НОРМАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ.
Вы, разные-разные, идущие за бутерами в фаст-фуд или в сортир с «Космополитеном», или читающие кого-то там в подлиннике. Вы так похожи друг на друга, а она всегда смотрела на вас, как вы, например, смотрите кино. Вы ее, конечно, не замечали - как и следовало ожидать.
На самом деле, никто не замечает таких людей, потому, что наш мир отторгает их, как чуждый ему элемент. Мир спешит вернуться в нормальное состояние.
Вреда от нее не было никому и никакого.
А жила она в маленькой хрущевочке. Там на кухне по ночам пили воду тараканы, там сто веков копились мелочи - пакетики, тряпошные сумки, старые газеты, кастрюльки с дуршлагами, фотки и фантики - вещи давно уже ничьи, бесполезные вещи, но и выбросить их пожалели.
На большой железной кровати из прутьев и шишечек лежала бабуля.
По идее, бабулю тоже пожалели выбросить и оставили в квартире долеживать до полного разрушения.
Бабуля разговаривала, улыбалась, могла, если сесть к ней на кровать, погладить щеку, и сказать «Внучечка ты моя!»
Они с бабулей очень неплохо жили.
Была какая-то маленькая работка, привычная, простая, устроила на эту работку бабуля, когда ходила еще. Сама раньше там работала. Такая простая работка: на доски огромных весов заезжали грузовики, и надо было записывать, что за цифры на весах.
Да и хватит, пожалуй - ничего интересного в ее жизни, короче, не было.
Неинтересное пятнистое зеркало или витрины, или, может быть, лужи отражали маленькую обезьянку в практичных одежках и в пегих косичках. Обезьянка бежала на работу, или кормила бабулю. Или мыла зеркало, наводя порядок в квартире.
Потом бабуля умерла.
Так как-то… Без судорог. Не хотела беспокоить.
Пока она бегала туда-сюда насчет всей этой похоронной и поминальной суеты, куда-то пропал паспорт. Решила: не до тебя сейчас, потом восстановлю.
Мир сказал: ага, щас, это только начало!
Начальник сказал: поставили новые модные весы для грузовиков, и ты больше не нужна. Было очень приятно иметь с Вами дело, до свиданья, до свиданья. Рассчет получите.
Пришли какие-то люди, которых не было на похоронах и сказали, что они родственники.
Когда «от покойника» остается квартира, слово «родственники» приобретает зловещий оттенок.
Она смотрела на них, приоткрыв рот, что бы наконец-то сосредоточиться и понять, о чем ей говорят.
Они показывали ей бумажки с печатями, но еще не кричали.
И вообще, в конце концов, вслух между собой решили так:
-- Что ж мы, Алик, звери какие? Пусть пока живет. Коммуналку будет платить. Вот Игорек женится, тогда посмотрим. А пока пусть живет. Живи пока, деточка.
И стала деточка «пока жить».
Она сначала сходила в ЖЭК, в паспортный стол сходила… Что бы доказать, что она прописана в квартире, нужно было поднимать кучу документов.
-- Кучу, девушка! Вы понимаете?! - сказала ей округлая тетка с ногтями и в золоте.
-- Мне больше, по вашему, заняться нечем? Решайте свои дела сами, собирайте документы - сказала занятая, солидная тетка.
С паспортом тоже творилось черт-те что -- оказалось, в бабулиной кваритире она не прописана. А паспорт выдавали по месту прописки. А еще все эти одинаковые женщины так сердились на нее, так громко говорили жирными голосами, а пару раз даже кричали…
Ладно, подумала она, поживу пока без паспорта. Ведь Игорек еще не собирается жениться.
Я сделаю, я обязательно сделаю - думала она - только маленько пересижу, передохну от этих теток, от детского страха.
Так и не смогла заставить себя пойти все снова начать.
Как только она вставала утром и думала, что вот, надо пойти - в ее воображении возникала большая женщина в люрексе, махала рукой с длинными ногтями и кричала:
-- Да что вы ходите, я не пойму!!! Дел, что ли, нету?!
Деньги кончились сразу.
И рассчет, и те копейки, которые остались от бабулиных «смертных».
