А вечером начался ад ©
Продолжая одну из любимейших тем.
Пару лет назад один прекрасный человек спросил меня:
- Слушай, ну, как же так?! Ну, вот, почему Виц застрелился на маяке? Смалодушничал? Это же слабость! А он - офицер! Как же так?! Ведь... А может, он - номинальный офицер? И не воевал никогда? Такой весь из себя, "петербуржец". А тут бросили в пекло, он и...
Я улыбалась. А что еще? Конечно, бывают моменты, когда самоубийство - демонстрация силы, пусть даже силы побежденной, но чаще...
А где-то через год еще один прекрасный человек спросил:
- ... и что там про него в Русско-японскую? Что про экономические сообщества?
- Написала всё, что нашла.
- То есть не особо-то он и воевал? Отсиделся в снабжении?
- Нууу...
- Отсиделся, - улыбается и кивает.
И я улыбалась. А что еще? У меня не было подтверждений участия Вица в боевых действиях в японскую, не было никаких данных о его жизни в Первой мировой, а пустота, чаще всего, дает повод подумать нелестное, не украшающее, порой, даже дискредитирующее...
* * *
Этот текст нашла недавно. Поскольку поисковики индексируют его довольно странно (если индексируют вообще), решила перепостить. "Военная Быль" (французское Le passé militaire) - русский военно-исторический журнал белоэмигрантов, издаваемый в Париже с апреля 1952 по сентябрь 1974 годы. Конкретно этот рассказ-воспоминание - из номера 47 за 1961 год.
Атака чешской добровольческой дружины на р. Стоход. Июль-август 1916 г.
Фото: Государственный архив Российской Федерации
На Стоходе
из боевой жизни лейб-гвардии I стрелкового Его Величества полка
Был июль 1916 года. На Юго-Западном фронте готовилось большое наступление. Наш полк находился, в это время, значительно севернее, в резерве, когда мы узнали, что тоже должны будем принять участие.
Мой третий баталион во главе с полковником Иваном Николаевичем Виц стоял в небольшой деревушке. Жили дружно, мирно, отдыхая от предыдущих боев. Однажды вечером, за ужином, Иван Николаевич получил пакет из штаба полка. Мы, конечно, были сильно заинтересованы тем, что может заключать в себе этот таинственный конверт, а Иван Николаевич любил все делать с известной торжественностью. Так и теперь. Вскрыл конверт, сначала прочитал сам, а затем уже спокойным, ровным голосом прочел и нам. И вот мы узнали, что на днях должны будем выступить, причем идти походным порядком на юг.
Разумеется, подробностей пока еще никто не знал, по каждый делал свои предположения. Иван Николаевич сам был уверен, что мы идем в Румынию. Настроение было повышенное. Все были счастливы, что кончилась эта, довольно скучная, гарнизонная жизнь, что увидим новые места, новых людей, что снова будем в деле. Вскоре собрались и отправились в путь. Хочу немного отклониться в сторону, чтобы рассказать о походных передвижениях на фронте.
Казалось бы ничего не может быть скучнее, чем изо дня в день маршировать в солнечную жару, зачастую в песчаной местности, где после двадцатой версты, еле передвигаешь ноги. Но нет, на самом деле это вовсе не так. Отчего же и в этих однообразных переходах не найти известную прелесть? И, действительно, мы ее находили, вовсе не тяготились походами.
Обыкновенно, около часу ночи, полк выстроится где-нибудь на опушке леса. В назначенное время, принесут знамя, придет командир и "... справа по отделениям, левое плечо вперед, шагом марш...." и, рота за ротой, узкой извивающейся змейкой, начинают двигаться по сырой от росы дороге.
Каждый час привал, обыкновенно через 4-5 верст. Пока еще темно, идут молча, сосредоточено, каждый со своими мыслями. На привале садимся куда попало, на край канавы, на пень. Курим и тихо болтаем. Часа через два начинает светать: мы идем навстречу утренней заре. Уже слышны птичьи голоса, скоро первые лучи солнца начнут пробиваться сквозь деревья. Еще немного терпения и огненный шар стоит над горизонтом. Подымается легкий ветер, утренняя прохлада охватывает все живое. Но это недолго. Лучи яркого солнца, косо падая па землю, начинают греть и эта теплота не только согревает землю, но и хватает за сердце человека. Радостно становится на душе, новая бодрость охватывает и идти как-то легче...
