Орас Верне. При дворе Николая I.
Прочла книгу
Книжка тоненькая, читается легко и с большим интересом. В основном это письма Ораса Верне жене Луизе. Художник скучает по семье и подробно описывает свою жизнь в Петербурге. Пишет живо и остроумно. Судите сами.
«В хорошей семье всё должно быть общее: ты плачешь в Париже, и мои глаза наполняются слезами в Петербурге».
«Я сделал большую ошибку, оставшись на зиму в России… Мои старые кости ржавеют от сырости, проникающей сквозь шёлковые чулки. Голова, не защищённая остатками волос, выталкивает из себя все мысли в желудок».
«Ты спрашиваешь о моём здоровье? Всё такое же железное. Глаза ясные, усы завиваются, вот только из-за сырости кожа на лице дрябловата, но при первых лучах солнца она натянется, как на барабане».
«О! Как жаль, что я не медведь! Эти существа знают свою страну и как к ней приспособиться: спят по полгода и сосут лапу, а живут только в остальные шесть месяцев. Но мы-то люди, и что нам здесь делать? Нет, нет и тысячу раз нет - никакой цивилизации никогда не будет в этом гнусном месте. Самое большее, она может некоторое время прикидываться, будто существует здесь».
Вот какой получился в письмах Ораса Верне император Николай I :
«… у нас была всего одна еда в день. Император великий трезвенник; он ест только капустный суп с салом, мясо, немного дичи и рыбы, а также солёные огурчики. Пьёт одну воду… Когда мы останавливались на несколько дней, кухня была изысканнее: нам старались угодить стерлядью, дрофой, лосиной…»
«Я отдаю ему справедливость - это человек необыкновенный, но всё-таки ещё далёкий от совершенства. Он обладает всем, чтобы завоёвывать сердца людей независимых; но когда у него есть хоть наималейшая власть, жестокость его такова, какой я ещё не встречал ни у одного человека. Правда, для поддержания всеобщего повиновения он и не может вести себя иначе. Русские во всех слоях общества настолько склонны к беспечности, что их можно сдерживать только страхом. Если русский не дрожит от страха - это самый никчемный человек на свете. Здесь всё устроено на военную ногу, начиная от кухонь и до верховного суда. Привычка постоянно изрекать приговоры (при сем обвиняемый должен всегда стоять навытяжку) сделала императора неприметно для него самого столь грубым, что это погубит его, когда внушаемый им ужас сменится безразличием и усталостью».
«Я не устаю восхищаться, видя самодержавного сего монарха, столь свободно общающегося со своими подданными, не то что конституционные короли, не осмеливающиеся показаться даже в окнах своего дворца из страха получить пулю в лоб».
«Чем больше узнаёшь его, тем выше ценишь просто как человека. Никто лучше него не понимает возвышенную душу. Вот уже год, как я вижу императора совсем близко, и ни разу он не дал мне повода переменить это мнение. Поверьте, быть вблизи от него - это уже целая эпоха в жизни».
«Император осыпает меня милостями. Я уже писал тебе, что поднёс ему на день ангела маленького Наполеона верхом на лошади, за которого он прислал мне сани. В день Пасхи меня пригласили на выставку подарков, сделанных Его Величеством, среди коих была копия сей картины, изображённая на великолепной трёхфутовой вазе, имитирующей севрский фарфор. С другой её стороны помещён императорский герб и надпись: "Г-ну Орасу Верне в знак уважения к его замечательному таланту".
"После богослужения император целуется с первым встречным. Обычно это часовой, стоящий у дверей. Несколько лет назад Государь поцеловал гренадера Преображенского полка со словами «Христос воскресе!», на что тот отвечал: «Никак нет!» - он оказался евреем.
С этого дня всех евреев перевели во флот, и в сухопутных войсках не осталось ни одного из них».
Книга, к сожалению, совсем без иллюстраций. А я добавлю хотя бы эти три картины О.Верне из Эрмитажа
Портрет Николая I, 1830-е годы
Автопортрет, 1835
Инвалид, подающий прошение Наполеону на параде гвардии перед дворцом Тюильри в Париже. 1838
Книжка тоненькая, читается легко и с большим интересом. В основном это письма Ораса Верне жене Луизе. Художник скучает по семье и подробно описывает свою жизнь в Петербурге. Пишет живо и остроумно. Судите сами.
