просто почитать
Оригинал взят у rus_turk в «Мздоимец»
Н. Сурин. «Мздоимец» // Сибирские вопросы, 1911, № 50-51-52.
Тихий июльский вечер охватил нас своей истомой. В степи, бледными тенями убегавшей в беспредельную даль, замирали последние звуки прожитого дня. Каргалы задумчиво плескалась волной по скользким камням.
Мы спустились по обрыву и сели на не остывшие еще прибрежные камни.
- Хорошо здесь, слов нет… Монастырская тишина, к задумчивости, да к молитвам располагает… А если порассказать свежему человеку, что таится под этой тишиной, какую житейскую грязь прикрывает она, так и не поверит еще.
Отец Иоанн снял шляпу, положил на камни и бросил в нее фуляровый платок.
- Был у нас епископом Вонифатий… Слыхали про него? Ну вот… С виду - строгой жизни человек, а обнаружились такие дела, что трудно и поверить… Понастроил церквей, каких и нет…
- Как так? - удивился я.
- А так… Приезжал сюда из Питера или из Москвы, хорошенько не знаю, миссионер, дабы инородцев просвещать. Понравился епископу так, что большая дружба пошла. Трудно нам пришлось тогда: ежели десяток-другой киргизов не присоединишь к лону православной церкви - значит, ты плохой священнослужитель. Зато многие из епархии, по слабости нашей, воспользовались этим и стали ложные цифры проставлять в миссионерских ведомостях. На них и посыпались щедроты епископа: все лучшие места были заняты честолюбцами. Через пять лет перевели от нас Вонифатия, назначили к нам нового. Этот был другой. Смиренный, ласковый… Поехал по епархии и остановился здесь: понравилась уж очень местность наша… Сидим, пьем чай… «А скажите, отец Иоанн, - вдруг обращается владыка ко мне, - где тут на Каргале поселок новообращенных православных киргизов под названием Марьевка? Там, я слышал, церковь благолепная, построенная иждивением столичного купца Сереброва…» Спрашивает, а сам с усмешкой посматривает на меня. «Какой поселок, ваше преосвященство? Никакого жилья на сто верст кругом нет, аулы только летом кочуют…» - недоуменно отвечаю. - «Нет, - говорит, - есть… Купец-жертвователь за это большой орден получил…» Я испугался, не повредился ли в уме владыка. Да нет - взор ясный и улыбка настоящая. Ничего не сказал я и только головой помотал. Немного погодя, владыка с грустью в голосе и уж без улыбки сказал: «И все, кого так ни спросишь, отвечают отрицанием. Построено пятнадцать церквей, а я вот всю епархию объехал, и никто мне не указал ни единого вновь воздвигнутого среди иноверцев православного храма, ни единого поселка, населенного инородцами, трудами миссионеров присоединенных к лону Церкви православной… Что же это, обман, один мираж? А бумаги, награды, поступившие суммы?..» Тут и поведал мне владыка про делишки Вонифатия и его сподручного столичного миссионера. Последний-то собирал по столицам деньги на просветительные цели и на постройку среди инородцев православных храмов, а Вонифатий исхлопатывал им за это ордена. Случилось так, что когда перевели Вонифатия из нашей епархии, пришло уведомление, что такой-то купец за построение храма в таком-то поселке удостоен такой-то награды… Новый епископ заинтересовался, стал поверять, и никаких следов, куда пошли эти пожертвования, не нашел…
Отец Иоанн глубоко вздохнул и замолчал.
- Ну и что же? Огласку получило это дело?