Стрелки затягивают песни. Поют то по очереди, то каждая рота отдельно, смотря, как вздумается. Конечно, репертуар чрезвычайно разнообразен, но излюбленные мотивы, как то: "Как ныне сбирается вещий Олег", "Горные вершины. Карпатские долины", "Взвейтесь, соколы, орлами..." и многие другие слышатся то тут, то там. Моя любимая песня была и осталась: "Наша гвардия идет". Рота это знала и охотно ее пела. Так легко и свободно проходилась верста за верстой. А солнце подымается все выше и выше. Лучи уже жгут. Под ногами песок. Стрелки начинают утомляться. Я лично предпочитал всегда идти пешком впереди роты, ибо замечал, что стрелки, как-то охотнее и легче делают, часто довольно большие, переходы, если видят, что офицер тут же с ними.
Но вот полпути пройдено. Большой привал. Подъезжают кухни, дымят, пыхтят и у стрелков, измученных жарой, снова подымается настроение, снова смех и веселье. А господа офицеры, собравшись где-нибудь на лужайке, располагаются вокруг скатерти, положенной прямо на траву. Звенят тарелки, ложки, ножи и вилки...
После же обеда чай, наш милый час. Один стакан, другой, третий - лицо краснеет от внутреннего жара, весь пылаешь... Обед кончен. Еще несколько минут: можно полежать, покурить и - снова в путь-дорогу.
На место ночевки приходим усталые, разбитые, в особенности, если переход был уже не первым. Установка палаток, обмывание всего тела, свежее белье и постель. И так до следующего раза.
Конечно, бывали переходы и мало похожие на только что описанный. Дождливой осенью, где-нибудь в Подолии, по расхлябанным дорогам, не особенно весело тащить ноги в грязи по колено и только галицинскне волы в состоянии спокойно и невозмутимо, влача за собой огромную телегу, делать, под монотонное покрикивание мужика, версту за верстой. Но вернемся к нашему рассказу.
В одно чудное утро, сделав походным порядком изрядное количество верст, мы остановились, в каком-то лесу. До позиции было недалеко. На сравнительно небольшом участке была сосредоточена вся наша гвардия. Здесь, в этом месте должен был произойти решительный удар. Помню, мы сидели в палатке и прислушивались к артиллерийской стрельбе. Наши батареи делали подготовку и вели это с таким темпераментом, что в лесу стоял сплошной гул от выстрелов. Сердце радовалось; по звуку мы определяли, что это наши пушки.
Уже не помню сколько времени простояли мы в лесу в резерве, но вот пришло приказание идти дальше. Выстроили роты и двинулись. Впереди - огромное пространство открытой местности, кое-где проволочное заграждение, отдельные деревья. Но вот и наши окопы. Из них первая дивизия начала, после жесточайшей артиллерийской подготовки, свое наступление. Еще шагов пятьсот и мы проходим окопы противника. Трудно описать ту радость, то совершенно особое чувство гордости, которое невольно охватывает, когда проходишь по местности только что захваченной нашими. Еще несколько часов тому назад здесь разрывались шрапнели, тяжелые снаряды вырывали огромные воронки, лилась кровь, - теперь все тихо, брошено, изломано и изрыто. Круглые, довольно глубокие ямы от снарядов испещряют все поле и дорогу, по которой мы проходим. А бой уже идет значительно дальше. На расстоянии трех-четырех верст видны вспышки орудий, розовато-белые облачки от шрапнелей и сплошная пелена порохового дыма и пыли. А над всем этим стоит оглушительный гул тяжелых пушек и несмолкаемый треск пулеметов.