Работать устроиться, как назло, тоже было невозможно, опять смотрели удивленно, опять спрашивали:
-- Что вы к нам ходите? Как так - без паспорта? Разве нормальный человек бывает без паспорта? Делайте паспорт, тогда приходите.
В ЖЭКе сказали, что дворников и своих хватает. И спросили, когда женится Игорек.
Уже знали что-то. Какой он хоть, этот Игорек? - думала она. - И когда он женится?
Однажды к ней в дом пришла тетка, новая родня. Посмотрела в холодильник, шкафы зачем-то проверила. И сказала ласково:
- Голодаешь, что ли? Работала бы. Ладно. Я буду коммуналку платить и за телефон. А то потом после тебя долгов не разгребешь.
- Спасибо... - тихо ответила она.
Были подружки. Они забегали к ней с пивом, угощали сигаретами и колбасой, почти всегда приходили с мужиками. Она спала на кухне, а по утру подружки, страдая с бодуна, пили воду и учили ее, что так жить, как она, нельзя, и добром это не кончится. И что надо делать, делать! Шевелиться!
Она говорила про паспорт, прописку, теток и мертвую петлю нелепых случайностей.
Они хохотали и говорили, что она гонит, все дело просто в лени, что надо понять - никто ничего нахаляву не даст.
-- Ты не сиди, не сиди, ты бегай! Вот если б я так попала!
-- А ты?..
-- У, я бы тут такой шухер подняла! Они бы у меня все! Строем! С песней! И тетка эта твоя! И в паспортном! Короче. Сперва ты должна дать взятку.
-- С каких денег?
-- Ну… Так не пойдет. Ты просто не хочешь решать проблемы. Ты просто ищещь отмазы. Ты же ничего не хочешь делать.
-- Я хочу…
-- Нет, ты хочешь, что бы нахалявку. Нахалявочку. Подружки придут, все принесут, покормят. Бухла нальют. Ага. А мы тоже… У нас проблем, что б ты знала. А вот женится Игорек. Ну, что ты будешь делать? На вокзал, да? В теплотрассу, да? Да, дорогая, да!
Она думала: вот, мне дают советы, наверное - желают добра.
Потом к ней перестали приходить подружки. Одна вышла замуж за того, которого приводила по выходным на бабулину кровать. Другая просто перестала.
Совсем было невозможно начинать поход по этим кабинетам, но она начинала снова и снова, а там ее спрашивали удивленно:
-- Опять вы? Вам же сказали!
Все время хотелось кушать. Очень-очень. Она даже не знала раньше, что такое НА САМОМ деле «нечего есть».
Она вставала с утра, пила чай из бабулиных трав и ждала вечера. Вечером натягивала курточку, совала ноги в кроссовки и бежала, мелко ежась, по обледенелым тротуарам, сунув в карманы холодные руки. Думала про себя: у Олечки я была вчера. Значит, сегодня неприлично туда идти. У Саши приехал муж - он меня не любит, и туда идти нельзя. Пойду к… К кому бы пойти сегодня?
Все знали, что она приходит поесть.
Отказать было бы совсем уж нехорошо, тем более, она соблюдала хороший тон. Придя, садилась чинно, интересовалась, как дела. Даже отвечала в попад.
Только все знали, зачем она пришла, и тошно становилось от ее прозрачных, жадных глаз, изредка стреляющих в сторону кухни.
Страшновато становилось.
Как будто она уйдет - и оставит какую-то заразу. Не простуду и не чесотку, а такое, необъяснимое, отчего вдруг у них самих все пойдет прахом, исчезнет еда из холодильника, прогонят с работы, отберут квартиру и черт знает, что еще начнется.
И они тоже будут - вот так -- ходить в гости и ждать, ждать: когда позовут к столу.
-- Не пускай ее! - злились мужья.
-- Да как - не пускать-то.
-- А вот так! Дверь перед носом - хуяк, и все!
-- Жалко.
--А меня не жалко? Я когда ее вижу, у меня живот схватывает.
Пускать - все равно пускали, и приглашали на кухню, и наливали чай. Давали к чаю печенек каких-нибудь, а, может, просто хлеб. Даже без ничего. Батон.
