы быстро собрались и поехали.
Она не храпела во сне, когда брат нашел ее. Она хрипела. Инсульт. Душа ее уже покинула тело, но вернулась, когда пришли сыновья, и пыталась подать им знак.
Сутки или двое она провела в узком туалете, в котором дверь открывается внутрь. Брат выломал дверь, и матушка лежала на пороге. Вызвали «Скорую». Мы пытались ее поднять, а она говорила сквозь окоченевшие губы: бо-на, бо-на. Мы понимали, что больно, и не знали, что делать. Иногда она открывала глаза, но в них ничего не отражалось. Мы ходили по квартире, стояли возле матушки, смотрели на нее. Потом догадались: подоткнули одеяло под ее неподвижное тело и перенесли на диван.
Прохладный зал в больнице, и она лежала там под капельницей на тележке среди других умирающих. Голая старость, накрытая простыней. Живому там было бы холодно. Я трогал ее руку и говорил: мам, это я. Пальцы на ее правой руке вздрагивали, она дышала чаще, но глаза ее больше не открывались. Будто кто-то махал платочком с отплывшего корабля - туман его поглощает, уже ничего не видно, только эхо доносится. Зря, наверное, я звал ее. Мучил только.
Ей повезло: она не загрузила родных и близких тягостной болезнью на годы, чтоб подавать утку, кормить с ложечки и мыть ее неподвижное тело… Ей повезло: она умерла в три дня. Скоренько так, чтоб не отрывать нас от важных дел. Но я и теперь слышу, как там, за туалетной дверью, капало время: пять минут, полчаса, ночь, утро, день, еще ночь… Может, в эти длинные часы она вспоминала, как долго умирала ее мать. Вся семья тогда была прикована к слишком узким вратам моей бабушки; она никак не могла в них протиснуться, хотя была очень худой. В детстве она казалась мне противной старухой. Все следила, учу ли я уроки.
Я помню: когда матушка умирала, когда умерла, и были похороны, крышка гроба у подъезда, соседи, яма, крест, - я машинально что-то делал и говорил. А через неделю после похорон мы с женой пошли на рынок, она подошла к киоску за ветчиной, а я стоял рядом, и вдруг слезы потекли по лицу, будто что-то во мне проткнули, и я ничего не мог с этим поделать.
Жена молча обняла меня, бросив сумку, и прижалась, и какое-то время мы так и стояли с ней, обнявшись среди толпы, - два немолодых уже человека.
Подушка со снами: от кошмаров до блаженных полетов. В снах есть места, где я никогда не бывал наяву, а во сне узнавал их: здесь со мной уже что-то происходило… Встряхнуть подушку, перемешать - и что-нибудь выпадет. Рулетка такая.
Вот и выпало: я спускался по лестнице, а вдоль перил молча и неподвижно стояли люди. Среди них я увидел маму в длинном пальто, которого при жизни у нее не было. Я подошел и обнял ее, прижавшись щекой к ее щеке и поцеловал холодные волосы. Мы оба знали, что она мертва. У матушки подогнулись ноги: она не могла стоять, ведь у нее инсульт, и она так и не вышла оттуда, и я не знал, почему она оказалась здесь, в веренице молчащих людей вдоль холодной грязной стены. Она опустилась на каменный пол, и я поддерживал ее - как будто опускал в могилу.
В том сне мы и простились окончательно.
На годовщину мы с утра поехали на кладбище. Зима в тот день была - как в новогоднем мультфильме. Хорошо им там, на кладбище: полная тишина, снегом замело могилы и памятники. Можно представить, как уютно лежать под белоснежной толщей, - будто медведям в родной берлоге. Созерцание, которому никто не мешает. Мы, правда, помешали, хотя и не сразу нашли нашу могилку с березой. Расчистили дорожку и могилы мамы и бабушки, запачкав снег прошлогодней травой и ветками. Ну, надо ж как-то отметиться. Постояли. Нарушать глубокий покой кладбища было кощунственно - может, кощунственней даже, чем вообще не проведать маму на годовщину. Ворона присела на ветку, стряхнула маленький снегопад и долго разглядывала нас - молча и подозрительно.
Выпили по полрюмки водки, съели по конфете, бормоча ритуальное «царствие небесное», и пошли обратно. Снег повалил, засыпая наши следы.