- Какая там огласка… Покрыли. Как-никак, свой своему поневоле брат. Да и сраму не хотели…
Взметнулась тень ночной птицы. Где-то прокричала выпь, ей отозвался бессонный коростель…
- Уж потом стали открываться и другие деяния этого пастыря. В соборном хоре пел один смазливый парень, простой и полуграмотный. Влюбилась в него дочка известного сибирского купца Молодых. Отец было принялся за нее по старинке - да куда тут… «Утоплюсь либо повешусь», - кричит. Нечего делать, повенчали. Только слышим, что этого певца во диаконы рукоположили. Подивились: парень-то еле-еле печатное разбирает, каракулями фамилию подписывает. Не успели забыть про это - трах еще горшая новость: зять Молодых рукоположен во священники и прислан на служение в мое благочиние. Послушал я, как он служит, и не мог, чтобы не написать архиерею в том духе, что такие пастыри срамят только нашу православную церковь. Ничего не ответили. Так и остался он священствовать. Как-то приезжают к нему тесть с тещей. На радостях выпили, конечно. Тесть, как купец, самодур большой. Стал это он хвастаться, что вот-де тебя, т. е. зятя-то, олуха, в большие люди вывел. Почитай-де меня, чувствуй, что я-де за человек такой. Зять обиделся. Слово за слова - и пошла катавасия. Велел тесть запречь свою тройку, выехал за ворота на площадь, встал в тарантасе и кричит: «Я за тебя, пастуха свиного, за дьяконство пять сотенных заплатил, за священство тыщу отвалил, а ты, такой-сякой, почтения не оказываешь… Капиталу не пожалею, чтобы тебя из попов опять в пастухи…» Сколько сраму для нас… И так в здешних сибирских краях на нас косо смотрят, а после такого публичного поношения и совсем уважать перестанут…
Отец Иоанн откинул прядь, свесившуюся на плечо, собрал в кулак длинную седую бороду и продолжал рассказывать. Очевидно, много накопилось на душе этого старика, тихо доживающего свой век в степной глуши, и он рад поделиться своими горькими воспоминаниями из недавнего прошлого. Я знал отца Иоанна еще молодым, энергичным священником, мечтавшим о дне, когда «Крест Христов засияет над степью и победит полумесяц Магомета». В этой долгой идейной борьбе он потерял здоровье, вера в возможность такой победы пошатнулась.
- Привез с собой Вонифатий одного монаха, который служил ему, вроде как бы лакея. Был слух, что монах этот из беглых солдат, и ему грозила каторга, да Вонифатий вступился и взял его к себе как бы на поруки. Через год монах был рукоположен во священники и прислан в соседнее благочиние миссионером. Через месяц по степи пошла слава про нового священника. Пил он без просыпа, пьяный катался верхом, с парнями и девками горланил непристойные песни. А больше всего - свел дружбу с муллой и устроил так, что тот ему платил ясак за то, чтобы он не трогал его, муллы-то, паствы. Дальше - больше… Завел он себе полюбовницу и стал жить с ней открыто. Сколько благочинный ни писал епископу про все эти безобразия - ничего. Только приезжает это он ко мне, благочинный-то, встревоженный и рассказывает такую историю про миссионера, что я кому другому и не поверил бы. Как-то миссионер, его сожительница и мулла загуляли на три дня. Катались по улицам, устраивали вечеринки, ездили в гости в соседние аулы. «Я, - рассказывает благочинный, - перестал дивиться и возмущаться: не первый раз миссионер попойку устраивает, а лишний раз доносить на него все ровно тщетно… Только приходит ко мне вечером псаломщик и говорит: „А знаете, отец Николай, ведь миссионер-то наш свадьбу справляет…“ - „Какую свадьбу?..“ - „А свою…“ - Воззрился я на него и думаю: не рехнулся ли парень. „Как так можно: священник монах и женился… Вздор, Петрович, болтаешь… Кто ж их венчал?..“ - „А мулла Мухамедка…“ Я так и присел. - „Да ты с ума сошел… Поди, поди проспись…“ - кричу на него. - „Да нет же, отец Николай… Свидетели есть, как он их в мечети венчал…“ Проверил, опросил - правда… После этого только и убрали от нас этого молодца. Но переселенцы и киргизы до сих пор вспоминают, как „татарский мулла урус боб с бабой венчал…“ Легко разве все это переживать…»
Из-за холма показался, точно зарево, красный, немного ущербленный месяц. Розоватыми блестками заиграла речная волна… Где-то в табуне звонко заржал жеребенок и ему едва уловимой второй ответила мать…
На колокольне пробило одиннадцать… Странным эхом пронеслись по степи звуки меди и переливчато замирали где-то вдали…
Н. Сурин. «Мздоимец» // Сибирские вопросы, 1911, № 50-51-52.