Она ничего не высматривала специально. Она просто знала.
Вот там, в холодильнике, у них стоит борщ. С мясом. И еще лежит ветчина, апельсин и вчерашняя картошка. И ей ничего этого не дадут.
Не потому, что жадные.
Она понимала - дело не в жадности.
Еще у нее был любовник.
Редко-редко она решалась его побеспокоить и приезжала, шифруясь от кондуктора, на другой конец города.
Там был городской аэропорт и в небо поднимались невесомые самолеты.
Любовник когда-то не стал летчиком…
Любовник жил в общаге и никакой такой любви от него она сроду не видела.
Но все-таки. Нормальное состояние современной женщины - иметь любовника. Да.
Хоть такого.
Он покупал бутылку водки для любовной прелюдии.
Закуску он готовил сам: какой-нибудь лапш с тухом. Он называл это «Тух».
«Тух» жил у него под кроватью в количестве некотором в ящиках. Давно лежал.
Он наливал себе побольше, ей поменьше: «Не жалко мне, а ты - дама. Все-таки…»
Он клал ее в свою узкую постель с доской под панцирной сеткой.Задумчиво трахал, кажется, не переставая думать о каких-то своих делах. А утром провожал вниз, до вахты.
Все кончилось неожиданно и глупо.
Она сама уже давно поймала себя на том, что больше всего ее в этой комнате интересует закуска.
Он тоже косился.
И, когда очередной раз она припала прямо к кастрюле и не смогла затормозить, он психанул ужасно, и заорал:
-- Да ты что, блядь, жрать сюда приходишь или ебаться все-таки?!
Потом он еще орал, но она уже торопливо семенила вниз по леснице с его пятого этажа, зажав куртку под мышкой и хлябая незашнурованной обувью.
Он догнал ее на вахте, и виновато сказал:
-- Ну… Ты это… Я матом-то не хотел… Просто мне ж баба нужна, а не крепыш бухенвальдский. Я другую, короче, люблю. Не приходи больше.
И больше она не приходила.
И по «присутственным местам» не ходила тоже.
И по подружкам она больше ходить не могла.
Это она поняла, когда проснулась однажды утром.
Было роскошное, настоящее весеннее утро. В раскрытую форточку было слышно, как орут счастливые воробьи.
Ах, Солнце, Солнце, как я рада, что ты у меня в гостях! - подумала она.
Ах, Солнце, погладь меня по щеке, у меня больше нет никого.
Ты большое и теплое, Солнце, ты сильное. Я улыбнусь тебе, а ты расскажешь, что на самом деле, все в моих руках. Нужно просто быть, как ты. Вот зима кончилась - и ты берешь все в свои теплые руки.
И я смогу, да?
Нужно просто встать, одеться, и выйти из дома. И пойти в этот паспортный стол, и быть… Понастойчивей. Да. Они же обязаны. На самом деле, они обязаны восстановить мои документы, я знаю. Им просто делать ничего неохота. А вот если я буду настаивать…
Потом, с паспортом, я пойду в ЖЭК, да, Солнце? И я им скажу, что я пойду в суд, потому, что квартира моя по праву, и все знают, что моя тетка дала денег начальнице и кому надо, что бы они потеряли мой ордер.
Мне про это еще осенью люди рассказали. Представляешь, Солнце, какая она нехорошая?
А еще надо будет пойти к этой нехорошей тетке и устроить скандал. Погромче.
А еще я устроюсь на работу курьером, а под это займу денег у Сани или у Оленьки и куплю себе ТРИ пачки котлет и… Я все куплю, короче.
Просто надо встать. И выйти из дома.
Я смогу. Да же, Солнце?
Вот. Ты улыбаешься. Ты тоже знаешь, что ничего я не смогу.
А на улице машины и люди, и все кричат-кричат-кричат…
Она подумала, что все это можно решить по-другому. Не надо ничего делать. Надо просто остаться на кровати. На той, на бабулиной, из железных прутьев и шишичек. Надо лежать, читать книжки, просто подождать.
Она тихонько умрет от голода и все решится само собой.
А главное. Ничего не надо делать. И никуда не надо идти.
