Заноза в душе остается до сих пор
Фотографировали на Доску почёта в УВД. Просили сделать замученную рожу повеселее. Не получалось. Тоска несусветная оставалась в глазах и по вискам стучало: покалечил человека, мудило! На всю жизнь оставил его инвалидом!
А началось всё с вызова на "мокруху". Кадралинов завалил Лапынина. В крохотной такой деревеньке под Новой Шульбой пили они вдвоем и пили. Здоровенный скотник Лапынин периодически, от скуки и неясного томления души, отпускал шелобаны маленькому и безобидному напарнику. Кадралинов медленно накалялся. И предупреждал, что кончится все очень хреново.
- И что ты мне сделаешь, что? - добродушно подначивал собутыльник. Доживая на этом свете последние секунды. Как сидел обидчик напротив обиженного, так и сполз с хрипением под стол. Длинный широкий нож, каким за несколько часов до убийства разделывали приятели бычка, легко проткнул сердце и выглянул из-под лопатки.
Лапынин лежал на боку, крови под ним почти не было - орудие преступления оставалось в жертве. А Кадралинов оглушительно храпел на кровати поодаль. Комната с удушливым кислым запахом была большой, низкой, запущенной и очень грязной.
Всюду валялось какое-то старое тряпье, на полу у плиты стояли тазы с парным мясом, шумливые детишки, не обращавшие никакого внимания на убитого, путались под ногами.
Их у Кадралинова было аж тринадцать! Мал-мала-меньше. Мать-героиня прислонилась к стенке у входа и напоминала большую сонную камбалу, выброшенную на берег: широкое плоское лицо, выпученные, бессмысленные глаза, распахнутый рот, тщетно заглатывающий воздух.
Дежурная машина для райотдела на этот раз была от центрального свинокомплекса. Водитель, мужик пожилой и какой-то заторможенный, только с третьего раза понял, кто такие понятые, где их искать и зачем потом надо ехать за врачом.
Когда вернулся, в мазанке что-то переменилось. Вроде бы, Кадралинов и Лапынин лежали как и раньше: один - навзничь, другой на боку. И малолетки, штучек так пять или семь, как и прежде играли в догонялки вокруг стола. Но что-то настораживающе и опасно пошло не так. Что именно, я понял, лишь толкнув в плечо Кадралинова. Он больше не храпел! Он уже не спал. И был готов к тому, к чему оказался не готовым я. Из широких рукавов замызганной брезентовой робы, как серебристые рыбки, выскользнули вдруг ножи.
До этого стремительный мужичок, ни слова не говоря, успел правым своим кулачком ткнуть мне в глаз. Посыпались искры, но боли я не почувствовал. Все внимание замкнулось на длинных, хорошо заточенных лезвиях.
Какую же дилетантскую, непростительную ошибку я допустил! Ведь жопой чувствовал неладное! Уже хотел было остановиться, отпрянуть, вытащить положенный оперативному дежурному ствол, оставить между собой и лицом, подлежащим задержанию, безопасное пространство. Перегороженное для страховки большим столом. Хотел ведь скомандовать, как и учили:
- Руки за голову, перевернуться лицом вниз, лежать, не двигаться!
Потом бы обыскал, захлестнул бы петлей своего ремня кисть правой руки, пропустил бы под кадыком, стянул бы специальным узлом на другой заломленной руке...
Простая, надежная «упаковка». Многим нашим жизнь спасла. А вот моя сохранится ли - проблема! Закрутилось совсем другое кино. И этот боевик - с моим участием!
Что, если я все еще в «дежурке»? Может, задремал прямо за столом, у пульта. И вижу кошмарный сон. Сейчас вскину голову и все исчезнет! Но он здесь и он наступает, молчаливый, безжалостный убийца с быстрыми, как молнии, ножами. Один из выпадов Кадралинова оказался особенно стремительным. Я успел заметить и навсегда запомнить, как прошло острие сквозь взметнувшуюся полу шинели. Хотя нет, это было уже пальто. Расстегнутое кургузое пальтецо. Нам как раз заменили длинное и приталенное обмундирование на новый прямой покрой цвета маренго.
Китель был перепоясан офицерской портупеей с кобурой на животе справа, Как у Штирлица в самом любимом моем сериале. Если бы не это пижонство, достало бы и до печени.
- Ох, ё-мое, зарежет ведь, как того телка! Чему же нас учили на боевом самбо против двух ножей? Да ни хрена нас не учили против двух ножей! Бесполезно учить против двух ножей сразу! Тут с одним вот, перочинным, вышел в соседнем районе опытный уличный драчун. И положил пятерых из секции бокса. Включая тренера.