Небольшой лесок. Обходим его с правой стороны. Здесь стояла германская батарея. Орудия уже увезены, а перебитая прислуга еще лежит около мест, где так недавно стояли пушки. Лица у всех чёрныя, будто обуглены. Говорят, что это действие наших химических снарядов. Подходим к деревушке. Одна широкая улица, по бокам дома, большею частью разрушенные, исковерканные, обгорелые. Вот по левую сторону хата. Окна выбиты, двери поломаны, и перед ними лежит труп германца. Каска отлетела в сторону, руки раскинуты...
В этой деревушке нам приказано задержаться. Наступает вечер и кое-как устраиваемся ночевать. К ночи бой немного затих, чтобы на утро начаться с новой силой.
Следующий день солнце также пекло, было также невыносимо жарко. Помню, мы стояли в каком-то саду и наблюдали за боем. Впереди, верстах в трех, было огромное болото, посреди которого протекал Стоход, а за болотом - возвышенное место. Это то место, которое переходило из рук в руки. То наши занимали гору и немцы ее обстреливали так, что, казалось, камень на камне не останется лежать, то противник, выбив наших, задерживался на некоторое время в разбитых окопах и подвергался ураганному огню наших батарей.
Мы, в саду, стояли зачарованные представляшейся нашим глазам картиной. Было что-то потрясающе красивое в этом отдаленном холме, покрытом дымом и пылью: это был котел с кипящей водой. Но в то же время сердце невольно сжималось за тех, которые теперь там может быть отдают свою жизнь, закрадывалось чувство сомнения, удастся ли удержать за собой позицию или напрасны все жертвы. И еще один вопрос: может быть и нам готовит судьба побывать на зтой, незабываемой отныне, горе!
И вот распоряжение выступать из деревни. Собираемся у Иван Николаевича Вица и узнаем подробности. Нашему третьему баталиону приказано, рассыпав роты в цепь и завернув правым флангом, идти по направлению только что описанной горы.
Огромное ржаное поле. Рота рассыпалась и не спеша двигается вперед. Не успели пройти несколько сот шагов, как, стали рваться шрапнели, но пока высоко еще и не причиняя нам урона. Со стороны противника показалась эскадрилья аэропланов. Я насчитал 10 штук. Они кружились над нашими головами, безпрестанно стреляя из пулеметов.
Снова настал вечер. Баталион занял позицию по сю сторону болота, которое расстилалось перед нами, проходимое только по отдельным тропинкам. А там, за ним, в версте, виднелся Стоход. Залегли и ждали, что будет дальше.
Около одиннадцати часов вечера ротных командиров потребовали к баталионному. Иван Николаевич объяснил обстановку и приказал ровно в час ночи идти сменять занимающие передовыя позиции роты Преображенского полка.
Все было понятно и ясно. Значит исполнилось наше предчувствие и нам надо занимать эту гору, которая утром кипела и бурлила и которая возбуждала в нас восторг и ужас. Мрачное молчание хранило болото впереди нас и только каждые три минуты тяжелый снаряд, с воем прилетавший откуда-то из-за леса, ложился в нем и вырывал в болотистом грунте огромные воронки, забрасывая все кругом торфом и корнями низкорослых растений. Мрак ночи безпрестанно прорезывали лучи чрезвычайно яркого прожектора. Они появлялись слева, задерживались над нашими головами, освещали козырьки, штыки винтовок, торчавших из неглубоких окопов и неуловимым прыжком исчезали вправо.
Но вот ровно час. Когда стрелка часов доходила последнюю минуту, прожектор потух и орудие, посылавшее нам свой привет, прекратило стрельбу. Это было большим счастьем, ибо нам предстояло идти через болото, а в лучах прожектора нам бы не поздоровилось и многие бы поплатились жизнью. Спустились с холма. Проводник-преображенец пошел впереди, за ним я, потом подпрапорщик Старцев, лихой солдат и верный помощник, взводные и далее длинной вереницей - стрелки.
Тропинка была узкая, позволяла пройти только по одному. Шли осторожно, подымая ноги, чтобы не шлепать в воде, а вправо и влево - бездонное болото. Подходим к Стоходу. Так вот она, зта знаменитая река! Кажется узкой, а перепрыгнуть нельзя. Вдоль берега невысокие кусты, вода мутная. А сколько крови унесла уже она, эта ледяная вода!