Все оказалось не так легко, как она думала.
Кушать сначала хотелось очень, потом очень-очень, потом перестало хотеться.
Она читала длинную книжку про «Поющих в Терновнике» и ждала - вот скоро, наверное, она уснет и не проснется.
А потом стало просто больно.
Болно было долго. Несколько дней.
Я так не могу, подумала она. Мы так не договаривались.
Что за глупость я выдумала. Умереть. Зачем.
Надо выйти на улицу и найти что-то. Что-то.
Грянул телефон.
Звонила тетка.
Тетка сказала, что желает племяшке крепкого здоровья и сообщила, что Игорек женится.
И больше она не думала никаких мыслей.
С пустотой в сознании она пришла в ванную и осмотрела пустые пыльные полки.
В шкафчике стоял коричневый пузырек, от бабули остался. Из этого пузырька она давала бабуле мелкие драже, чтобы та спала.
Но ей и тут не повезло, что ты будешь делать! Никакого блаженного вечного сна не пришло, а пришли боль, и рвота, и судороги.
Наверное, если бы она не голодала так долго, злое лекарство вышло бы наружу и ничего бы у нее не получилось.
Тем не менее, у нее все получилось. Только процесс прошел больно, страшно и грязно.
Руки и ноги зажили своей жизнью, и дергались так, как будто хотели оторваться от туловища и убежать к чертовой матери, сознание то включалось, то выключалось, но больно было даже сквозь темноту беспамятства, она грохнулась на пол и головой ударилась об унитаз, а унитаз разбился почему-то, и она успела злорадно подумать, что Игорек теперь потратится на ремонт…
А больше не думалось ничего. Было только ЭТО - больное и грязное.
Когда ее никуда уже не годное тело сдалось, и отпустило на волю прозрачную невесомую душу, был нежный и радостный весенний день.
Наверное, она прошла сквозь стекло и немного полетала над городом, удивляясь, как это она больше ничего не боится и как теперь все хорошо.
Может быть, было так. Я не знаю.
Мы ничего про это не знаем. Мы ничего про нее не знаем. Мы нормальный мир, который не может удержать в себе инородное, никчемное, бесполезное. И избавляется от него своими способами.
Мир не добрый и не злой.
Мир просто всегда стремиться к норме.
К НОРМАЛЬНОМУ состоянию.
На самом деле, никто не замечает таких людей, потому, что наш мир отторгает их, как чуждый ему элемент. Мир спешит вернуться в нормальное состояние.
Вреда от нее не было никому и никакого.
А жила она в маленькой хрущевочке. Там на кухне по ночам пили воду тараканы, там сто веков копились мелочи - пакетики, тряпошные сумки, старые газеты, кастрюльки с дуршлагами, фотки и фантики - вещи давно уже ничьи, бесполезные вещи, но и выбросить их пожалели.
На большой железной кровати из прутьев и шишечек лежала бабуля.
По идее, бабулю тоже пожалели выбросить и оставили в квартире долеживать до полного разрушения.
Бабуля разговаривала, улыбалась, могла, если сесть к ней на кровать, погладить щеку, и сказать «Внучечка ты моя!»
Они с бабулей очень неплохо жили.
Была какая-то маленькая работка, привычная, простая, устроила на эту работку бабуля, когда ходила еще. Сама раньше там работала. Такая простая работка: на доски огромных весов заезжали грузовики, и надо было записывать, что за цифры на весах.
Да и хватит, пожалуй - ничего интересного в ее жизни, короче, не было.
Неинтересное пятнистое зеркало или витрины, или, может быть, лужи отражали маленькую обезьянку в практичных одежках и в пегих косичках. Обезьянка бежала на работу, или кормила бабулю. Или мыла зеркало, наводя порядок в квартире.
Потом бабуля умерла.
Так как-то… Без судорог. Не хотела беспокоить.
Пока она бегала туда-сюда насчет всей этой похоронной и поминальной суеты, куда-то пропал паспорт. Решила: не до тебя сейчас, потом восстановлю.
Мир сказал: ага, щас, это только начало!