Я с максимально возможной скоростью пячусь вокруг стола. Делаю нырки. Качаю «маятник». Отпрыгиваю. Отпинываюсь. Кричу что-то нецензурное, беспомощное... И все никак не могу добраться до пистолета, так легкомысленно, так непрофессионально оставленного под пальто.
За мной неотступно следует Кадралинов. За ним - визжащая, принимающая весь этот кошмар за игру, стайка ребятишек… Хичкок отдыхает!
Наконец выцарапываю из новенькой, такой неразработанной и тесной кобуры табельный свой «Макаров». Сбрасываю большим пальцем флажок предохранителя. Делаю прыжок в сторону и успеваю передернуть ствольную коробку. Теперь - все! Теперь не страшно. Теперь я защищен. Но как здесь шмалять-то, господи? С одной стороны - стены саманные, пол глиняный, низенький потолок из сучковатых, не ошкуренных стволов. Это хорошо. Не будет рикошета. Но дети, сколько же малышни вокруг!
Разворачиваюсь, бегу к дверям. И ощущая пониже спины легкий толчок, боль... Дотянулся до офицерской задницы, мерзавец!
Справа от выхода - пустой загон для скотины. Как же там все запущено! Ботинки погружаются в навоз. Едва не падаю. Бью три раза в воздух. Забыв выкрикнуть положенное: «Стой, стрелять буду!».
Кадралинов не замедляет бег. У него совершенно спокойное лицо. Пустой, ничего не выражающий взгляд. Он тоже скользит по вонючей жиже. Мы неумолимо сближаемся. Руки у скотника мелькают как пропеллеры. Длинными, узкими ножами он пользуется словно саблями. Норовя дотянуться до плеч или головы.
Стреляю на поражение, не целясь, не глядя, лишь бы пониже пояса. Кадралинов вскрикивает «ой бой!». И, как бы споткнувшись, ныряет мне под ноги. В горячке бью ботинком по голове, наваливаюсь сверху, бью еще разок, но уже пистолетной рукоятью.
Что же я делаю? Остановись, паникер! На превышение пределов необходимой самообороны, как минимум, ты уже заработал. Ведь кулаки Кадралинов разжал сразу, ножи медленно погружаются в месиво из коровьих лепешек, гнилой соломы и овечьего помета.
Отбрасываю вещдоки подальше. Поднимаюсь, оглядываюсь. За покосившейся оградой - толпа. Молчаливая и какая-то однообразная. Я ничьих лиц вообще разобрать не могу. Кроме кадралиновского. Перевернул его на спину, пробитой полой обтер вокруг рта и носа. Дыши же, сволочь! Вроде - не дышит. Все, шиндец, я - убийца! Внутри что-то обрывается. Под ложечкой пусто и холодно. Во рту сухость. Шершавый и чужой язык разбух.
- Живой? - подбегает водитель из свинокомплекса. Ему в таких сапогах грязь нипочем. Даже под ноги не смотрит.
- Понятых доставили? - выдавливаю с хрипом и шипением, - Хорошо. Теперь еще прокурора надо. Ищите самого… Следак там в зап… Заболел, в общем. Так что самолично прокурор района меня сажать приедет.
Глотаю, не чувствуя вкуса, кем-то принесенную воду. Тела своего не ощущаю, мыслей нет, пустота полная. Только одна надежда - на «милицейскую» спецзону. Там хоть есть шанс выжить. А если попаду к обычным уголовникам - все! Опустят бывшего «красноперого», сделают пассивным педерастом, заставят хлебать баланду из дырявой миски пробитой в нескольких местах ложкой…
- Ой бай, кудайяй, иттин баласы!
Кто же это так вопит? Кто обзывает меня самым крепким в миролюбивом казахском языке выражением - «собачий сын»?
Кадралинов, миленький, дорогой, живой, хреновина ты эдакая!
47-летний мужичок прижимает ладонь к неестественно прямой ноге и пронзительно воет. Только тут я замечаю кровь. Она густо сочится из-под заляпанных навозом пальцев. Под коленом образовалась лужица. Как определят позднее эксперты, свинец в медной оболочке раздробил чашечку на мелкие кусочки и ушел куда-то в сторону.
Чертыхаясь и зажимая нос, заслуженный юрист и прокурор попробовал было самолично обнаружить важнейшее вещественное доказательство. Но никто пулю так и не нашел. Анатолий Кравченко махнул на это рукой и возбудил сразу два уголовных дела. Оба против Кадралинова. По умышленному убийству при отягчающих и за посягательство на жизнь работника милиции.
Ситуация для Анатолия Викторовича казалась предельно ясной: очевидцев предостаточно, даже не один предупредительный, а целых три выстрела в воздух офицер сделал, на кобуре и одежде - ножевые отметины, на левой милицейской ягодице - царапина…
Кадралинова стационарная экспертиза признала невменяемым и от колонии избавила. Скотник после принудительного лечения вернулся в свою деревню довольно скоро. Но - инвалидом. Нога больше никогда не сгибалась, стала сохнуть, а потом ее вообще отрезали...