Пока раздумывали, как лучше перейти, ибо моста не было, германцы, видимо, заметили нас, так как вдруг над нами с ужасным воем и треском, совсем низко, разорвалась шрапнель, покрывая нас своими осколками, а за первой - вторая, третья и затрещали пулеметы, засвистали пули... Укрыться негде, стоишь, как на ладони, даже лечь нельзя, кругом трясина. Откуда-то достали доску, перебросили и стали по-одному переходить. В это время подпрапорщик Старцев был ранен в руку, а преображенец, который служил проводником, получил пулю в живот. Как сейчас вижу его, корчащимся на траве, с ужасным стоном. Стали подыматься на более высокое и сухое место. Пришлось ползти, так как пули жужжали в вершках двух над головой, поминутно ударяя о стебли высокой травы.
Наконец, уже на самых буграх, наши окопы. Заняв их, вздохнули свободнее. Впереди поле и снова низкая, болотистая местность. А далее виднеется деревушка Витонеж и в ней засели германцы.
Солнце уже стояло высоко. Опять было жарко и ни капли благотворного дождя. Небо голубое, невозмутимое, безразличное ко всему тому, что творится под ним.
А вечером начался ад. Правее меня была рота Василия Василиевича Фохта и как-то случилось, что мы сошлись вместе. Стояли, прислонившись к брустверу, молча слушая адскую симфонию артиллерийского боя. Противник стрелял и в одиночку, и залпами; то свистали над нами трехдюймовки, то выли тяжелые, шестидюймовые... На наших батареях верятно уже иссяк запас снарядов и они отвечали не слишком часто.
К тебе, мой друг, обращаюсь: помнишь, как молчал окоп, как мы ждали атаку и приготовились к ней? Жутко было, кругом огонь, а с тобой я, да еще подпрапорщик.
Как долго продолжалось все это, не могу сказать. Только сильные, молодые нервы могли выдержать весь этот ужас. Но всему бывает конец. Кончилось и это наше мучение. После, отдыхая в своей землянке и перебирая мысленно все пережитое в последние дни, я вспомнил картину боя, красотой которого мы еще так недавно восторгались. И эту-то красоту пришлось нам теперь пережить самим. Как ужасна была она, эта жестокая красота стали и огня!..
На следующий день мою роту передвинули вправо. Пришлось лежать в маленьких окопчиках почти совсем в болоте. Но к чему человек не приспосабливается? Приспособились и тут. Скверно было, мокро и противно. Днем все время обстрел тяжелыми снарядами. То и дело ждешь, что угодит в самый окоп. Но Бог миловал и потерь больших не было.
Однажды утром, проснувшись, нашел в трех шагах от себя в окопе неразорвавшийся шестидюймовый снаряд. Нельзя сказать, чтобы это было особенно уютным.
Вечером гудит телефон. Говорит адъютант Николай Николаевич Ковальков "... барон, твоя очередь ехать в отпуск, через два часа придет сменить тебя прапорщик ***. Сдай роту и отправляйся к нам в штаб...".
Что чувствовал я в этот момент? Не буду лицемерить: конечно, радость убраться из этого пекла. А эти два часа! Они были самыми длинными часами моей тогда еще молодой жизни. Обстрел не прекращался и все тяжелыми снарядами, так сильно действующими на нервы. Позади, в болоте, непрекращающийся стон и крики раненых и умирающих. Их не успели еще подобрать. Эти крики хватали за душу и волновали не менее тяжелых снарядов. Но вот пришел мой заместитель, рота сдана и я иду через болото в штаб. Шлепаю по воде, прыгаю с кочки на кочку, а на душе легко и весело.
Через три дня я был уже в Киеве и ехал дальше в Петроград.
Николай барон Будберг
* * *
Комментировать не буду. Много могу сказать, но пока просто продолжаю копать.