Тихий июльский вечер охватил нас своей истомой. В степи, бледными тенями убегавшей в беспредельную даль, замирали последние звуки прожитого дня. Каргалы задумчиво плескалась волной по скользким камням.
Мы спустились по обрыву и сели на не остывшие еще прибрежные камни.
- Хорошо здесь, слов нет… Монастырская тишина, к задумчивости, да к молитвам располагает… А если порассказать свежему человеку, что таится под этой тишиной, какую житейскую грязь прикрывает она, так и не поверит еще.
Отец Иоанн снял шляпу, положил на камни и бросил в нее фуляровый платок.
- Был у нас епископом Вонифатий… Слыхали про него? Ну вот… С виду - строгой жизни человек, а обнаружились такие дела, что трудно и поверить… Понастроил церквей, каких и нет…
- Как так? - удивился я.
- А так… Приезжал сюда из Питера или из Москвы, хорошенько не знаю, миссионер, дабы инородцев просвещать. Понравился епископу так, что большая дружба пошла. Трудно нам пришлось тогда: ежели десяток-другой киргизов не присоединишь к лону православной церкви - значит, ты плохой священнослужитель. Зато многие из епархии, по слабости нашей, воспользовались этим и стали ложные цифры проставлять в миссионерских ведомостях. На них и посыпались щедроты епископа: все лучшие места были заняты честолюбцами. Через пять лет перевели от нас Вонифатия, назначили к нам нового. Этот был другой. Смиренный, ласковый… Поехал по епархии и остановился здесь: понравилась уж очень местность наша… Сидим, пьем чай… «А скажите, отец Иоанн, - вдруг обращается владыка ко мне, - где тут на Каргале поселок новообращенных православных киргизов под названием Марьевка? Там, я слышал, церковь благолепная, построенная иждивением столичного купца Сереброва…» Спрашивает, а сам с усмешкой посматривает на меня. «Какой поселок, ваше преосвященство? Никакого жилья на сто верст кругом нет, аулы только летом кочуют…» - недоуменно отвечаю. - «Нет, - говорит, - есть… Купец-жертвователь за это большой орден получил…» Я испугался, не повредился ли в уме владыка. Да нет - взор ясный и улыбка настоящая. Ничего не сказал я и только головой помотал. Немного погодя, владыка с грустью в голосе и уж без улыбки сказал: «И все, кого так ни спросишь, отвечают отрицанием. Построено пятнадцать церквей, а я вот всю епархию объехал, и никто мне не указал ни единого вновь воздвигнутого среди иноверцев православного храма, ни единого поселка, населенного инородцами, трудами миссионеров присоединенных к лону Церкви православной… Что же это, обман, один мираж? А бумаги, награды, поступившие суммы?..» Тут и поведал мне владыка про делишки Вонифатия и его сподручного столичного миссионера. Последний-то собирал по столицам деньги на просветительные цели и на постройку среди инородцев православных храмов, а Вонифатий исхлопатывал им за это ордена. Случилось так, что когда перевели Вонифатия из нашей епархии, пришло уведомление, что такой-то купец за построение храма в таком-то поселке удостоен такой-то награды… Новый епископ заинтересовался, стал поверять, и никаких следов, куда пошли эти пожертвования, не нашел…
Отец Иоанн глубоко вздохнул и замолчал.
- Ну и что же? Огласку получило это дело?
