Оригинал взят у
schwarzze в
Борис Смелов (часть 1)
... Мы молчим. Простая питерская комната, но именно здесь витает петербургский флюид: с запахом ореха, книжной пыли и загадочного заморского вина.
Постепенно маршруты съемок складываются в осмысленное изучение того, где же мы все-таки живем? Зафасадный город не ремонтировался с революции, дома имели исторический румянец. Ограды, плитка, дымоходные трубы, прачечные, каретные - все носило в себе еще тот, "небольшивистский" дух. На крышах рос папоротник, на балконах росли сосенки, милая травка пробивалась из набережных. Мы были с ночлегом под забором и в районе станции Электродепо, что вблизи Варшавского вокзала, и на Химической, Челябинской, Магнитогорской улицах, тема забытости и богооставленности привлекала нас своей молчаливой поэзией. Мы ходили по ночному Московскому проспекту, сворачивали к порту, там пили вино, далее шли к Калинкину мосту, там придремывали минут пятнадцать, завтракали сушкой и шли к Новой Голландии. Он снимал моей "Москвой", а я его "лейкой". Бывало с одного места мы снимали что-то одной камерой, но запоминали номер кадра. После проявки мы разглядывали негативы. Кадры были совершенно разные!
...Вот мы с ним слушаем в его комнате Моцарта. Он медленно курит страшный "Беломор", я пью Каберне, хорошо. На улице идет дождь, такие дожди идут только тогда, когда ты не опечален прошлым, а будущее бесконечно и красочно...
Борис Кудряков, из книги "Друг детства"
Необходима Тайна (интервью с Б. Смеловым, 1951-1998)
- Борис, ваш приход в фотографию - это «первая любовь» или плод сознательных поисков своего вида искусства?
- В детские годы я пробовал рисовать, но уже годам к десяти понял, что серьезных успехов мне здесь не добиться. Потом был первый аппарат - «Любитель» и долгий период фотографических неудач. Настоящее осознание фотографии как искусства пришло, когда я уже кончал школу. К этому времени относятся мои первые успешные работы.
- Что вы подразумеваете, говоря об удачах и неудачах?
- Мои самые большие неудачи всегда были связаны с техническими аспектами фотографии, с ремеслом, когда из-за нетерпения и суеты я безвозвратно терял при съемке или в лаборатории лучшие кадры. А удача - это совпадение творческих стремлений, «предчувствия кадра» с конечным результатом.
Вообще я считаю себя представителем эмоциональной, интуитивной фотографии и, снимая, больше доверяю своим чувствам, чем предварительным замыслам. Но вместе с тем, не сочтите это за мистику, многие фотографии мне снились, и потом, порой, спустя годы, я вдруг видел их воочию. И счастье, если в такие моменты камера и пленка были со мной.
- Были ли мастера или фотографические школы, которые оказали влияние на формирование вашего фотографического лица?
- Наверное, назвать конкретно каких-то своих учителей в фотографии я бы не смог. Но каждая встреча с искусством больших мастеров, безусловно, по-своему формировала меня и как фотографа, и как человека. Одним из сильнейших впечатлений моей юности была, например, выставка «Лицо Франции»: знакомство с творчеством сразу стольких выдающихся фотохудожников (причем в авторских оригиналах) заметно расширило мои представления о возможностях и границах фотоискусства. Я восхищался работами А. Картье-Брессона, неоспоримо доказывающими, что настоящий фотограф должен быть мыслителем. Й. Судек открыл мне, что каждый предмет материального мира наделен собственной душой. Л. Родченко, мастер наиболее адекватный своему времени, показал, что средствами фотографии можно выразить дух эпохи…
- Есть ли, на ваш взгляд, сегодня канне-то новые черты, новые тенденции в развитии фотографии?
- Техническая революция в фотографии - появление камер-автоматов, высокочувствительных фотоматериалов, совершенной лабораторной техники - естественно повлекли за собой и качественные ее изменения. С одной стороны, легкость решения технических задач расширила творческие горизонты, обогатила образный строй и даже видение фотографов. С другой - возможность сделать качественную «карточку», не обладая ни умом, ни культурой, несет в себе опасность оглупления фотографии. Недаром на Западе да и у нас стал так моден «объективизм» - намеренное полное устранение «следов» личности автора из произведения. Для меня же в любой работе важнее, чем точная фотофиксация натуры, авторский взгляд на мир, человеческая позиция художника. Без этого снимки пусты и холодны.
В творчестве коллег мне больше всего нравится то, чего я сам не умею. По-моему, приходя на чужие выставки, надо оставлять за порогом тщеславие и зависть, тогда начинаешь многое понимать и чувствовать. Мне, например, очень нравятся рационально- иррациональные снимки (особенно цветные) Бориса Савельева, покоряет его безукоризненное «снайперское» видение.
- Что, на ваш взгляд, можно и нужно делать, чтобы избежать «обезлички» фотографии?