«В хорошей семье всё должно быть общее: ты плачешь в Париже, и мои глаза наполняются слезами в Петербурге».
«Я сделал большую ошибку, оставшись на зиму в России… Мои старые кости ржавеют от сырости, проникающей сквозь шёлковые чулки. Голова, не защищённая остатками волос, выталкивает из себя все мысли в желудок».
«Ты спрашиваешь о моём здоровье? Всё такое же железное. Глаза ясные, усы завиваются, вот только из-за сырости кожа на лице дрябловата, но при первых лучах солнца она натянется, как на барабане».
«О! Как жаль, что я не медведь! Эти существа знают свою страну и как к ней приспособиться: спят по полгода и сосут лапу, а живут только в остальные шесть месяцев. Но мы-то люди, и что нам здесь делать? Нет, нет и тысячу раз нет - никакой цивилизации никогда не будет в этом гнусном месте. Самое большее, она может некоторое время прикидываться, будто существует здесь».
Вот какой получился в письмах Ораса Верне император Николай I :
«… у нас была всего одна еда в день. Император великий трезвенник; он ест только капустный суп с салом, мясо, немного дичи и рыбы, а также солёные огурчики. Пьёт одну воду… Когда мы останавливались на несколько дней, кухня была изысканнее: нам старались угодить стерлядью, дрофой, лосиной…»
«Я отдаю ему справедливость - это человек необыкновенный, но всё-таки ещё далёкий от совершенства. Он обладает всем, чтобы завоёвывать сердца людей независимых; но когда у него есть хоть наималейшая власть, жестокость его такова, какой я ещё не встречал ни у одного человека. Правда, для поддержания всеобщего повиновения он и не может вести себя иначе. Русские во всех слоях общества настолько склонны к беспечности, что их можно сдерживать только страхом. Если русский не дрожит от страха - это самый никчемный человек на свете. Здесь всё устроено на военную ногу, начиная от кухонь и до верховного суда. Привычка постоянно изрекать приговоры (при сем обвиняемый должен всегда стоять навытяжку) сделала императора неприметно для него самого столь грубым, что это погубит его, когда внушаемый им ужас сменится безразличием и усталостью».
«Я не устаю восхищаться, видя самодержавного сего монарха, столь свободно общающегося со своими подданными, не то что конституционные короли, не осмеливающиеся показаться даже в окнах своего дворца из страха получить пулю в лоб».
«Чем больше узнаёшь его, тем выше ценишь просто как человека. Никто лучше него не понимает возвышенную душу. Вот уже год, как я вижу императора совсем близко, и ни разу он не дал мне повода переменить это мнение. Поверьте, быть вблизи от него - это уже целая эпоха в жизни».
«Император осыпает меня милостями. Я уже писал тебе, что поднёс ему на день ангела маленького Наполеона верхом на лошади, за которого он прислал мне сани. В день Пасхи меня пригласили на выставку подарков, сделанных Его Величеством, среди коих была копия сей картины, изображённая на великолепной трёхфутовой вазе, имитирующей севрский фарфор. С другой её стороны помещён императорский герб и надпись: "Г-ну Орасу Верне в знак уважения к его замечательному таланту".
"После богослужения император целуется с первым встречным. Обычно это часовой, стоящий у дверей. Несколько лет назад Государь поцеловал гренадера Преображенского полка со словами «Христос воскресе!», на что тот отвечал: «Никак нет!» - он оказался евреем.
С этого дня всех евреев перевели во флот, и в сухопутных войсках не осталось ни одного из них».
Книга, к сожалению, совсем без иллюстраций. А я добавлю хотя бы эти три картины О.Верне из Эрмитажа
Портрет Николая I, 1830-е годы
Автопортрет, 1835
Инвалид, подающий прошение Наполеону на параде гвардии перед дворцом Тюильри в Париже. 1838