А началось всё с вызова на "мокруху". Кадралинов завалил Лапынина. В крохотной такой деревеньке под Новой Шульбой пили они вдвоем и пили. Здоровенный скотник Лапынин периодически, от скуки и неясного томления души, отпускал шелобаны маленькому и безобидному напарнику. Кадралинов медленно накалялся. И предупреждал, что кончится все очень хреново.
- И что ты мне сделаешь, что? - добродушно подначивал собутыльник. Доживая на этом свете последние секунды. Как сидел обидчик напротив обиженного, так и сполз с хрипением под стол. Длинный широкий нож, каким за несколько часов до убийства разделывали приятели бычка, легко проткнул сердце и выглянул из-под лопатки.
Лапынин лежал на боку, крови под ним почти не было - орудие преступления оставалось в жертве. А Кадралинов оглушительно храпел на кровати поодаль. Комната с удушливым кислым запахом была большой, низкой, запущенной и очень грязной.
Всюду валялось какое-то старое тряпье, на полу у плиты стояли тазы с парным мясом, шумливые детишки, не обращавшие никакого внимания на убитого, путались под ногами.
Их у Кадралинова было аж тринадцать! Мал-мала-меньше. Мать-героиня прислонилась к стенке у входа и напоминала большую сонную камбалу, выброшенную на берег: широкое плоское лицо, выпученные, бессмысленные глаза, распахнутый рот, тщетно заглатывающий воздух.
Дежурная машина для райотдела на этот раз была от центрального свинокомплекса. Водитель, мужик пожилой и какой-то заторможенный, только с третьего раза понял, кто такие понятые, где их искать и зачем потом надо ехать за врачом.
Когда вернулся, в мазанке что-то переменилось. Вроде бы, Кадралинов и Лапынин лежали как и раньше: один - навзничь, другой на боку. И малолетки, штучек так пять или семь, как и прежде играли в догонялки вокруг стола. Но что-то настораживающе и опасно пошло не так. Что именно, я понял, лишь толкнув в плечо Кадралинова. Он больше не храпел! Он уже не спал. И был готов к тому, к чему оказался не готовым я. Из широких рукавов замызганной брезентовой робы, как серебристые рыбки, выскользнули вдруг ножи.
До этого стремительный мужичок, ни слова не говоря, успел правым своим кулачком ткнуть мне в глаз. Посыпались искры, но боли я не почувствовал. Все внимание замкнулось на длинных, хорошо заточенных лезвиях.
Какую же дилетантскую, непростительную ошибку я допустил! Ведь жопой чувствовал неладное! Уже хотел было остановиться, отпрянуть, вытащить положенный оперативному дежурному ствол, оставить между собой и лицом, подлежащим задержанию, безопасное пространство. Перегороженное для страховки большим столом. Хотел ведь скомандовать, как и учили:
- Руки за голову, перевернуться лицом вниз, лежать, не двигаться!
Потом бы обыскал, захлестнул бы петлей своего ремня кисть правой руки, пропустил бы под кадыком, стянул бы специальным узлом на другой заломленной руке...
Простая, надежная «упаковка». Многим нашим жизнь спасла. А вот моя сохранится ли - проблема! Закрутилось совсем другое кино. И этот боевик - с моим участием!
Что, если я все еще в «дежурке»? Может, задремал прямо за столом, у пульта. И вижу кошмарный сон. Сейчас вскину голову и все исчезнет! Но он здесь и он наступает, молчаливый, безжалостный убийца с быстрыми, как молнии, ножами. Один из выпадов Кадралинова оказался особенно стремительным. Я успел заметить и навсегда запомнить, как прошло острие сквозь взметнувшуюся полу шинели. Хотя нет, это было уже пальто. Расстегнутое кургузое пальтецо. Нам как раз заменили длинное и приталенное обмундирование на новый прямой покрой цвета маренго.
Китель был перепоясан офицерской портупеей с кобурой на животе справа, Как у Штирлица в самом любимом моем сериале. Если бы не это пижонство, достало бы и до печени.
- Ох, ё-мое, зарежет ведь, как того телка! Чему же нас учили на боевом самбо против двух ножей? Да ни хрена нас не учили против двух ножей! Бесполезно учить против двух ножей сразу! Тут с одним вот, перочинным, вышел в соседнем районе опытный уличный драчун. И положил пятерых из секции бокса. Включая тренера.
Я с максимально возможной скоростью пячусь вокруг стола. Делаю нырки. Качаю «маятник». Отпрыгиваю. Отпинываюсь. Кричу что-то нецензурное, беспомощное... И все никак не могу добраться до пистолета, так легкомысленно, так непрофессионально оставленного под пальто.