Начальник сказал: поставили новые модные весы для грузовиков, и ты больше не нужна. Было очень приятно иметь с Вами дело, до свиданья, до свиданья. Рассчет получите.
Пришли какие-то люди, которых не было на похоронах и сказали, что они родственники.
Когда «от покойника» остается квартира, слово «родственники» приобретает зловещий оттенок.
Она смотрела на них, приоткрыв рот, что бы наконец-то сосредоточиться и понять, о чем ей говорят.
Они показывали ей бумажки с печатями, но еще не кричали.
И вообще, в конце концов, вслух между собой решили так:
-- Что ж мы, Алик, звери какие? Пусть пока живет. Коммуналку будет платить. Вот Игорек женится, тогда посмотрим. А пока пусть живет. Живи пока, деточка.
И стала деточка «пока жить».
Она сначала сходила в ЖЭК, в паспортный стол сходила… Что бы доказать, что она прописана в квартире, нужно было поднимать кучу документов.
-- Кучу, девушка! Вы понимаете?! - сказала ей округлая тетка с ногтями и в золоте.
-- Мне больше, по вашему, заняться нечем? Решайте свои дела сами, собирайте документы - сказала занятая, солидная тетка.
С паспортом тоже творилось черт-те что -- оказалось, в бабулиной кваритире она не прописана. А паспорт выдавали по месту прописки. А еще все эти одинаковые женщины так сердились на нее, так громко говорили жирными голосами, а пару раз даже кричали…
Ладно, подумала она, поживу пока без паспорта. Ведь Игорек еще не собирается жениться.
Я сделаю, я обязательно сделаю - думала она - только маленько пересижу, передохну от этих теток, от детского страха.
Так и не смогла заставить себя пойти все снова начать.
Как только она вставала утром и думала, что вот, надо пойти - в ее воображении возникала большая женщина в люрексе, махала рукой с длинными ногтями и кричала:
-- Да что вы ходите, я не пойму!!! Дел, что ли, нету?!
Деньги кончились сразу.
И рассчет, и те копейки, которые остались от бабулиных «смертных».
Работать устроиться, как назло, тоже было невозможно, опять смотрели удивленно, опять спрашивали:
-- Что вы к нам ходите? Как так - без паспорта? Разве нормальный человек бывает без паспорта? Делайте паспорт, тогда приходите.
В ЖЭКе сказали, что дворников и своих хватает. И спросили, когда женится Игорек.
Уже знали что-то. Какой он хоть, этот Игорек? - думала она. - И когда он женится?
Однажды к ней в дом пришла тетка, новая родня. Посмотрела в холодильник, шкафы зачем-то проверила. И сказала ласково:
- Голодаешь, что ли? Работала бы. Ладно. Я буду коммуналку платить и за телефон. А то потом после тебя долгов не разгребешь.
- Спасибо... - тихо ответила она.
Были подружки. Они забегали к ней с пивом, угощали сигаретами и колбасой, почти всегда приходили с мужиками. Она спала на кухне, а по утру подружки, страдая с бодуна, пили воду и учили ее, что так жить, как она, нельзя, и добром это не кончится. И что надо делать, делать! Шевелиться!
Она говорила про паспорт, прописку, теток и мертвую петлю нелепых случайностей.
Они хохотали и говорили, что она гонит, все дело просто в лени, что надо понять - никто ничего нахаляву не даст.
-- Ты не сиди, не сиди, ты бегай! Вот если б я так попала!
-- А ты?..
-- У, я бы тут такой шухер подняла! Они бы у меня все! Строем! С песней! И тетка эта твоя! И в паспортном! Короче. Сперва ты должна дать взятку.
-- С каких денег?
-- Ну… Так не пойдет. Ты просто не хочешь решать проблемы. Ты просто ищещь отмазы. Ты же ничего не хочешь делать.
-- Я хочу…
-- Нет, ты хочешь, что бы нахалявку. Нахалявочку. Подружки придут, все принесут, покормят. Бухла нальют. Ага. А мы тоже… У нас проблем, что б ты знала. А вот женится Игорек. Ну, что ты будешь делать? На вокзал, да? В теплотрассу, да? Да, дорогая, да!
Она думала: вот, мне дают советы, наверное - желают добра.