P. S.: тем, кто только к нам присоединился -> смотрите посты по хэштегу "маяк".
Пару лет назад один прекрасный человек спросил меня:
- Слушай, ну, как же так?! Ну, вот, почему Виц застрелился на маяке? Смалодушничал? Это же слабость! А он - офицер! Как же так?! Ведь... А может, он - номинальный офицер? И не воевал никогда? Такой весь из себя, "петербуржец". А тут бросили в пекло, он и...
Я улыбалась. А что еще? Конечно, бывают моменты, когда самоубийство - демонстрация силы, пусть даже силы побежденной, но чаще...
А где-то через год еще один прекрасный человек спросил:
- ... и что там про него в Русско-японскую? Что про экономические сообщества?
- Написала всё, что нашла.
- То есть не особо-то он и воевал? Отсиделся в снабжении?
- Нууу...
- Отсиделся, - улыбается и кивает.
И я улыбалась. А что еще? У меня не было подтверждений участия Вица в боевых действиях в японскую, не было никаких данных о его жизни в Первой мировой, а пустота, чаще всего, дает повод подумать нелестное, не украшающее, порой, даже дискредитирующее...
* * *
Этот текст нашла недавно. Поскольку поисковики индексируют его довольно странно (если индексируют вообще), решила перепостить. "Военная Быль" (французское Le passé militaire) - русский военно-исторический журнал белоэмигрантов, издаваемый в Париже с апреля 1952 по сентябрь 1974 годы. Конкретно этот рассказ-воспоминание - из номера 47 за 1961 год.
Атака чешской добровольческой дружины на р. Стоход. Июль-август 1916 г.
Фото: Государственный архив Российской Федерации
На Стоходе
из боевой жизни лейб-гвардии I стрелкового Его Величества полка
Был июль 1916 года. На Юго-Западном фронте готовилось большое наступление. Наш полк находился, в это время, значительно севернее, в резерве, когда мы узнали, что тоже должны будем принять участие.
Мой третий баталион во главе с полковником Иваном Николаевичем Виц стоял в небольшой деревушке. Жили дружно, мирно, отдыхая от предыдущих боев. Однажды вечером, за ужином, Иван Николаевич получил пакет из штаба полка. Мы, конечно, были сильно заинтересованы тем, что может заключать в себе этот таинственный конверт, а Иван Николаевич любил все делать с известной торжественностью. Так и теперь. Вскрыл конверт, сначала прочитал сам, а затем уже спокойным, ровным голосом прочел и нам. И вот мы узнали, что на днях должны будем выступить, причем идти походным порядком на юг.
Разумеется, подробностей пока еще никто не знал, по каждый делал свои предположения. Иван Николаевич сам был уверен, что мы идем в Румынию. Настроение было повышенное. Все были счастливы, что кончилась эта, довольно скучная, гарнизонная жизнь, что увидим новые места, новых людей, что снова будем в деле. Вскоре собрались и отправились в путь. Хочу немного отклониться в сторону, чтобы рассказать о походных передвижениях на фронте.
Казалось бы ничего не может быть скучнее, чем изо дня в день маршировать в солнечную жару, зачастую в песчаной местности, где после двадцатой версты, еле передвигаешь ноги. Но нет, на самом деле это вовсе не так. Отчего же и в этих однообразных переходах не найти известную прелесть? И, действительно, мы ее находили, вовсе не тяготились походами.
Обыкновенно, около часу ночи, полк выстроится где-нибудь на опушке леса. В назначенное время, принесут знамя, придет командир и "... справа по отделениям, левое плечо вперед, шагом марш...." и, рота за ротой, узкой извивающейся змейкой, начинают двигаться по сырой от росы дороге.
Каждый час привал, обыкновенно через 4-5 верст. Пока еще темно, идут молча, сосредоточено, каждый со своими мыслями. На привале садимся куда попало, на край канавы, на пень. Курим и тихо болтаем. Часа через два начинает светать: мы идем навстречу утренней заре. Уже слышны птичьи голоса, скоро первые лучи солнца начнут пробиваться сквозь деревья. Еще немного терпения и огненный шар стоит над горизонтом. Подымается легкий ветер, утренняя прохлада охватывает все живое. Но это недолго. Лучи яркого солнца, косо падая па землю, начинают греть и эта теплота не только согревает землю, но и хватает за сердце человека. Радостно становится на душе, новая бодрость охватывает и идти как-то легче...