- Нам очень не хватает сегодня серьезной теории фотографии. Здесь практически не ощущается притока молодых, свежих сил. За последнее время меня заинтересовали лишь напечатанные «СФ» статьи безвременно ушедшего из жизни Андрея Сперанского, писавшего искренне, страстно и, что очень важно, с любовью к фотографии.
Мне представляется просто необходимым знакомство советских читателей и с классическими работами таких крупных западных теоретиков, как Зигфрид Кракауэр, и с новыми, оригинальными по взгляду на фотографию зарубежными исследованиями, например с книгой французского эстетика Ролана Барта «Камера люцида».
Вопрос образования для фотографов кажется мне чрезвычайно важным. Сам я с возрастом все болезненнее ощущаю его пробелы. Интересно, что большинство современных фотографов имеет техническое образование, А полезнее было бы гуманитарное - философское, психологическое, искусствоведческое, да еще со знанием иностранных языков. Ведь человек должен с легкостью ориентироваться в истории искусств, чтобы творить новую историю. Знать прошлое художник должен, может быть, даже лучше, чем настоящее, которое он может воспринимать на интуитивном уровне.
Культура автора всегда так или иначе проявляется в его произведениях. И, думаю, без любви к философии Достоевского, живописи Ван-Гога, музыке Моцарта не только я сам, но и мои работы были бы беднее.
- Каким жанрам фотографии отдаете вы предпочтение сегодня?
- Тут, пожалуй, уместнее говорить не о жанре, а о теме. В основном я снимаю свой город. И если, скажем, работы давнего цикла «Памяти Достоевского» были скорее притчами, то жанр сегодняшних - городской пейзаж. Реже, чем раньше, снимаю натюрморты. Для них нужен какой-то особый толчок, появление предмета, вокруг которого начнет складываться сюжет, как вокруг песчинки вырастает жемчужина.
- И последний вопрос. Есть ли такое качество, которым непременно обладает удачная фотография?
- Есть. В ней должна быть Тайна. Иначе будет утеряна многозначность ее восприятия.
Журнал «СОВЕТСКОЕ ФОТО», №10 1988
Царство искусства - это вторая
действительность, она являет собой
волшебное соединение сновидений и
реальности.
Б. Cмелов
Родился Борис в 1951 году и жил до десяти лет на Василевском острове, угол Седьмой линии и Среднего проспекта (теперь там метро), вместе со своей мамой Натальей Николаевной Смеловой, врачом-педиатром (расставшейся с отцом Бориса Иваном Васильевичем Поповым, киномехаником, когда Боре было пять лет), старшим братом и бабушкой, бывшей бестужевкой. Каждый раз, когда бабушка брала с собой юного Борю на ежегодные встречи выпускниц бестужевских курсов, Борис фотографировал их и в результате создал целую серию портретов бестужевок. Увлекшись фотографией в детстве после того, когда мама подарила ему фотоаппарат, он сразу поступил в фотокружок во Дворце пионеров. Участвуя в детских конкурсах, он получал неоднократно премии и грамоты.
Учился в математической школе, мечтая поступить в институт, как можно более связанный с фотографией. Сначала был оптико-механический, но, как выяснилось, ничего общего с фотографией он не имел. Затем факультет журналистики ЛГУ, но там оказалось ещё хуже из-за навязывания советской идеологии.
Кафе «Сайгон», на углу Невского и Владимирского проспектов, в конце 60-х - начале 70-х было местом, где собирались творческие люди, не желавшие заниматься официальным искусством. Там Борис познакомился с К. Кузьминским, В. Кривулиным,
Б. Кудряковым (Гран-Борис). Костя Кузьминский устраивал у себя дома квартирные выставки, в том числе была фотографическая выставка «Под парашютом», в которой участвовал Борис. У Кузьминского Борис познакомился с художником Дмитрием Шагиным, который пришёл в восторг от его фотографий, и познакомил Бориса со своей мамой художницей Натальей Жилиной.
После неуютной жизни в новостройках, Борис опять оказался на родном Васильевском, поселившись у своей жены, Натальи Жилиной, моей и Митиной мамы. В доме было весело, собирались большие компании друзей Бориса, мамы и Мити. Между хмельным весельем, велись серьёзные философские беседы. Устраивались квартирные выставки.
В 1975 году в Выборгском Д.К. состоялась первая персональная выставка Бориса. На ней было представлено около 50 великолепных фотографий. Выставка просуществовала один вечер, на следующее утро из выборгского райкома партии, пришли «партработники» и сорвали со стен фотографии, разорвали и выбросили их в мусорный бак.
Вот уже третий год при виде только что выпавшего снега, первое желание бежать к Боре с криком: «Вставай, снег выпал, пошли на съёмку!»..........