Потом к ней перестали приходить подружки. Одна вышла замуж за того, которого приводила по выходным на бабулину кровать. Другая просто перестала.
Совсем было невозможно начинать поход по этим кабинетам, но она начинала снова и снова, а там ее спрашивали удивленно:
-- Опять вы? Вам же сказали!
Все время хотелось кушать. Очень-очень. Она даже не знала раньше, что такое НА САМОМ деле «нечего есть».
Она вставала с утра, пила чай из бабулиных трав и ждала вечера. Вечером натягивала курточку, совала ноги в кроссовки и бежала, мелко ежась, по обледенелым тротуарам, сунув в карманы холодные руки. Думала про себя: у Олечки я была вчера. Значит, сегодня неприлично туда идти. У Саши приехал муж - он меня не любит, и туда идти нельзя. Пойду к… К кому бы пойти сегодня?
Все знали, что она приходит поесть.
Отказать было бы совсем уж нехорошо, тем более, она соблюдала хороший тон. Придя, садилась чинно, интересовалась, как дела. Даже отвечала в попад.
Только все знали, зачем она пришла, и тошно становилось от ее прозрачных, жадных глаз, изредка стреляющих в сторону кухни.
Страшновато становилось.
Как будто она уйдет - и оставит какую-то заразу. Не простуду и не чесотку, а такое, необъяснимое, отчего вдруг у них самих все пойдет прахом, исчезнет еда из холодильника, прогонят с работы, отберут квартиру и черт знает, что еще начнется.
И они тоже будут - вот так -- ходить в гости и ждать, ждать: когда позовут к столу.
-- Не пускай ее! - злились мужья.
-- Да как - не пускать-то.
-- А вот так! Дверь перед носом - хуяк, и все!
-- Жалко.
--А меня не жалко? Я когда ее вижу, у меня живот схватывает.
Пускать - все равно пускали, и приглашали на кухню, и наливали чай. Давали к чаю печенек каких-нибудь, а, может, просто хлеб. Даже без ничего. Батон.
Она ничего не высматривала специально. Она просто знала.
Вот там, в холодильнике, у них стоит борщ. С мясом. И еще лежит ветчина, апельсин и вчерашняя картошка. И ей ничего этого не дадут.
Не потому, что жадные.
Она понимала - дело не в жадности.
Еще у нее был любовник.
Редко-редко она решалась его побеспокоить и приезжала, шифруясь от кондуктора, на другой конец города.
Там был городской аэропорт и в небо поднимались невесомые самолеты.
Любовник когда-то не стал летчиком…
Любовник жил в общаге и никакой такой любви от него она сроду не видела.
Но все-таки. Нормальное состояние современной женщины - иметь любовника. Да.
Хоть такого.
Он покупал бутылку водки для любовной прелюдии.
Закуску он готовил сам: какой-нибудь лапш с тухом. Он называл это «Тух».
«Тух» жил у него под кроватью в количестве некотором в ящиках. Давно лежал.
Он наливал себе побольше, ей поменьше: «Не жалко мне, а ты - дама. Все-таки…»
Он клал ее в свою узкую постель с доской под панцирной сеткой.Задумчиво трахал, кажется, не переставая думать о каких-то своих делах. А утром провожал вниз, до вахты.
Все кончилось неожиданно и глупо.
Она сама уже давно поймала себя на том, что больше всего ее в этой комнате интересует закуска.
Он тоже косился.
И, когда очередной раз она припала прямо к кастрюле и не смогла затормозить, он психанул ужасно, и заорал:
-- Да ты что, блядь, жрать сюда приходишь или ебаться все-таки?!
Потом он еще орал, но она уже торопливо семенила вниз по леснице с его пятого этажа, зажав куртку под мышкой и хлябая незашнурованной обувью.
Он догнал ее на вахте, и виновато сказал:
-- Ну… Ты это… Я матом-то не хотел… Просто мне ж баба нужна, а не крепыш бухенвальдский. Я другую, короче, люблю. Не приходи больше.
И больше она не приходила.
И по «присутственным местам» не ходила тоже.
И по подружкам она больше ходить не могла.