Стрелки затягивают песни. Поют то по очереди, то каждая рота отдельно, смотря, как вздумается. Конечно, репертуар чрезвычайно разнообразен, но излюбленные мотивы, как то: "Как ныне сбирается вещий Олег", "Горные вершины. Карпатские долины", "Взвейтесь, соколы, орлами..." и многие другие слышатся то тут, то там. Моя любимая песня была и осталась: "Наша гвардия идет". Рота это знала и охотно ее пела. Так легко и свободно проходилась верста за верстой. А солнце подымается все выше и выше. Лучи уже жгут. Под ногами песок. Стрелки начинают утомляться. Я лично предпочитал всегда идти пешком впереди роты, ибо замечал, что стрелки, как-то охотнее и легче делают, часто довольно большие, переходы, если видят, что офицер тут же с ними.
Но вот полпути пройдено. Большой привал. Подъезжают кухни, дымят, пыхтят и у стрелков, измученных жарой, снова подымается настроение, снова смех и веселье. А господа офицеры, собравшись где-нибудь на лужайке, располагаются вокруг скатерти, положенной прямо на траву. Звенят тарелки, ложки, ножи и вилки...
После же обеда чай, наш милый час. Один стакан, другой, третий - лицо краснеет от внутреннего жара, весь пылаешь... Обед кончен. Еще несколько минут: можно полежать, покурить и - снова в путь-дорогу.
На место ночевки приходим усталые, разбитые, в особенности, если переход был уже не первым. Установка палаток, обмывание всего тела, свежее белье и постель. И так до следующего раза.
Конечно, бывали переходы и мало похожие на только что описанный. Дождливой осенью, где-нибудь в Подолии, по расхлябанным дорогам, не особенно весело тащить ноги в грязи по колено и только галицинскне волы в состоянии спокойно и невозмутимо, влача за собой огромную телегу, делать, под монотонное покрикивание мужика, версту за верстой. Но вернемся к нашему рассказу.
В одно чудное утро, сделав походным порядком изрядное количество верст, мы остановились, в каком-то лесу. До позиции было недалеко. На сравнительно небольшом участке была сосредоточена вся наша гвардия. Здесь, в этом месте должен был произойти решительный удар. Помню, мы сидели в палатке и прислушивались к артиллерийской стрельбе. Наши батареи делали подготовку и вели это с таким темпераментом, что в лесу стоял сплошной гул от выстрелов. Сердце радовалось; по звуку мы определяли, что это наши пушки.
Уже не помню сколько времени простояли мы в лесу в резерве, но вот пришло приказание идти дальше. Выстроили роты и двинулись. Впереди - огромное пространство открытой местности, кое-где проволочное заграждение, отдельные деревья. Но вот и наши окопы. Из них первая дивизия начала, после жесточайшей артиллерийской подготовки, свое наступление. Еще шагов пятьсот и мы проходим окопы противника. Трудно описать ту радость, то совершенно особое чувство гордости, которое невольно охватывает, когда проходишь по местности только что захваченной нашими. Еще несколько часов тому назад здесь разрывались шрапнели, тяжелые снаряды вырывали огромные воронки, лилась кровь, - теперь все тихо, брошено, изломано и изрыто. Круглые, довольно глубокие ямы от снарядов испещряют все поле и дорогу, по которой мы проходим. А бой уже идет значительно дальше. На расстоянии трех-четырех верст видны вспышки орудий, розовато-белые облачки от шрапнелей и сплошная пелена порохового дыма и пыли. А над всем этим стоит оглушительный гул тяжелых пушек и несмолкаемый треск пулеметов.
