Абажур, аббат и Эрик Рыжий
Я не только игрушки по росту расставлял, но и списки вёл. Мало-мальски научившись писать, я систематизировал свои накапливающиеся знания в текстовой форме. Прямоугольные каракули использовались для увековечивания на бумаге всех достижений цивилизации человеческой в самом полном объёме, который мог вместить мозг 5-летнего мальчика. Список всех в мире стран и их столиц, список всех известных марок автомобилей, список зверей и, отдельно - птиц, список фруктов, ягод, цветов и овощей, список музыкальных исполнителей - коллективов и сольных, с обязательным делением по гендерному признаку. Жизнь занимательно умещалась в списки и обещала быть системной и линейной как перечень. Интересных списков было не так уж много и мне быстро пришлось перейти к спискам неинтересным: кухонная утварь и отцовские инструменты, спортивные игры и техника, различные объекты и субъекты. Задумавшись, я предположил, что мой путь познания мира вероятно не самый эффективный. Да и, наверное, кто-то уже проходил этой дорогой до меня. "Мама, а есть ли книга, где написаны все слова на свете?" - спросил я у мамы и получил в ответ карманный словарик - англо-русский/русско-английский. "Только зрение не испорть", - поддержала мой интерес к структурированию и исследованию мира мать. Маленький словарик 1986 года, с которым я следующие 15 лет ходил на инглиш. Помню каждую его страничку, белые поля, где можно было сделать заметку и графитно-серую тканевую обложку. "Сейчас я тебя узнаю, жизнь", - подумал я и принялся переписывать словарь.
Словарь начинался с абажура и за ответом на вопрос "а что это?" не пришлось ходить далеко. Мне было указано на люстру с шестью плафонами из бутылочного стекла. "А теперь представь, что плафон только один и из ткани". За абажуром шёл аббат. С аббатом было уже не так всё просто. После нескольких минут непонятных объяснений я удовлетворился определением, что это такой вид человека, но записывать в свой список аббата не стал. Дальше шли ещё какие-то слова, мне известные и ясные. А потом случился ад.
"Мама, что такое ад?" - полюбопытствовал я. Какое странное слово из двух букв. Раньше таким коротким словом был только ёж. А теперь ещё и ад. "Это там, где черти на сковородке грешников жарят", - отмахнулась мать. "Каких грешников?" - не понял я. "Ну, людей плохих". Мне вкратце были пересказаны Моисеевы 10 заповедей и вручена припасённая загодя детская Библия с цветными картинками. Больше я не переписывал словарь. Остатки дня я панически вспоминал, где и как согрешил. Углубляться в прошлое не приходилось: вчера в садике во время тихого часа я не спал, а матери сказал, что спал, т.е. нагло солгал. Пусть я и благими намерениями руководствовался - хотел, чтобы мама была удовлетворена моим бытом в саду - но ведь солгал и, значит, дорожку в ад себе вымостил. В ужасе я представлял себя подпрыгивающим на раскаленной сковородке под гоготание мерзопакостных чертей. "Мама, мне кажется, я попаду в ад," - осторожно поделился я. "Не бойся, ты ещё безгрешный ангелочек, " - ласково отреагировала мама. - "Главное, не греши, когда будешь старше". Во все следующие дни на вопросы матери, спал ли я во время тихого часа, я давал решительное нет, тихо добавляя: "Просто лежал". Значит, совсем вырос уже, видно подумала мать, скоро 6 лет всё же. Да и садик, в конце конце концов, ликвидировали за ненужностью, ведь детей в нашем городке почти не осталось.
Мой интерес к религии был всецело поддержан. Я неплохо запомнил и Ветхий, и Новый заветы в детском изложении. А летом у бабушки в деревне выучил и "Отче наш", и "Богородица-дева, радуйся", и ещё пару каких-то чернозёмных молитв, передававшихся из уст в уста ещё с досоветских времён. "Батюшкой будет," - гордились мною родственники, - "В семинарию надо ему идти учиться". Но я не хотел ни батюшкой, ни в семинарию и через год поступил на обучение в самую обычную школу. Не сложно догадаться, что оказавшись в первом классе в сообществе 7-леток я выглядел более, чем странным: честный и правильный, говорящий на каком-то другом, недетском языке, не вступающий в конфликты и не поднимающий руку на других детей, даже наоборот, готовый подставить вторую щёку, если кому-то так уж хотелось подраться. От роли омеги меня спасали исключительные способности к учению и наличие других более подходящих для роли омеги кандидатур (я, всё же, был высоким, а значит, покрупнее возможных обидчиков). Наивно судив других по себе, я не предполагал, что кто-то способен на ложь (какие муки будут ждать этих глупцов после смерти!), и меня нещадно дурили другие дети. Обманывали, обкрадывали, обводили вокруг пальца, или просто банально пользовались моей добротой и отзывчивостью.