Матушке ничего не нужно было от жизни. А если и было нужно, мы этого ей не дали. Были заняты благоустройством своих семей, а здесь всегда полно проблем. Она это понимала, но ей некуда было больше идти. Приходила и сиротливо заглядывала в наши семьи. Мы как бы заботились о ней, предлагали путевку или деньги, от которых она всегда пылко отказывалась. Однако долг перед родителями - святое дело, и нам удавалось деньги ей всучить.
После смерти она их нам вернула, оставив две сберкнижки, завещанные на сыновей. И несколько коробок со старомодным добром; выбрать из них что-то для пользования или в качестве сувениров трудно, выбросить - святотатство. Оставили все там, в комнате, - кроме фотографий. Те, кто купил потом матушкину квартиру, наверное, выбросили эти коробки; мы с братом этого не видели.
Матушка уже знает разгадку самой главной тайны, а я - нет. Она не ходит ко мне во сне. Лишь один раз я видел ее, на годовщину. Она приходит почему-то к жене. И там, в темноте, они о чем-то шепчутся.
Свои 70 лет я встречаю на работе в газете «Береге» и на портале «Горком36». В компании чудесных людей и журналистов.
Первоисточник
Герман Полтаев
Друзья! Случилась беда - у доброго и талантливого человека, писателя и журналиста Александра Анатольевича Ягодкина диагностировали тяжелую болезнь. Для лечения необходимы немалые средства. Если у вас есть возможность, помогите, пожалуйста, Саше. Вот счет Ольги, его жены 2202 2006 7011 3644 (Сбербанк). Поделитесь, пожалуйста, этим сообщением.
Еще одно послесловие. С ангелами небесными.
Как это будет
Не будет мелких и тяжких болезней, никаких агоний, уток, мерзких запахов по всей квартире, пузырьков и таблеток на столике у постели, подгузников, покорной вежливости взрослых сына и дочки, у которых свои семьи и проблемы, и их разговоров шепотом в соседней комнате.
Я помню, как в доме друга моего детства жила парализованная его тетка, и липкий страх перед ее пещеркой, отгороженной шкафом. Или другой старик из чьей-то жизни: за ним ухаживали, как за младенцем, а он называл родных чужими именами из своей рассыхающейся памяти и все порывался уехать в деревню своего детства - в трико и тапках. Седая щетина, трясущиеся пальцы и колени, слюна на подбородке и, конечно, запахи; это длилось долго, и его дочь с мужем не могли куда-нибудь сходить надолго или гостей пригласить; разве что мальчишка забежит к внуку и постарается поскорее удрать от могильной ауры на воздух.
Нет, все будет иначе. Вот как.
Я пришел с четырьмя своими внуками-погодками (все встречные улыбаются нам и говорят: какой богатый дедушка!) купаться, и почему-то оказались мы на берегу речки моего детства Воронеж у Рамони. Малышня сначала бросала в воду кусочки булки, и стайки рыбешек устраивали им пляски, а потом с криками и визгом плескалась в девственной воде, а я сидел на небольшом обрыве над пляжем, пропитываясь движением родной реки в обрамлении камыша, кувшинок и лилий и древним лесом на другом берегу.
Вдруг я почувствовал кресло под собой и плед на коленях, а цвет воды и неба странно изменился. Я догадался, в чем дело, и подумал, что если б не было внуков, рядом мог бы соткаться из воздуха столик, рюмка коньяка и последняя сигарета.
Страха не было. Я позвал малышню, и вскоре они собрались возле кресла. Мне пора, ребята, сказал я. Зовут туда - и показал пальцем вверх.
Света, старшая, сразу все поняла и растерялась. А мальчишки удивились, что это за кресло, и откуда оно взялось. Никита залез под него и стал щипать мою ногу, изображая щенка, Сережка забрался ко мне на колени и сказал:
- Пошли с нами купаться! Знаешь, как классно!
А младшая, Машутка, насупилась и спряталась за кресло, и я не знал, поняла она или нет.
- Я не хочу, - сказала Света. - Нет. Мы тебя не отпускаем.
- Светочка, фея моя мультяшная, это от нас не зависит. Все решено, и теперь мы встретимся уже там.
Она смотрела вверх и молчала.
- Там нас любят, - сказал я. - Все хорошо. Идите купаться.
- Нет, я тебя не пущу. Пусть там подождут.
- Не обсуждается! - нахмурился я. - Все, идите. Мне приятно будет напоследок смотреть на вас радостных. Нечего здесь толпиться. Ты старшая, уведи своих братишек и сестру.