Небольшой лесок. Обходим его с правой стороны. Здесь стояла германская батарея. Орудия уже увезены, а перебитая прислуга еще лежит около мест, где так недавно стояли пушки. Лица у всех чёрныя, будто обуглены. Говорят, что это действие наших химических снарядов. Подходим к деревушке. Одна широкая улица, по бокам дома, большею частью разрушенные, исковерканные, обгорелые. Вот по левую сторону хата. Окна выбиты, двери поломаны, и перед ними лежит труп германца. Каска отлетела в сторону, руки раскинуты...
В этой деревушке нам приказано задержаться. Наступает вечер и кое-как устраиваемся ночевать. К ночи бой немного затих, чтобы на утро начаться с новой силой.
Следующий день солнце также пекло, было также невыносимо жарко. Помню, мы стояли в каком-то саду и наблюдали за боем. Впереди, верстах в трех, было огромное болото, посреди которого протекал Стоход, а за болотом - возвышенное место. Это то место, которое переходило из рук в руки. То наши занимали гору и немцы ее обстреливали так, что, казалось, камень на камне не останется лежать, то противник, выбив наших, задерживался на некоторое время в разбитых окопах и подвергался ураганному огню наших батарей.
Мы, в саду, стояли зачарованные представляшейся нашим глазам картиной. Было что-то потрясающе красивое в этом отдаленном холме, покрытом дымом и пылью: это был котел с кипящей водой. Но в то же время сердце невольно сжималось за тех, которые теперь там может быть отдают свою жизнь, закрадывалось чувство сомнения, удастся ли удержать за собой позицию или напрасны все жертвы. И еще один вопрос: может быть и нам готовит судьба побывать на зтой, незабываемой отныне, горе!
И вот распоряжение выступать из деревни. Собираемся у Иван Николаевича Вица и узнаем подробности. Нашему третьему баталиону приказано, рассыпав роты в цепь и завернув правым флангом, идти по направлению только что описанной горы.
Огромное ржаное поле. Рота рассыпалась и не спеша двигается вперед. Не успели пройти несколько сот шагов, как, стали рваться шрапнели, но пока высоко еще и не причиняя нам урона. Со стороны противника показалась эскадрилья аэропланов. Я насчитал 10 штук. Они кружились над нашими головами, безпрестанно стреляя из пулеметов.
Снова настал вечер. Баталион занял позицию по сю сторону болота, которое расстилалось перед нами, проходимое только по отдельным тропинкам. А там, за ним, в версте, виднелся Стоход. Залегли и ждали, что будет дальше.
Около одиннадцати часов вечера ротных командиров потребовали к баталионному. Иван Николаевич объяснил обстановку и приказал ровно в час ночи идти сменять занимающие передовыя позиции роты Преображенского полка.
Все было понятно и ясно. Значит исполнилось наше предчувствие и нам надо занимать эту гору, которая утром кипела и бурлила и которая возбуждала в нас восторг и ужас. Мрачное молчание хранило болото впереди нас и только каждые три минуты тяжелый снаряд, с воем прилетавший откуда-то из-за леса, ложился в нем и вырывал в болотистом грунте огромные воронки, забрасывая все кругом торфом и корнями низкорослых растений. Мрак ночи безпрестанно прорезывали лучи чрезвычайно яркого прожектора. Они появлялись слева, задерживались над нашими головами, освещали козырьки, штыки винтовок, торчавших из неглубоких окопов и неуловимым прыжком исчезали вправо.
Но вот ровно час. Когда стрелка часов доходила последнюю минуту, прожектор потух и орудие, посылавшее нам свой привет, прекратило стрельбу. Это было большим счастьем, ибо нам предстояло идти через болото, а в лучах прожектора нам бы не поздоровилось и многие бы поплатились жизнью. Спустились с холма. Проводник-преображенец пошел впереди, за ним я, потом подпрапорщик Старцев, лихой солдат и верный помощник, взводные и далее длинной вереницей - стрелки.
Тропинка была узкая, позволяла пройти только по одному. Шли осторожно, подымая ноги, чтобы не шлепать в воде, а вправо и влево - бездонное болото. Подходим к Стоходу. Так вот она, зта знаменитая река! Кажется узкой, а перепрыгнуть нельзя. Вдоль берега невысокие кусты, вода мутная. А сколько крови унесла уже она, эта ледяная вода!