Или вот ещё воспоминание. Конец первого класса. И на школьной линейке перед уроком нам хотят рассказать об открытии Америки. "Знаете ли вы, дети, кто открыл Америку?" Дети наперебой кричат что-то невразумительное - от Петра Первого до Ельцина. Я сижу молча, аккуратно подняв руку перед собой под прямым углом. "Ну что? Никто не знает? Ну ладно, отвечай, Миша". Я встаю и чётко произношу: "Викинги. Эрик Рыжий", - говорю. "И Эриксон... Забыл имя". Учительница явно удивлена: "Ладно. Никто не знает. Сегодня я расскажу вам о Колумбе.." Моему возмущению не было предела. После урока я подошёл к учительнице и попробовал объяснить ей свою правоту, но она молча покивала и уклонилась от темы. В тот день я ушёл из школы с несформулированными мыслями о том, что:
1. Мир непоправим.
2. В аду, скорее всего, не хватит места для всех.
3. Иногда стоит отвечать то, что от тебя хотят услышать.
Словарь начинался с абажура и за ответом на вопрос "а что это?" не пришлось ходить далеко. Мне было указано на люстру с шестью плафонами из бутылочного стекла. "А теперь представь, что плафон только один и из ткани". За абажуром шёл аббат. С аббатом было уже не так всё просто. После нескольких минут непонятных объяснений я удовлетворился определением, что это такой вид человека, но записывать в свой список аббата не стал. Дальше шли ещё какие-то слова, мне известные и ясные. А потом случился ад.
"Мама, что такое ад?" - полюбопытствовал я. Какое странное слово из двух букв. Раньше таким коротким словом был только ёж. А теперь ещё и ад. "Это там, где черти на сковородке грешников жарят", - отмахнулась мать. "Каких грешников?" - не понял я. "Ну, людей плохих". Мне вкратце были пересказаны Моисеевы 10 заповедей и вручена припасённая загодя детская Библия с цветными картинками. Больше я не переписывал словарь. Остатки дня я панически вспоминал, где и как согрешил. Углубляться в прошлое не приходилось: вчера в садике во время тихого часа я не спал, а матери сказал, что спал, т.е. нагло солгал. Пусть я и благими намерениями руководствовался - хотел, чтобы мама была удовлетворена моим бытом в саду - но ведь солгал и, значит, дорожку в ад себе вымостил. В ужасе я представлял себя подпрыгивающим на раскаленной сковородке под гоготание мерзопакостных чертей. "Мама, мне кажется, я попаду в ад," - осторожно поделился я. "Не бойся, ты ещё безгрешный ангелочек, " - ласково отреагировала мама. - "Главное, не греши, когда будешь старше". Во все следующие дни на вопросы матери, спал ли я во время тихого часа, я давал решительное нет, тихо добавляя: "Просто лежал". Значит, совсем вырос уже, видно подумала мать, скоро 6 лет всё же. Да и садик, в конце конце концов, ликвидировали за ненужностью, ведь детей в нашем городке почти не осталось.
Мой интерес к религии был всецело поддержан. Я неплохо запомнил и Ветхий, и Новый заветы в детском изложении. А летом у бабушки в деревне выучил и "Отче наш", и "Богородица-дева, радуйся", и ещё пару каких-то чернозёмных молитв, передававшихся из уст в уста ещё с досоветских времён. "Батюшкой будет," - гордились мною родственники, - "В семинарию надо ему идти учиться". Но я не хотел ни батюшкой, ни в семинарию и через год поступил на обучение в самую обычную школу. Не сложно догадаться, что оказавшись в первом классе в сообществе 7-леток я выглядел более, чем странным: честный и правильный, говорящий на каком-то другом, недетском языке, не вступающий в конфликты и не поднимающий руку на других детей, даже наоборот, готовый подставить вторую щёку, если кому-то так уж хотелось подраться. От роли омеги меня спасали исключительные способности к учению и наличие других более подходящих для роли омеги кандидатур (я, всё же, был высоким, а значит, покрупнее возможных обидчиков). Наивно судив других по себе, я не предполагал, что кто-то способен на ложь (какие муки будут ждать этих глупцов после смерти!), и меня нещадно дурили другие дети. Обманывали, обкрадывали, обводили вокруг пальца, или просто банально пользовались моей добротой и отзывчивостью.
Или вот ещё воспоминание. Конец первого класса. И на школьной линейке перед уроком нам хотят рассказать об открытии Америки. "Знаете ли вы, дети, кто открыл Америку?" Дети наперебой кричат что-то невразумительное - от Петра Первого до Ельцина. Я сижу молча, аккуратно подняв руку перед собой под прямым углом. "Ну что? Никто не знает? Ну ладно, отвечай, Миша". Я встаю и чётко произношу: "Викинги. Эрик Рыжий", - говорю. "И Эриксон... Забыл имя". Учительница явно удивлена: "Ладно. Никто не знает. Сегодня я расскажу вам о Колумбе.." Моему возмущению не было предела. После урока я подошёл к учительнице и попробовал объяснить ей свою правоту, но она молча покивала и уклонилась от темы. В тот день я ушёл из школы с несформулированными мыслями о том, что:
1. Мир непоправим.
2. В аду, скорее всего, не хватит места для всех.
3. Иногда стоит отвечать то, что от тебя хотят услышать.