Швейниц о Достоевском
Несколько дней назад умер писатель Достоевский. Около тридцати лет назад этот человек продемонстрировал свой талант в описании нищеты («Бедные люди») и достиг небольших литературных успехов. В 1849 году он поучаствовал в заговоре петрашевцев и был пожизненно сослан в Сибирь, проработал четыре года в шахтах, затем служил простым солдатом. Достоевского воспитали в инженерной школе, затем он стал офицером. С ним был в то время знаком генерал Тотлебен, брат которого дружил с Достоевским и даже жил с ним в одной квартире.
Граф рассказывал мне, что однажды, навещая своего брата, обнаружил в квартире Достоевского компанию из двадцати-тридцати молодых людей и нескольких девушек, обсуждавших социальные проблемы. Ему, в то время капитану инженерных войск, задали вопрос, не считает ли он полезным и нужным забирать детей у родителей и доверять их воспитание государству. Тотлебен ответил: любовь родителей и детей есть самая священная на Земле, и если изгнать ее, то мало что останется. После этого Тотлебен ничего не слышал о Достоевском до того момента, как в 1860 году получил от него письмо из Сибири, в котором ссыльный напоминал о былом знакомстве и просил содействовать помилованию. Генерал рассказывал мне, что это письмо произвело на него большое впечатление. Оно было так блестяще написано, что Тотлебен передал его оригинал императору. На следующий день Достоевский был помилован; на него было наложены небольшие ограничения, а местом жительства назначена Тверь.
Он действительно не был нигилистом, однако его творчество вносило сумятицу в головы, заражало недугом сердца, ввергало молодежь в уныние, бездеятельность и пессимизм. Как и многие его современники, он предпочитал с рафинированной проницательностью описывать страдания и преступления, не показывая путь к раскаянию, примирению и искуплению. Однако именно такой неряшливый, запутавшийся, пишущий черным по серому мученик прекрасно подходит для того, чтобы стать героем нынешнего «русского общества». Так и получилось в последние годы.
Тем не менее, никто не мог ожидать, что вокруг его похорон возникнет такое движение. В траурной процессии приняло участие около сотни делегаций. Естественно, что к ним примкнула большая масса людей, и столь же естественно, что эти люди не знали, кого провожают в последний путь. Один мужик спросил о том, чьи это похороны. «Штатского генерала», - ответил ему другой. «Старого школьного учителя», - заявил третий. Все свидетели сходятся в том, что присутствовало больше людей и было больше порядка, чем на похоронах императрицы. Именно этот порядок опытные люди считают чем-то новым, примечательным и угрожающим в указанной манифестации. Генерал Трепов сказал мне: «Теперь они способны в один прекрасный день устроить 60-тысячную демонстрацию перед Зимним дворцом; именно так все начиналось в Варшаве; на похоронах массы обучаются». Но в высоких кругах гордятся тем, что демонстрацию умно лишили враждебной направленности, еще перед похоронами объявив, что император пожаловал вдове пенсию в две тысячи рублей.
Denkwürdigkeiten des Botschafters General von Schweinitz. Bd. 2. Berlin: Hobbing, 1927. S. 143-144.
Швейниц Л.ф. При дворе Александра II. Записки германского посла. СПб.: Евразия, совсем скоро.
Граф рассказывал мне, что однажды, навещая своего брата, обнаружил в квартире Достоевского компанию из двадцати-тридцати молодых людей и нескольких девушек, обсуждавших социальные проблемы. Ему, в то время капитану инженерных войск, задали вопрос, не считает ли он полезным и нужным забирать детей у родителей и доверять их воспитание государству. Тотлебен ответил: любовь родителей и детей есть самая священная на Земле, и если изгнать ее, то мало что останется. После этого Тотлебен ничего не слышал о Достоевском до того момента, как в 1860 году получил от него письмо из Сибири, в котором ссыльный напоминал о былом знакомстве и просил содействовать помилованию. Генерал рассказывал мне, что это письмо произвело на него большое впечатление. Оно было так блестяще написано, что Тотлебен передал его оригинал императору. На следующий день Достоевский был помилован; на него было наложены небольшие ограничения, а местом жительства назначена Тверь.
Он действительно не был нигилистом, однако его творчество вносило сумятицу в головы, заражало недугом сердца, ввергало молодежь в уныние, бездеятельность и пессимизм. Как и многие его современники, он предпочитал с рафинированной проницательностью описывать страдания и преступления, не показывая путь к раскаянию, примирению и искуплению. Однако именно такой неряшливый, запутавшийся, пишущий черным по серому мученик прекрасно подходит для того, чтобы стать героем нынешнего «русского общества». Так и получилось в последние годы.
Тем не менее, никто не мог ожидать, что вокруг его похорон возникнет такое движение. В траурной процессии приняло участие около сотни делегаций. Естественно, что к ним примкнула большая масса людей, и столь же естественно, что эти люди не знали, кого провожают в последний путь. Один мужик спросил о том, чьи это похороны. «Штатского генерала», - ответил ему другой. «Старого школьного учителя», - заявил третий. Все свидетели сходятся в том, что присутствовало больше людей и было больше порядка, чем на похоронах императрицы. Именно этот порядок опытные люди считают чем-то новым, примечательным и угрожающим в указанной манифестации. Генерал Трепов сказал мне: «Теперь они способны в один прекрасный день устроить 60-тысячную демонстрацию перед Зимним дворцом; именно так все начиналось в Варшаве; на похоронах массы обучаются». Но в высоких кругах гордятся тем, что демонстрацию умно лишили враждебной направленности, еще перед похоронами объявив, что император пожаловал вдове пенсию в две тысячи рублей.
Denkwürdigkeiten des Botschafters General von Schweinitz. Bd. 2. Berlin: Hobbing, 1927. S. 143-144.
Швейниц Л.ф. При дворе Александра II. Записки германского посла. СПб.: Евразия, совсем скоро.