Соавтор Акунина

[ribera]

Автор: Наталия Савоськина

Сайт:

Статья:

ОБНАРУЖЕН СОАВТОР АКУНИНА

Альберт Филозов - человек очень занятой. Он снимается в кино, растит двух маленьких дочек и почти каждый вечер выходит на сцену театра «Школа современной пьесы», чтобы мы не могли отвести глаз от его мягкой улыбки, гибкой фигуры, точных танцевальных па и той врожденной элегантности, с которой очень сочетаются трость, монокль и белый пиджак.

Зритель не поверит, что из гримерки этот щеголь выйдет в обычной джинсовке, везя за собой клетчатую тележку на колесиках. Актерское мастерство - в умении перевоплощаться: из героя-любовника в дачника.

- Народного артиста Филозова можно запросто встретить в метро или электричке?

- Ну да, я не вожу машину.

- Как вы справляетесь с поклонниками?

- Иногда - не так уж часто - узнают. Сегодня покупал что-то в магазине, подошел человек: «О, артист!!!». Я: «Нет-нет, вы обознались!». А рядом другой кричит: «Да отстаньте вы от него! Надоели ему все!». Вот так получается: одни пристают, а вторые защищают от первых.

- Недавно вы вернулись из длительных гастролей по Америке, еще не закончены съемки в фильме «Апокриф», а уже начался театральный сезон. Удается как-то отдыхать?

- Ни минуты! Режима нет, ни на что практически не хватает времени. Читаю только в метро… Но когда работы нет - еще хуже. Вот отыграю несколько спектаклей и поеду в Никольское-Вяземское под Тулой, на съемочную площадку «Апокрифа».

- Ваш театральный репертуар - сплошные перевоплощения. В «Кремль, иди ко мне» у вас четыре роли, из которых одна - женская, в «Пришел мужчина к женщине» - постельная сцена, в «Прекрасном лекарстве от тоски» - танго. И везде очень убедительные образы героев-любовников. Как вы поддерживаете физическую форму?

- Честное слово, не знаю даже… Много лет так работаю, поэтому нет вопроса о том, что с этим делать. Никакой йоги, зарядки, спорта….

- Что самое тяжелое - репетировать, входить в новый спектакль, «разгоняться» в начале сезона?

- После двух месяцев молчания связки отвыкают, в первые дни сезона тяжело бывает: голос устает. А вообще я привык быть на сцене подолгу. По мне, так лучше один раз выйти и уже находиться там, чем бегать за кулисы, постоянно включаться-выключаться. Сколько существует наш театр - 15 лет, - столько мы играем «Пришел мужчина к женщине». И когда он идет с большим перерывом, каждый раз - ощущение премьеры! Вот как вчера, например.

- Такие спектакли со «сложившейся» судьбой живут собственной жизнью?

- Что касается этого спектакля - пьеса Семена Злотникова здорово написана. Она близка сегодняшней новой драматургии. Бытовой, узнаваемый текст, остроумный и легкий в произнесении. Он задает точность режиссерскую и актерскую, «вывалиться» из него невозможно. Ситуация выводит на живое чувство, в каком бы состоянии ни находился до этого актер. Несколько зрительских поколений сменилось, а 16-летние до сих пор видят забавные, узнаваемые вещи. Только мне неудобно говорить фразу: «Мне сорок пять!».

- Видимо, дело в том, что это пьеса об отношениях людей, а не об эпохе застоя. Может быть, постановка «Кремль, иди ко мне» кажется неудачной из-за обилия «социальной сатиры», гротескных реалий?

- Нет, я не вижу там социальных реалий. Игривый бывший кагэбэшник полковник Одуванчиков, которого я играю, со своим моноклем вполне вписывается и в девятнадцатый век. В «Кремле…» есть игровая структура, которую многие не понимают. Есть основа-предположение: если женщина поступит вот так, что из этого может выйти?.. Начинаются фантомы, а спасают только простые человеческие отношения.

- Разве такой простотой спасется наша драматургия? Эту пьесу Казанцева, с ее ломкой игровой канвой, с не всегда оправданными формальными трюками, можно отнести к образцам новой драмы?