Мы всегда выскакивали, сломя голову, чтобы застать выпавший снег, совсем идеальным, не затоптанным. Особенно ценен был снег, выпавший ранней осенью, когда скульптуры в Летнем саду ещё не закрыты. Мне, двенадцатилетней ученице Бориса, было очень весело целыми днями бродить по сказочно заснеженному городу, забираться на чердаки и крыши, высматривая виды на город с «птичьего полёта». И потом, уже по раскисшему снегу, забредать в мастерские к друзьям Бориса и слушать разговоры о фотографии, мечтая о том времени, когда и я стану «настоящим фотографом».
Поездки за город, в основном в Павловск и Петергоф, играли немалую роль в творчестве Бориса. Фонтаны Петергофа в работах Бориса, поражающие своим великолепием, выглядят совершенно необычно, несмотря на такую популярную тему среди фотографов. А Кентаврский мостик в Павловске, к съёмке которого он возвращался вновь и вновь! Один и тот же мостик, и каждый раз абсолютно новая восхитительная фотография!
Собирая старинные бутылочки, раковины и всевозможные вещицы из дореволюционного быта, Борис выстраивал из них удивительно изящные и завораживающие взгляд натюрморты. Волшебный мир, рождался из штофов, графинчиков, часов и зеркал, и, несмотря на огромное количество предметов, поражал своей стройностью и гармонией.
В 1993 году, когда давно забылись запреты на выставки, и Борис уже участвовал во многих выставках в России и за рубежом, наконец-то состоялась его вторая персональная выставка в галерее «Борей» на Литейном проспекте. На открытии было не протолкнуться, такое было количество друзей и поклонников его таланта.
Казалось, всё очень радужно, искусство свободно, и талантливые художники будут по достоинству оценены. Но после «перестроечной» эйфории на смену официальному «совковому» искусству пришёл модный «концепт», толком не дав художникам высунуться из подполья. Искусствоведы быстро переориентировались и объявили, что в современном искусстве есть только соцреализм, китч и концепт. А художникам, ищущим гармонию и красоту, нет места в так называемом «актуальном искусстве».
Пытаясь как-то противостоять этому, Борис, я, мой муж фотограф Александр Соколов и мой ученик Алексей Зеленский, объединились в группу под названием «Пунктум». И начали с того, что устроили выставку в «Борее», назвав её «To be continued», но продолжения не последовало, несмотря на то что, выставка имела успех у истинных ценителей искусства. Ведь для борьбы с «акулами» концептуального искусства нужно стать такими же зубастыми и клыкастыми, что абсолютно не вяжется с призванием художника. В результате мы просто продолжали работать в тишине и безвестности, как и прежде, не тратя попусту сил на борьбу за выживание в социальной среде.
Как-то раз друг Бориса, приехав из Америки, подарил ему инфракрасную плёнку. Эффект этой плёнки, сказывающийся в основном на необычайной белизне листвы деревьев, увлёк Бориса, и он с помощью этой плёнки сделал большую серию совершенно феерических фотографий. В результате ставших заключительным этапом творческой деятельности Бориса.
Такое ощущение, что Боря знал о том, что скоро уйдёт из этой жизни. Гуляя по своему любимому Смоленскому кладбищу, он не раз говорил приходившей в ужас от его слов жене: «Обязательно похорони меня здесь, на Смоленском».
Сколько раз мы в волнении ждали его, когда он не возвращался вечером домой, блуждая по городу, зачарованно пьяный от вина и фантазий. Он всегда возвращался на утро, рассказывая о том прекрасном для него моменте, когда сознание возвращается из бездны опьянения, и тогда особенно остро воспринимается красота окружающего мира.
.... 18 января 1998 года он так и не вернулся, заснув и не проснувшись на Большом проспекте Васильевского острова, между часовней и распивочной....
Мало сказать, что Борис любил Петербург, он не мыслил себя вне Петербурга. Даже когда, город носил позорное название Ленинград, для Бориса это не имело значения, он жил в своём старинном, руинном, заброшенном Петербурге, где каждая трещинка в стене прекрасна. Он бродил по городу в поисках пригрезившихся ему в полусне кадрах, и ловил своей «лейкой», становившейся единой с его глазом, нужное освещение, выпавший снег, воплощая свои видения в дивные фотографии.
Приверженец прямой фотографии (без всяких рукоприкладств), Борис создавал работы, выходящие за рамки привычной реальности, но отображающие иную реальность, полную гармонии и тайны, открывающуюся только отрешенному от социума взору великого художника.
Мария Снигиревская, ноябрь 2000
Franz Konwitschny, кабинетное сухое Hans Wirsching Riesling и ностальгия по тому, чего никогда не было (?).
Вторая часть Третья часть Использованы материалы из книги "Оптимизм памяти. Ленинград 70-х", составитель В. А. Никитин, из журнала «СОВЕТСКОЕ ФОТО», №10 1988, и с сайта
Фотохудожники АОРТЫ, фотографии 1-8, 17 с сайта
Две воды, 9-16 с сайта
Наше наследие .