Сирень во Владивостоке
"... как-то даже становилось страшно от того,
что множество людей узнают о моей жизни в прошлом,
ведь я об этом никогда никому не рассказывала..".
Волею судеб и с легкой руки djenden попала ко мне книжка с воспоминаниями о дальневосточной жизни японки Тоидзуми Ёнэко - "Сирень и война". Попала давно, еще летом, и тогда же я начала ее читать. И дочитала лишь недавно, накануне новогодних. Почему так долго?
Знаете, дело не в том, сколько времени ты ее читаешь (не удивлюсь, если найдутся те, кто прочитает эту книжку за одну ночь или вечер). Дело в переваривании прочитанного, параллелизации этого прочитанного со своими имеющимися данными и в последующей синхронизации с автором. Или десинхронизации.
А автор пишет о детстве и юности во Владивостоке в 1920-1930-х годах, встраивании маленького японского человека в растущее советское государство, о сложностях и радостях, друзьях и, мм, шпионах, удивительной русской душе и удивляющемся японском менталитете... Во второй части идет рассказ о жизни, а точнее - о скитаниях по Манчжурии в период Второй мировой, а в третьей - второе пришествие во Владивосток, вплоть до репатрационного отъезда на Родину. Не буду останавливаться на каких-то исторических подробностях; те, кто интересуется дальневосточной историей, и без моих спойлерских цитат понимает, что может быть в этих воспоминаниях, учитывая национальную принадлежность автора и упомянутые пространства. Я о другом.
На мой взгляд (и при этом - без оценки), японцы пишут (думают, чувствуют) как инопланетяне. Возможно, это исключительно мое восприятие, но у них какое-то совершенно особое мироощущение, т.е. они и чувствуют, и осмысливают почувствованное, и транслируют осмысленное не так, как представители других наций. Феноменальное понимание красоты, врожденное чувство гармонии, тщательнейшее отношение к деталям и стремление достичь дигитальный идеал в создаваемом сочетается у них с отчужденной отмороженностью по отношению к происходящему, кастово-костным непониманием слишком быстрых изменений и эмоциональной стерильностью к "не-нашему". Из-за этого их реакции, их интерпретации событий и, конечно, их произведения искусства иногда невероятно сложно понять. Ты видишь, что-то чувствуешь, но с такой пробуксовкой, а порой и отторжением... Короче, сложно.
Вот и здесь. Первая часть, при всем моем интересе к заявленному периоду, далась наиболее тяжело. Возможно, здесь еще сыграла роль временная отдаленность текста от описываемых событий: автор могла что-то забыть или перепутать, из-за этого текст, путаясь на поворотах, не лился ладно. А вот в Манчжурии ты начинаешь понимать и верить. Разделяешь ощущения и эмоции, осознаешь сложности и потери, сочувствуешь трагедиям и искренне сопереживаешь. Втягиваешься. Потом следует вторая владивостокская часть, которую уже пробегаешь бодро. И под конец книжки тебя растаптывают небольшой зарисовкой.
"... Наконец настал день прощания с СССР... Последними остались я, мои четверо детей и еще один военнопленный. Это был единственный военнопленный, чью фамилию так и не назвали... Он не отставал от начальника охраны и умолял показать списки с фамилиями...
- Мое имя... Мое имя не назвали. Я хочу, чтобы проверили еще раз. Не может быть такого, чтобы не было моей фамилии! - говорил он со слезами...
- Я много раз проверял, но его фамилии нет в списках, - ответил на это начальник охраны. - Почему - я и сам не знаю. Но это не последнее судно... Не пройдет и десяти дней, как будет следующее судно. И он точно сможет вернуться, поэтому успокойте его, пожалуйста. Очень прошу вас, товарищ переводчик...
- Все равно через десять дней смогу вернуться - разрешите сегодня отправиться вместе с боевыми товарищами, - не отставал от него военнопленный. - Прошу вас! Помогите, начальник охраны! Разрешите отправиться домой! - кричал он.
Он был в отчаянии... Мне передалась его грусть вынужденного одиночества в этом лагере. Если бы меня поставили в аналогичное с ним положение - я бы сошла с ума... Еле сдерживая нахлынувшие слезы, я отпустила его руку и побежала к машине. Он погнался за мной. Я вышла из ворот... второпях прыгнула в кузов. Я очень боялась оборачиваться назад. Он кричал, что есть сил, как ненормальный: "Возьмите меня с собой! Не оставляйте меня одного!". Его голос долго не отпускал меня, отдаваясь эхом от сопок, проносясь через поля и звуча в унисон с шумом машины...".
Фото из поста про кладбище японских военнопленных в Находке.
* * *
Непростая книжка. Но, прочитав, не жалеешь.