- Да, это другой язык и другая технология. И мне она нравится. Обидно, что зритель не всегда принимает такой сложный гротеск. Но те, кто досиживает до конца, не жалеют об этом, уверен.

- Насколько болезненно для вас неприятие зала? Насколько может быть уязвим опытный актер?

- Актер не может быть толстокожим. Наверное, есть ремесленники с выработанными приемами, которые всегда «выстреливают», но не среди моих коллег. Мы все очень ранимы. И так расстраиваемся, когда что-то не срабатывает! Даже акунинская «Чайка», так лихо написанная, где все играют открыто, порой вызывает полное неприятие. Каждый раз - другой зритель, новый зал. Даже люди, которые всегда имеют успех, тот же Саид Багов, не могут предсказать ничего. И реакция на психологическую драматургию Чехова удивляет часто. Чеховская «Чайка» проходит здорово - особенно для людей, которые не читали Чехова.

- Это невозможно!..

- Уверяю вас, смешно получается - люди искренне удивляются развитию действия! Того театрального зрителя, который был 20 лет назад, не существует. Люди, которые готовились к походу в театр, меняли обувь, надевали лучшее платье…

- Во всей стае «Чаек», выпущенных театром, только за вами закреплена одна роль. Эти три Дорна сливаются в один образ?

- Нет, это совершенно разные персонажи. У Акунина восемь дублей, и в каждом из них Дорн другой. Разные стили поведения по аналогии со знаменитыми «литературными» сыщиками. Что касается чеховской «Чайки», то там в Дорне, как и в Тригорине, много от самого Чехова. Известно ведь, что Чехов много взял от своих коллег, от Потапенко в частности. Мне симпатичны роли, близкие Чехову.

- А что вам близко в этих ролях?

- В акунинской «Чайке» многое - от меня, я там придумал разные дубли, чтобы не скучно было играть один и тот же вариант.

- Вот почему Иосиф Леонидович Райхельгауз назвал вас соавтором Акунина! А возможно ли вообще равноправие в триаде «автор, актер и режиссер»?

- Если автор хороший, его надо попытаться понять. А если автор не очень хороший, на первый план выходит фантазия режиссера и актера. В театре всегда хорошо, когда есть какое-то противоречие.

Иногда дают роли «на сопротивление», не близкие совершенно, и из этого противоречия выходят такие занятные вещи, которых бы ты сам не придумал.

- Что должно случиться, чтобы вы согласились работать с неизвестным режиссером?

- Да вот в «Апокрифе» снимаюсь у очень молодого режиссера-дебютанта, и кино малобюджетное. И замечательный сценарий Юрия Арабова! Как только прочитал - согласился. Режиссер Адель Аль-Хадад оказался симпатичным, понимает, чего хочет, терпим к актерам, обстановка приятная.

- В вашей фильмографии уже есть историко-биографические картины про Паганини и Бетховена, а теперь вот Чайковский. Это связано с вашей личной музыкальностью?

- Когда-то я играл Чайковского в японском документальном фильме. Там были игровые сцены. А в «Апокрифе» нужен был молодой Чайковский, и мне предложили другую роль. Сам я человек настроения и не представляю себя без классической музыки. А иногда включаю джаз.

- Сейчас вы с Райхельгаузом набрали новый режиссерско-актерский курс в ГИТИСе. Успели разглядеть что-то в этом поколении?

- Поскольку это заочный курс, я бы говорил скорее о возрасте. Есть разница между семнадцатилетними, не имеющими никакого представления о профессии, и теми, кто понимает, куда пришел и зачем. Мои ребята уже успели повидать жизнь, поработать и понять, что не могут жить вне театрального дела, выбирать из них было сложно и интересно. Надеюсь, что некоторые скоро начнут работать в нашем театре.

- Вашими однокурсниками во МХАТе были Лазарев и Ромашин, а поступали вы в родном Свердловске…

- Даже два Лазаревых - Саша и Женя! Театр приехал на гастроли в Свердловск и объявил набор. На третьем туре прослушивания сидел весь Художественный театр, блистая лысинами народных артистов Советского Союза, было очень страшно…

- И - сказочно повезло?

