"Черный лебедь" как метафора фашизма.
"Black Swan" снят как трагедия - о балете, об отношениях друзей-соперников, о личной драме, о сексуальной раскрепощенности. Хореограф в фильме проецирует отношения героев "Лебединого озера" в отношения самих танцоров. Этот прием часто встречается в модернистском кино - скажем, "Adaptation", "Vanya on 42nd street" или "Synecdoche". Говорят, что режиссер Aronofsky пытался так же спроецировать отношения героев фильма на отношения актрис - подруг-евреек Portman и Кунис, безуспешно взращивая соперничество и разделив их на время съемок.
Фильм построен вокруг контраста образов белого и черного лебедей, в трактовке хореографа - академического отточенного совершенства и раскованной эмоциональной непосредственности. В попытке войти в образ черного лебедя героиня Портман (Нина) от сдержанной, а точнее - скованной, маминой дочки, пытается "расслабиться", экспериментируя с сексуальностью, наркотиками, отрывом от родительсткого контроля и постепенно погружается в галлюцинации и безумное раздвоение личности. На этом уровне фильм наполнен аллюзиями к поп-фрейдизму и столкновению поколений, духу 60х.
Однако вместо эволюции характера треть фильма Портман с одним выражением на лице играет один блок эмоций: растерянность, страх, напряжение - женщина на грани нервного срыва. Фильм кульминирует преображением белого лебедя в черного и обратно, и смертью героини, под неистовые аплодисменты зрителей умиротворенно констатирующей собственное совершенство в этой роли (это даже не очень-то и спойлер, для тех кто когда-либо видел Лебединое озеро :) ). Т.е. как и требовал от нее хореограф Тома, она выполнила невозможное. Уже после понимаешь что - нет, не выполнила. И фильм - об этом.
Ни хореограф не подталкивает героиню Портман к столь радикальному иррациональному безумию, ни ее немезида Лили не ведет себя особо зловеще - как выясняется впоследствии. Перед нами два образа "черного" лебедя, оба в контрасте с цивильной сдержанной правильностью - искомая Тома непосредственная раскованность, и необузданная дикость. Однако в попытке достичь первого, привыкшая к правильности рутины дитя конца 20в Нина - просто не в состоянии достичь раскованности самовыражения, но лишь дикости и безумия. Можно рассматривать это как аналогию конфликта животной и еврейской душ.
Естественно, в фильме о фашизме - ни кадра. Метафора вот в чем. Такой конфликт черного и белого лебедей - это хрестоматийный конфликт романтизма. Образ белого лебедя, академической правильности - это рациональность, Просвещение, цивилизованность, либерализм. Искомый Тома образ черного - это традиционная критика рационализма романтиками и экзистенциалистами, контрпросвещение. Опутанный правилами и нормами человек оказывается их рабом, неспособным выразить себя, и теряет свое "я". Выход - в стихийном самовыражении и ценности творческого импульса, освобождении человека творяшего. "Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? ... Где то безумие, что надо бы привить вам?" Но наиболее последоватьная попытка общества отбросить оковы буржуазной христианской замшелой либеральной ограниченной морали вместо величия сверхчеловека обернулась неистовым безумием фашизма. Критика либерализма романтиками и фашистами схожа - легко заблудиться. Чуть по-другому, фильм - о зверином оскале революционного романтизма, прячущегося в тени расхожего лево-правого либералоненавистничества.
Фильм построен вокруг контраста образов белого и черного лебедей, в трактовке хореографа - академического отточенного совершенства и раскованной эмоциональной непосредственности. В попытке войти в образ черного лебедя героиня Портман (Нина) от сдержанной, а точнее - скованной, маминой дочки, пытается "расслабиться", экспериментируя с сексуальностью, наркотиками, отрывом от родительсткого контроля и постепенно погружается в галлюцинации и безумное раздвоение личности. На этом уровне фильм наполнен аллюзиями к поп-фрейдизму и столкновению поколений, духу 60х.
Однако вместо эволюции характера треть фильма Портман с одним выражением на лице играет один блок эмоций: растерянность, страх, напряжение - женщина на грани нервного срыва. Фильм кульминирует преображением белого лебедя в черного и обратно, и смертью героини, под неистовые аплодисменты зрителей умиротворенно констатирующей собственное совершенство в этой роли (это даже не очень-то и спойлер, для тех кто когда-либо видел Лебединое озеро :) ). Т.е. как и требовал от нее хореограф Тома, она выполнила невозможное. Уже после понимаешь что - нет, не выполнила. И фильм - об этом.
Ни хореограф не подталкивает героиню Портман к столь радикальному иррациональному безумию, ни ее немезида Лили не ведет себя особо зловеще - как выясняется впоследствии. Перед нами два образа "черного" лебедя, оба в контрасте с цивильной сдержанной правильностью - искомая Тома непосредственная раскованность, и необузданная дикость. Однако в попытке достичь первого, привыкшая к правильности рутины дитя конца 20в Нина - просто не в состоянии достичь раскованности самовыражения, но лишь дикости и безумия. Можно рассматривать это как аналогию конфликта животной и еврейской душ.
Естественно, в фильме о фашизме - ни кадра. Метафора вот в чем. Такой конфликт черного и белого лебедей - это хрестоматийный конфликт романтизма. Образ белого лебедя, академической правильности - это рациональность, Просвещение, цивилизованность, либерализм. Искомый Тома образ черного - это традиционная критика рационализма романтиками и экзистенциалистами, контрпросвещение. Опутанный правилами и нормами человек оказывается их рабом, неспособным выразить себя, и теряет свое "я". Выход - в стихийном самовыражении и ценности творческого импульса, освобождении человека творяшего. "Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? ... Где то безумие, что надо бы привить вам?" Но наиболее последоватьная попытка общества отбросить оковы буржуазной христианской замшелой либеральной ограниченной морали вместо величия сверхчеловека обернулась неистовым безумием фашизма. Критика либерализма романтиками и фашистами схожа - легко заблудиться. Чуть по-другому, фильм - о зверином оскале революционного романтизма, прячущегося в тени расхожего лево-правого либералоненавистничества.