художники
В духовные крайности обычно впадают те, кому не дают бабы. Может быть поэтому - от вынужденного воздержания - тюрьмы и лагеря наплодили такое количество художественных мыслителей. Направление либидо в область чистого творчества. Затем это замещение входит в привычку.
Возможно.
Я о другом.
Того Стаса позже прозвали Сбитым летчиком, когда он выпрыгнул в приступе алкогольного умопомрачения с третьего этажа и не поломался даже. Но до того он был просто Стас. Идиот. Художник.
Мать его тоже была художницей - подражательницей, из тех, что считали себя богемой, дабы оправдать собственную творческую никчёмность. Стрёмная такая бабища с расфиксированным взором. Пустые бутылки из-под марочного портвейна, чёрная от кофе кружка и полная пепельница окурков.
1987 год.
Стас тоже уродился с дарованием, но потерял себя, долго не мог найти потерянного, отсидел, откинулся и разрисовывал стены собственной квартиры «в стиле Джотто» - для поддержания творческой формы и чтоб рука не дрожала.
Но рука все равно ходила ходуном. Стас пил.
Он был старше меня лет на пятнадцать.
Освободившись из мест всем известных, он завернулся на хэви-металле, рассуждая приблизительно так: «Ты не врубаешься, кореш. Если бы Высоцкий был жив, он бы металл хуячил! Вот, послушай…». Далее следовало обязательное прослушивание песни про «Я Як - истребитель». Почему-то он ставил в качестве иллюстрации именно эту песню.
Я был равнодушен и к металлу, и к Высоцкому. Металл слишком криклив, чтоб дотронуться до души, а Высоцкий слишком лицедей, чтоб ему верить. Я разрисовывал школу в Строгино. При том, что рисовать - в классическом смысле этого слова - я не умею. Но умею заменять темперу водоэмульсионкой, смешанной с разноцветной гуашью. Затем спрыснуть произведение лаком для волос. Фреска готова. Разница в цене красок шла на приобретение алкоголя. Совесть не мучила.
Стас был привлечён мной в качестве живописца.
Попутно он трудился грузчиком в типографии на Красной Пресне. Днём грузил бумажные рулоны, ночью марал стены средней общеобразовательной школы. Вместо сна пил.
Местные десятиклассницы - Светка Карева и Лена Алистратова - приходили к нам «смешивать краски». Разумеется, у них чесалось. Но обе были целками, что существенно препятствовало искреннему лирическому общению. Алистратова приходила как бы ко мне. Карева - за компанию. Стас их не интересовал в плане возможной дефлорации.
От безбабья живописец стремительно погружался в омут металлического рока. Фанатично, как и всякий новообращенный. И вот уже на изображённых самоварах в школьной столовой можно было усмотреть бесовскую улыбочку Удо Диркшнайдера. Одержимость усугублялась тем, что в той же типографии работал грузчиком Серёга Боров - гитарист «Коррозии металла». Общение с апостолом совершенно лишило Стаса рассудка.
Школу мы домалевали. Буфет и спортзал. Финальный гонорар разделили поровну. Затем в системе советского образования наступил финансовый кризис, сменившийся кризисом интеллектуальным.
Алистратова потеряла наконец-то девственность с каким-то ловким брэйкдансером из закусочной «Сосиска», о чём сообщила мне с энтузиазмом: «Андрюх, а меня дернули!». Типа: путь свободен. Но этот «путь» меня не влёк. Над целками, пусть и свежесорванными, нужно много трудиться, прежде чем они научатся и доставлять, и получать удовольствие. В общем, сначала появляется хуетыкалка, затем он сменяется маньячком - наставником, а уж после всего этого дама становится готовой к мужскому употреблению…
Стас снова оказался в тюрьме. Спиздил пластмассовые цепи ограждения на выставке в «Сокольниках». Хотел вручить их, как сценический антураж, всё тому же Борову. Ранее судимого, его не пощадили и впаяли трешку.
Я отправил ему бандероль с сигаретами.
Возможно.
Я о другом.
Того Стаса позже прозвали Сбитым летчиком, когда он выпрыгнул в приступе алкогольного умопомрачения с третьего этажа и не поломался даже. Но до того он был просто Стас. Идиот. Художник.
Мать его тоже была художницей - подражательницей, из тех, что считали себя богемой, дабы оправдать собственную творческую никчёмность. Стрёмная такая бабища с расфиксированным взором. Пустые бутылки из-под марочного портвейна, чёрная от кофе кружка и полная пепельница окурков.
1987 год.
Стас тоже уродился с дарованием, но потерял себя, долго не мог найти потерянного, отсидел, откинулся и разрисовывал стены собственной квартиры «в стиле Джотто» - для поддержания творческой формы и чтоб рука не дрожала.
Но рука все равно ходила ходуном. Стас пил.
Он был старше меня лет на пятнадцать.
Освободившись из мест всем известных, он завернулся на хэви-металле, рассуждая приблизительно так: «Ты не врубаешься, кореш. Если бы Высоцкий был жив, он бы металл хуячил! Вот, послушай…». Далее следовало обязательное прослушивание песни про «Я Як - истребитель». Почему-то он ставил в качестве иллюстрации именно эту песню.
Я был равнодушен и к металлу, и к Высоцкому. Металл слишком криклив, чтоб дотронуться до души, а Высоцкий слишком лицедей, чтоб ему верить. Я разрисовывал школу в Строгино. При том, что рисовать - в классическом смысле этого слова - я не умею. Но умею заменять темперу водоэмульсионкой, смешанной с разноцветной гуашью. Затем спрыснуть произведение лаком для волос. Фреска готова. Разница в цене красок шла на приобретение алкоголя. Совесть не мучила.
Стас был привлечён мной в качестве живописца.
Попутно он трудился грузчиком в типографии на Красной Пресне. Днём грузил бумажные рулоны, ночью марал стены средней общеобразовательной школы. Вместо сна пил.
Местные десятиклассницы - Светка Карева и Лена Алистратова - приходили к нам «смешивать краски». Разумеется, у них чесалось. Но обе были целками, что существенно препятствовало искреннему лирическому общению. Алистратова приходила как бы ко мне. Карева - за компанию. Стас их не интересовал в плане возможной дефлорации.
От безбабья живописец стремительно погружался в омут металлического рока. Фанатично, как и всякий новообращенный. И вот уже на изображённых самоварах в школьной столовой можно было усмотреть бесовскую улыбочку Удо Диркшнайдера. Одержимость усугублялась тем, что в той же типографии работал грузчиком Серёга Боров - гитарист «Коррозии металла». Общение с апостолом совершенно лишило Стаса рассудка.
Школу мы домалевали. Буфет и спортзал. Финальный гонорар разделили поровну. Затем в системе советского образования наступил финансовый кризис, сменившийся кризисом интеллектуальным.
Алистратова потеряла наконец-то девственность с каким-то ловким брэйкдансером из закусочной «Сосиска», о чём сообщила мне с энтузиазмом: «Андрюх, а меня дернули!». Типа: путь свободен. Но этот «путь» меня не влёк. Над целками, пусть и свежесорванными, нужно много трудиться, прежде чем они научатся и доставлять, и получать удовольствие. В общем, сначала появляется хуетыкалка, затем он сменяется маньячком - наставником, а уж после всего этого дама становится готовой к мужскому употреблению…
Стас снова оказался в тюрьме. Спиздил пластмассовые цепи ограждения на выставке в «Сокольниках». Хотел вручить их, как сценический антураж, всё тому же Борову. Ранее судимого, его не пощадили и впаяли трешку.
Я отправил ему бандероль с сигаретами.