- Так получилось, что я не особо рвался туда. Меня привлекли, можно сказать, за компанию, сам бы никогда не пошел. Я и не надеялся. В моем представлении киноартисты были другие, я не вписывался в этот героический ряд - Стриженов, Дружников. Потом время изменилось - пришли другие герои. Вот Калягин - уж совсем не герой, да и Мягков тоже, а Гафт и вовсе уж… Из классических типов они выпадают совершенно, но уже сами стали классикой. А тогда это воспринималось как «ну надо же!..».

- Вы снялись в кино более чем в 80 фильмах. Вам не обидно, что среди них нет ни одной роли, которая бы однозначно ассоциировалась с вашим именем? «Не жмет» амплуа тихого, мягкого, рефлексирующего интеллигента?

- Ну почему, злодеи и негодяи тоже были.

- Они у вас тоже какие-то… домашние.

- Я поздно начал сниматься, в 34 года. Не было никогда такого ажиотажа: ах, слава, ах, кино! Работа такая у меня - вот и все. Разные бывают профессии. Я считаю, что я просто профессионал. Смешно слышать о себе среди «звезд советского кино». Может, Гурченко и вправду звезда, но таких людей можно пересчитать по пальцам.

- То есть звездность - качественный статус, а не внутреннее состояние?

- Это не наш статус, не в нашем это менталитете! Никогда этого не было. Были «властители дум», кумиры, пастыри… В слове «звезда» есть оттенок эстрадного шоу. Меня так коробит это вот «вау!», эти молодые люди, которые кричат и визжат!.. И в молодости я очень не любил массовиков-затейников: «А ну-ка, встали все в круг! Все на раз-два!». Я всегда был в этом отношении эгоистом, всегда это ненавидел! Всегда старался отойти в сторону. Все эти диджеи - те же самые массовики-затейники.

…Во всех обществах существуют культура и поп-культура. Вот в Италии игр - немыслимое количество, но есть концерты серьезной музыки и научные передачи. У нас телевидение ориентировано только на подростков. Слава богу, есть хоть канал «Культура»…

- Каким вам видится современный театр?

- У нас вот на конкурс для драматургов «Действующие лица» идет поток пьес, и я как член жюри участвую в отборе. Не могу сказать, что поражен обилием идей, новой технологии. Может, другим больше повезло.

- О чем пишут?

- В лучшем случае занятные истории, изложенные привычным языком. Ничто не поражает так, как в свое время поразила пьеса Саши Ремиза «Автопортрет», которую мы ставили. Там герои разговаривают монологами по три страницы, потому что действие происходит в белые ночи, они возбуждены, а невесту увели прямо со свадьбы, и форма организации текста выражает эту общую экзальтированность… Или пьесы Славкина, которые создавались на наших глазах. Если во «Взрослой дочери молодого человека» только одну сцену складывали, как мозаику, то «Серсо» буквально делалось на наших глазах - есть здоровенный переплетенный том с вариантами этой пьесы. И так по-живому она была написана, и Славкин - потрясающий человек! - всегда подхватывал наши импровизации, никогда не обижался. Сейчас я не вижу таких драматургов. Если бы пьеса Казанцева «Кремль, иди ко мне» пришла ко мне «самотеком» - я бы ее выбрал.

- Вот вам не нравится пошлость шоу-бизнеса, а фарсовая сцена с поролоновыми куклами в «Кремль, иди ко мне» вас устраивает!

- Так это же открытый прием! Разоблачающий. Шоумены ведь представляют собой идиотов, играют во владеющих умами людей - и это отвратительно. Должна же быть собственная программа человеческая…

- То есть главное - отстранение, рамочная композиция?

- Главное - это зачем я существую, зачем я выхожу сегодня на сцену.

- Вы профессор РАТИ, заведующий худсоветом… А писателем стать не планируете?

- Нет у нас никакого худсовета!!! Это шутка Райхельгауза. Он же, кстати, все подстрекает меня к писательству… Наверное, мне есть о чем написать, но все не выходит из-за отсутствия времени.

- На пенсии себя не представляете?

- Какая пенсия?! Нет времени подумать, где я нахожусь, ничего не успеваю, вот и на интервью зачем-то согласился…
Новая газета (NovayaGazeta.Ru)