- Какая там огласка… Покрыли. Как-никак, свой своему поневоле брат. Да и сраму не хотели…
Взметнулась тень ночной птицы. Где-то прокричала выпь, ей отозвался бессонный коростель…
- Уж потом стали открываться и другие деяния этого пастыря. В соборном хоре пел один смазливый парень, простой и полуграмотный. Влюбилась в него дочка известного сибирского купца Молодых. Отец было принялся за нее по старинке - да куда тут… «Утоплюсь либо повешусь», - кричит. Нечего делать, повенчали. Только слышим, что этого певца во диаконы рукоположили. Подивились: парень-то еле-еле печатное разбирает, каракулями фамилию подписывает. Не успели забыть про это - трах еще горшая новость: зять Молодых рукоположен во священники и прислан на служение в мое благочиние. Послушал я, как он служит, и не мог, чтобы не написать архиерею в том духе, что такие пастыри срамят только нашу православную церковь. Ничего не ответили. Так и остался он священствовать. Как-то приезжают к нему тесть с тещей. На радостях выпили, конечно. Тесть, как купец, самодур большой. Стал это он хвастаться, что вот-де тебя, т. е. зятя-то, олуха, в большие люди вывел. Почитай-де меня, чувствуй, что я-де за человек такой. Зять обиделся. Слово за слова - и пошла катавасия. Велел тесть запречь свою тройку, выехал за ворота на площадь, встал в тарантасе и кричит: «Я за тебя, пастуха свиного, за дьяконство пять сотенных заплатил, за священство тыщу отвалил, а ты, такой-сякой, почтения не оказываешь… Капиталу не пожалею, чтобы тебя из попов опять в пастухи…» Сколько сраму для нас… И так в здешних сибирских краях на нас косо смотрят, а после такого публичного поношения и совсем уважать перестанут…
Отец Иоанн откинул прядь, свесившуюся на плечо, собрал в кулак длинную седую бороду и продолжал рассказывать. Очевидно, много накопилось на душе этого старика, тихо доживающего свой век в степной глуши, и он рад поделиться своими горькими воспоминаниями из недавнего прошлого. Я знал отца Иоанна еще молодым, энергичным священником, мечтавшим о дне, когда «Крест Христов засияет над степью и победит полумесяц Магомета». В этой долгой идейной борьбе он потерял здоровье, вера в возможность такой победы пошатнулась.
- Привез с собой Вонифатий одного монаха, который служил ему, вроде как бы лакея. Был слух, что монах этот из беглых солдат, и ему грозила каторга, да Вонифатий вступился и взял его к себе как бы на поруки. Через год монах был рукоположен во священники и прислан в соседнее благочиние миссионером. Через месяц по степи пошла слава про нового священника. Пил он без просыпа, пьяный катался верхом, с парнями и девками горланил непристойные песни. А больше всего - свел дружбу с муллой и устроил так, что тот ему платил ясак за то, чтобы он не трогал его, муллы-то, паствы. Дальше - больше… Завел он себе полюбовницу и стал жить с ней открыто. Сколько благочинный ни писал епископу про все эти безобразия - ничего. Только приезжает это он ко мне, благочинный-то, встревоженный и рассказывает такую историю про миссионера, что я кому другому и не поверил бы. Как-то миссионер, его сожительница и мулла загуляли на три дня. Катались по улицам, устраивали вечеринки, ездили в гости в соседние аулы. «Я, - рассказывает благочинный, - перестал дивиться и возмущаться: не первый раз миссионер попойку устраивает, а лишний раз доносить на него все ровно тщетно… Только приходит ко мне вечером псаломщик и говорит: „А знаете, отец Николай, ведь миссионер-то наш свадьбу справляет…“ - „Какую свадьбу?..“ - „А свою…“ - Воззрился я на него и думаю: не рехнулся ли парень. „Как так можно: священник монах и женился… Вздор, Петрович, болтаешь… Кто ж их венчал?..“ - „А мулла Мухамедка…“ Я так и присел. - „Да ты с ума сошел… Поди, поди проспись…“ - кричу на него. - „Да нет же, отец Николай… Свидетели есть, как он их в мечети венчал…“ Проверил, опросил - правда… После этого только и убрали от нас этого молодца. Но переселенцы и киргизы до сих пор вспоминают, как „татарский мулла урус боб с бабой венчал…“ Легко разве все это переживать…»
Из-за холма показался, точно зарево, красный, немного ущербленный месяц. Розоватыми блестками заиграла речная волна… Где-то в табуне звонко заржал жеребенок и ему едва уловимой второй ответила мать…
На колокольне пробило одиннадцать… Странным эхом пронеслись по степи звуки меди и переливчато замирали где-то вдали…