Старик в метро
Это случилось вчера, 30 октября, но пишу как обычно, задним числом, ибо хочу сохранить принцип "хотя бы 1 пост в день".
Вчера была пятница, мне предстоял переезд через всю Москву с одной работы на другую. В поезде метро было немало людей, но в толпе я обратил внимание на одного мужчину, скорее старика. Его образ напомнил мне почему-то - и многие даже не поймут почему - любимую мне русскую литературу XIX века, всю сразу, всех ключевых писателей.
Мне хочется называть его стариком, но ему было скорее всего лет 45 - не сильно больше, чем уже мне, собственно, во вском случае, в отцы он мне точно не годится. У него были длинные, жидкие, как говорил Достоевский, волосы, голубые, несовсем характерные для русских (или характерные для пьющих - но он не выглядел алкоголиком) глаза и искривлённое желчью лицо. Он был небрит, но щетина была той, что бывает на стариках, которые в молодости были весьма волосатыми и особо нравились женщинам. Он исподлобья смотрел на окружающих, но во взгляде не чувствовалась ненависть. Это был сложный взгляд, в котором перемешалась и злоба, и предельное отчаяние, и жалость, и ненависть и даже трусость, которую часто читаешь в глазах завистливых людей, когда они сделали какую-то гадость и неспособны на неё ответить. Он был плохо одет - из лёгкой зимней куртки торчал пух или мех. При этом его ботинки были начищены до блеска, что создавало разительный контраст со всем, что было выше. Он не всегда смотрел на людей, то и дело опуская взгляд.
Что-то знакомое мне в нём увиделось, я даже испугался на него смотреть столь пристально. Возникло ощущение, и оно было какое-то давящее, что я его знаю, причём давно, чуть ли не из далёкого детства. Как будто я видел его, когда мне было лет пять, и что он был точно такой же в те времена. Или он снился мне - трудно было даже сформулировать то, что начало бродить у меня в голове.
Он заметил, что я на него смотрю, стал также смотреть на меня исподлобья: мне пришлось отвернуться, но своего рода любопытство, желание узнать, кто он такой и почему меня так волнует, было выше. Стыдно признаться, но я старался всё равно бросать на него взгляд. Его встречный взгляд был не менее странный: складывалось впечатление, что он будто знает, что я его помню, что он будто читает мои мысли. При этом в его глазах продолжал читаться весь тот букет, который я описал выше. Казалось, его глаза говорили: "Ты зачем на меня смотришь? Разве не знаешь меня? Зачем тебе смотреть на меня такого? Мне немного стыдно".
Я отвернулся. Поезд открыл двери на "Библиотеке". Я поспешил к выходу. У меня родилось безумное желание сфотографировать его, но толпа помешала. Впрочем, зачем это?
Когда двери закрылись, я посмотрел в вагон ещё раз. Его взгляд был опущен: он смотрел в пол. Почему-то мне было необходимо убедиться, что он на меня не смотрит.
Перейдя на Серпуховско-Тимирязевскую линию, я попытался хоть что-то набросать из того, что успело пробежать в моей голове за предыдущие семнадцать минут.
Вчера была пятница, мне предстоял переезд через всю Москву с одной работы на другую. В поезде метро было немало людей, но в толпе я обратил внимание на одного мужчину, скорее старика. Его образ напомнил мне почему-то - и многие даже не поймут почему - любимую мне русскую литературу XIX века, всю сразу, всех ключевых писателей.
Мне хочется называть его стариком, но ему было скорее всего лет 45 - не сильно больше, чем уже мне, собственно, во вском случае, в отцы он мне точно не годится. У него были длинные, жидкие, как говорил Достоевский, волосы, голубые, несовсем характерные для русских (или характерные для пьющих - но он не выглядел алкоголиком) глаза и искривлённое желчью лицо. Он был небрит, но щетина была той, что бывает на стариках, которые в молодости были весьма волосатыми и особо нравились женщинам. Он исподлобья смотрел на окружающих, но во взгляде не чувствовалась ненависть. Это был сложный взгляд, в котором перемешалась и злоба, и предельное отчаяние, и жалость, и ненависть и даже трусость, которую часто читаешь в глазах завистливых людей, когда они сделали какую-то гадость и неспособны на неё ответить. Он был плохо одет - из лёгкой зимней куртки торчал пух или мех. При этом его ботинки были начищены до блеска, что создавало разительный контраст со всем, что было выше. Он не всегда смотрел на людей, то и дело опуская взгляд.
Что-то знакомое мне в нём увиделось, я даже испугался на него смотреть столь пристально. Возникло ощущение, и оно было какое-то давящее, что я его знаю, причём давно, чуть ли не из далёкого детства. Как будто я видел его, когда мне было лет пять, и что он был точно такой же в те времена. Или он снился мне - трудно было даже сформулировать то, что начало бродить у меня в голове.
Он заметил, что я на него смотрю, стал также смотреть на меня исподлобья: мне пришлось отвернуться, но своего рода любопытство, желание узнать, кто он такой и почему меня так волнует, было выше. Стыдно признаться, но я старался всё равно бросать на него взгляд. Его встречный взгляд был не менее странный: складывалось впечатление, что он будто знает, что я его помню, что он будто читает мои мысли. При этом в его глазах продолжал читаться весь тот букет, который я описал выше. Казалось, его глаза говорили: "Ты зачем на меня смотришь? Разве не знаешь меня? Зачем тебе смотреть на меня такого? Мне немного стыдно".
Я отвернулся. Поезд открыл двери на "Библиотеке". Я поспешил к выходу. У меня родилось безумное желание сфотографировать его, но толпа помешала. Впрочем, зачем это?
Когда двери закрылись, я посмотрел в вагон ещё раз. Его взгляд был опущен: он смотрел в пол. Почему-то мне было необходимо убедиться, что он на меня не смотрит.
Перейдя на Серпуховско-Тимирязевскую линию, я попытался хоть что-то набросать из того, что успело пробежать в моей голове за предыдущие семнадцать минут.