За мной неотступно следует Кадралинов. За ним - визжащая, принимающая весь этот кошмар за игру, стайка ребятишек… Хичкок отдыхает!
Наконец выцарапываю из новенькой, такой неразработанной и тесной кобуры табельный свой «Макаров». Сбрасываю большим пальцем флажок предохранителя. Делаю прыжок в сторону и успеваю передернуть ствольную коробку. Теперь - все! Теперь не страшно. Теперь я защищен. Но как здесь шмалять-то, господи? С одной стороны - стены саманные, пол глиняный, низенький потолок из сучковатых, не ошкуренных стволов. Это хорошо. Не будет рикошета. Но дети, сколько же малышни вокруг!
Разворачиваюсь, бегу к дверям. И ощущая пониже спины легкий толчок, боль... Дотянулся до офицерской задницы, мерзавец!
Справа от выхода - пустой загон для скотины. Как же там все запущено! Ботинки погружаются в навоз. Едва не падаю. Бью три раза в воздух. Забыв выкрикнуть положенное: «Стой, стрелять буду!».
Кадралинов не замедляет бег. У него совершенно спокойное лицо. Пустой, ничего не выражающий взгляд. Он тоже скользит по вонючей жиже. Мы неумолимо сближаемся. Руки у скотника мелькают как пропеллеры. Длинными, узкими ножами он пользуется словно саблями. Норовя дотянуться до плеч или головы.
Стреляю на поражение, не целясь, не глядя, лишь бы пониже пояса. Кадралинов вскрикивает «ой бой!». И, как бы споткнувшись, ныряет мне под ноги. В горячке бью ботинком по голове, наваливаюсь сверху, бью еще разок, но уже пистолетной рукоятью.
Что же я делаю? Остановись, паникер! На превышение пределов необходимой самообороны, как минимум, ты уже заработал. Ведь кулаки Кадралинов разжал сразу, ножи медленно погружаются в месиво из коровьих лепешек, гнилой соломы и овечьего помета.
Отбрасываю вещдоки подальше. Поднимаюсь, оглядываюсь. За покосившейся оградой - толпа. Молчаливая и какая-то однообразная. Я ничьих лиц вообще разобрать не могу. Кроме кадралиновского. Перевернул его на спину, пробитой полой обтер вокруг рта и носа. Дыши же, сволочь! Вроде - не дышит. Все, шиндец, я - убийца! Внутри что-то обрывается. Под ложечкой пусто и холодно. Во рту сухость. Шершавый и чужой язык разбух.
- Живой? - подбегает водитель из свинокомплекса. Ему в таких сапогах грязь нипочем. Даже под ноги не смотрит.
- Понятых доставили? - выдавливаю с хрипом и шипением, - Хорошо. Теперь еще прокурора надо. Ищите самого… Следак там в зап… Заболел, в общем. Так что самолично прокурор района меня сажать приедет.
Глотаю, не чувствуя вкуса, кем-то принесенную воду. Тела своего не ощущаю, мыслей нет, пустота полная. Только одна надежда - на «милицейскую» спецзону. Там хоть есть шанс выжить. А если попаду к обычным уголовникам - все! Опустят бывшего «красноперого», сделают пассивным педерастом, заставят хлебать баланду из дырявой миски пробитой в нескольких местах ложкой…
- Ой бай, кудайяй, иттин баласы!
Кто же это так вопит? Кто обзывает меня самым крепким в миролюбивом казахском языке выражением - «собачий сын»?
Кадралинов, миленький, дорогой, живой, хреновина ты эдакая!
47-летний мужичок прижимает ладонь к неестественно прямой ноге и пронзительно воет. Только тут я замечаю кровь. Она густо сочится из-под заляпанных навозом пальцев. Под коленом образовалась лужица. Как определят позднее эксперты, свинец в медной оболочке раздробил чашечку на мелкие кусочки и ушел куда-то в сторону.
Чертыхаясь и зажимая нос, заслуженный юрист и прокурор попробовал было самолично обнаружить важнейшее вещественное доказательство. Но никто пулю так и не нашел. Анатолий Кравченко махнул на это рукой и возбудил сразу два уголовных дела. Оба против Кадралинова. По умышленному убийству при отягчающих и за посягательство на жизнь работника милиции.
Ситуация для Анатолия Викторовича казалась предельно ясной: очевидцев предостаточно, даже не один предупредительный, а целых три выстрела в воздух офицер сделал, на кобуре и одежде - ножевые отметины, на левой милицейской ягодице - царапина…
Кадралинова стационарная экспертиза признала невменяемым и от колонии избавила. Скотник после принудительного лечения вернулся в свою деревню довольно скоро. Но - инвалидом. Нога больше никогда не сгибалась, стала сохнуть, а потом ее вообще отрезали...