Я оглянулся на младшую. Маша сказала твердо:
- Я с дедушкой. Нет, я с дедушкой.
Она отвернулась, и плечики ее чуть вздрагивали.
- Маша! - прикрикнула на нее Света. - Не мешай дедушке, ему и так тяжело. Пошли купаться!
- Нет, Свет, не тяжело, - возразил я. - могло быть в тысячу раз хуже. А мне комфортно.
- Ты хороший, деда, - сказал Сережка и погладил меня по руке.
А Никита спросил:
- Дедушка, а ты нас собой возьмешь?
- Нет, малыш, у вас целая жизнь впереди, огромная. Это ж интересно! Знаешь, сколько всего у вас будет? Рано вам туда. А мне пришла пора пойти вперед, и потом я вас там встречу. Как на разведку.
- Долго слишком, - сказал Никита. - Мы тоже хотим. На разведку.
- Да ну, долго! Не успеешь оглянуться. Раз - и ты уже взрослый. Два - и у тебя уже свои детишки. Три - ты уже дедушка. Просто сейчас у вас время медленное. Я же помню, столько в детстве за один день всего происходит! Ваш день - он как неделя у взрослых. А то и месяц.
- Целый месяц? Ого! - сказал Сережка.
- Да. Так вот, я вам напоследок дам один завет, а вы его запомните. Хорошо?
- Да, - сказала Света. - А что такое завет?
- Ну, это как главное правило в жизни. Будете его исполнять, и все у вас будет хорошо. Самое важное, конечно, - поступать с другими так, как хотите, чтоб поступали с вами. Всегда! Все, что вы делаете, непременно к вам возвращается - и хорошее, и плохое. Неизвестно, когда и откуда, но возвращается обязательно. А второе вот что. Когда вы станете большими, и у вас будут свои дети, поласковее с ними. А то взрослые вечно заняты своими проблемами, а детские кажутся им пустяками. Они ошибаются.
Все четверо слушали молча, хотя энергии у каждого - на электростанцию хватит.
- На самом деле, - сказал я, - дети - это ангелы. Души у вас чистые. Они легко прощают обиды, всегда готовы к игре и радости, а знакомятся легко: тебя как зовут? Света. А меня Таня. Давай с тобой дружить! Давай. И дружат. Все так просто! А у взрослых все с трудом. Хотя они всю жизнь с удовольствием вспоминают детство. Но и вы тоже станете меняться, из радостных и беззаботных будете становиться сердитыми и озабоченными…
- Как папа?
- Ну, отчасти. Он же не всегда сердит. Так вот, некоторые взрослые со временем понимают, что дружба с детишками важнее их работы и прочих хлопот, из-за которых они слишком много переживают. Правда, бывает уже поздно. Поэтому запомните, дорогие мои: когда станете мамами и папами, дружите с ними, ладно?
- Как вы с бабушкой?
- Ну, мы тоже не ангелы. Устаем, болеем, раздражаемся иногда. Но вы для нас - самое главное и счастливое. И самое лучшее. Ну, запомните про бумеранг?
- Что такое бумеранг? - спросил Никита.
- Это такое оружие у аборигенов, которое бросают в дичь, и оно возвращается к ним. Стоп! Не надо спрашивать про аборигенов, Сереж, а то мы до вечера будем разговаривать. А меня ждут. Все, дорогая моя малышня, идите купаться. Иди, Машутка, иди. Все будет хорошо. Или ты больше не веришь деду?
Маша стала спускаться к речке, опустив голову. Она не оборачивалась. Света взяла мальчишек за руки, и они тоже пошли по крутой тропинке вниз. Сережка вырвался и побежал по склону, рискуя шмякнуться. Уже внизу Света обернулась и стала махать мне рукой. Мальчишки тоже махали, радостно подпрыгивая, и кричали:
- Пока, деда, пока!
- Пока, - помахал я им рукой. - Увидимся!
А дальше… Дальше я растаю и растворюсь, стану влажным и невесомым и буду плыть все выше, к облакам. Надо же, столько раз мне мечталось поплавать среди этих бесплотных айсбергов, и вот, сбылось. Это будет покой и блаженство, и только легкое беспокойство останется во мне, оно копится без мыслей и, когда станет невмоготу, я прольюсь с дождем на уютную землю, на траву, на теплый асфальт, и малышня моя побежит по лужам босиком, шлепая и брызгая, и никто не догадается, что я - здесь.