За обедом
Вспоминается работа в школе. Избитые, замусоленные темы: "Дети и война", "Женщины и война".
Могла ли я предположить тогда, что эти штампованные словосочетания станут для меня столь актуальны...
Кормлю внуков. Вдруг Данка, ведя светскую беседу, спрашивает:
- Баб, ты когда боишься тревоги?
Отвечаю честно: " Когда моюсь в душе". Думала, захихикают. Нет. Тамарка меня поддерживает, но добавляет, что страшнее всего было, когда сирена их застала в бассейне: мокрые ноги скользили по каменным ступенькам , путались в полотенцах, которые на них набросила Машка.
А потом, когда надоело фантазировать относительно опасных мест, началось их веселье, такое страшное для стороннего уха. Они хихикали и спорили, перечисляя места и действия, где и во время чего они хотят, чтобы их застала сирена, выбирая, с их точки зрения, всё самое безопасное. На каждую реплику я отвечала, что я вообще не хочу, чтобы сирены выли. Они как бы и не слышала меня. Война вошла в их жизнь, они с ней свыклись. И это очень страшно.
Могла ли я предположить тогда, что эти штампованные словосочетания станут для меня столь актуальны...
Кормлю внуков. Вдруг Данка, ведя светскую беседу, спрашивает:
- Баб, ты когда боишься тревоги?
Отвечаю честно: " Когда моюсь в душе". Думала, захихикают. Нет. Тамарка меня поддерживает, но добавляет, что страшнее всего было, когда сирена их застала в бассейне: мокрые ноги скользили по каменным ступенькам , путались в полотенцах, которые на них набросила Машка.
А потом, когда надоело фантазировать относительно опасных мест, началось их веселье, такое страшное для стороннего уха. Они хихикали и спорили, перечисляя места и действия, где и во время чего они хотят, чтобы их застала сирена, выбирая, с их точки зрения, всё самое безопасное. На каждую реплику я отвечала, что я вообще не хочу, чтобы сирены выли. Они как бы и не слышала меня. Война вошла в их жизнь, они с ней свыклись. И это очень страшно.