Пока раздумывали, как лучше перейти, ибо моста не было, германцы, видимо, заметили нас, так как вдруг над нами с ужасным воем и треском, совсем низко, разорвалась шрапнель, покрывая нас своими осколками, а за первой - вторая, третья и затрещали пулеметы, засвистали пули... Укрыться негде, стоишь, как на ладони, даже лечь нельзя, кругом трясина. Откуда-то достали доску, перебросили и стали по-одному переходить. В это время подпрапорщик Старцев был ранен в руку, а преображенец, который служил проводником, получил пулю в живот. Как сейчас вижу его, корчащимся на траве, с ужасным стоном. Стали подыматься на более высокое и сухое место. Пришлось ползти, так как пули жужжали в вершках двух над головой, поминутно ударяя о стебли высокой травы.
Наконец, уже на самых буграх, наши окопы. Заняв их, вздохнули свободнее. Впереди поле и снова низкая, болотистая местность. А далее виднеется деревушка Витонеж и в ней засели германцы.
Солнце уже стояло высоко. Опять было жарко и ни капли благотворного дождя. Небо голубое, невозмутимое, безразличное ко всему тому, что творится под ним.
А вечером начался ад. Правее меня была рота Василия Василиевича Фохта и как-то случилось, что мы сошлись вместе. Стояли, прислонившись к брустверу, молча слушая адскую симфонию артиллерийского боя. Противник стрелял и в одиночку, и залпами; то свистали над нами трехдюймовки, то выли тяжелые, шестидюймовые... На наших батареях верятно уже иссяк запас снарядов и они отвечали не слишком часто.
К тебе, мой друг, обращаюсь: помнишь, как молчал окоп, как мы ждали атаку и приготовились к ней? Жутко было, кругом огонь, а с тобой я, да еще подпрапорщик.
Как долго продолжалось все это, не могу сказать. Только сильные, молодые нервы могли выдержать весь этот ужас. Но всему бывает конец. Кончилось и это наше мучение. После, отдыхая в своей землянке и перебирая мысленно все пережитое в последние дни, я вспомнил картину боя, красотой которого мы еще так недавно восторгались. И эту-то красоту пришлось нам теперь пережить самим. Как ужасна была она, эта жестокая красота стали и огня!..
На следующий день мою роту передвинули вправо. Пришлось лежать в маленьких окопчиках почти совсем в болоте. Но к чему человек не приспосабливается? Приспособились и тут. Скверно было, мокро и противно. Днем все время обстрел тяжелыми снарядами. То и дело ждешь, что угодит в самый окоп. Но Бог миловал и потерь больших не было.
Однажды утром, проснувшись, нашел в трех шагах от себя в окопе неразорвавшийся шестидюймовый снаряд. Нельзя сказать, чтобы это было особенно уютным.
Вечером гудит телефон. Говорит адъютант Николай Николаевич Ковальков "... барон, твоя очередь ехать в отпуск, через два часа придет сменить тебя прапорщик ***. Сдай роту и отправляйся к нам в штаб...".
Что чувствовал я в этот момент? Не буду лицемерить: конечно, радость убраться из этого пекла. А эти два часа! Они были самыми длинными часами моей тогда еще молодой жизни. Обстрел не прекращался и все тяжелыми снарядами, так сильно действующими на нервы. Позади, в болоте, непрекращающийся стон и крики раненых и умирающих. Их не успели еще подобрать. Эти крики хватали за душу и волновали не менее тяжелых снарядов. Но вот пришел мой заместитель, рота сдана и я иду через болото в штаб. Шлепаю по воде, прыгаю с кочки на кочку, а на душе легко и весело.
Через три дня я был уже в Киеве и ехал дальше в Петроград.
Николай барон Будберг
* * *
Комментировать не буду. Много могу сказать, но пока просто продолжаю копать.
P. S.: тем, кто только к нам присоединился -> смотрите посты по хэштегу "маяк".