Это она поняла, когда проснулась однажды утром.
Было роскошное, настоящее весеннее утро. В раскрытую форточку было слышно, как орут счастливые воробьи.
Ах, Солнце, Солнце, как я рада, что ты у меня в гостях! - подумала она.
Ах, Солнце, погладь меня по щеке, у меня больше нет никого.
Ты большое и теплое, Солнце, ты сильное. Я улыбнусь тебе, а ты расскажешь, что на самом деле, все в моих руках. Нужно просто быть, как ты. Вот зима кончилась - и ты берешь все в свои теплые руки.
И я смогу, да?
Нужно просто встать, одеться, и выйти из дома. И пойти в этот паспортный стол, и быть… Понастойчивей. Да. Они же обязаны. На самом деле, они обязаны восстановить мои документы, я знаю. Им просто делать ничего неохота. А вот если я буду настаивать…
Потом, с паспортом, я пойду в ЖЭК, да, Солнце? И я им скажу, что я пойду в суд, потому, что квартира моя по праву, и все знают, что моя тетка дала денег начальнице и кому надо, что бы они потеряли мой ордер.
Мне про это еще осенью люди рассказали. Представляешь, Солнце, какая она нехорошая?
А еще надо будет пойти к этой нехорошей тетке и устроить скандал. Погромче.
А еще я устроюсь на работу курьером, а под это займу денег у Сани или у Оленьки и куплю себе ТРИ пачки котлет и… Я все куплю, короче.
Просто надо встать. И выйти из дома.
Я смогу. Да же, Солнце?
Вот. Ты улыбаешься. Ты тоже знаешь, что ничего я не смогу.
А на улице машины и люди, и все кричат-кричат-кричат…
Она подумала, что все это можно решить по-другому. Не надо ничего делать. Надо просто остаться на кровати. На той, на бабулиной, из железных прутьев и шишичек. Надо лежать, читать книжки, просто подождать.
Она тихонько умрет от голода и все решится само собой.
А главное. Ничего не надо делать. И никуда не надо идти.
Все оказалось не так легко, как она думала.
Кушать сначала хотелось очень, потом очень-очень, потом перестало хотеться.
Она читала длинную книжку про «Поющих в Терновнике» и ждала - вот скоро, наверное, она уснет и не проснется.
А потом стало просто больно.
Болно было долго. Несколько дней.
Я так не могу, подумала она. Мы так не договаривались.
Что за глупость я выдумала. Умереть. Зачем.
Надо выйти на улицу и найти что-то. Что-то.
Грянул телефон.
Звонила тетка.
Тетка сказала, что желает племяшке крепкого здоровья и сообщила, что Игорек женится.
И больше она не думала никаких мыслей.
С пустотой в сознании она пришла в ванную и осмотрела пустые пыльные полки.
В шкафчике стоял коричневый пузырек, от бабули остался. Из этого пузырька она давала бабуле мелкие драже, чтобы та спала.
Но ей и тут не повезло, что ты будешь делать! Никакого блаженного вечного сна не пришло, а пришли боль, и рвота, и судороги.
Наверное, если бы она не голодала так долго, злое лекарство вышло бы наружу и ничего бы у нее не получилось.
Тем не менее, у нее все получилось. Только процесс прошел больно, страшно и грязно.
Руки и ноги зажили своей жизнью, и дергались так, как будто хотели оторваться от туловища и убежать к чертовой матери, сознание то включалось, то выключалось, но больно было даже сквозь темноту беспамятства, она грохнулась на пол и головой ударилась об унитаз, а унитаз разбился почему-то, и она успела злорадно подумать, что Игорек теперь потратится на ремонт…
А больше не думалось ничего. Было только ЭТО - больное и грязное.
Когда ее никуда уже не годное тело сдалось, и отпустило на волю прозрачную невесомую душу, был нежный и радостный весенний день.
Наверное, она прошла сквозь стекло и немного полетала над городом, удивляясь, как это она больше ничего не боится и как теперь все хорошо.
Может быть, было так. Я не знаю.
Мы ничего про это не знаем. Мы ничего про нее не знаем. Мы нормальный мир, который не может удержать в себе инородное, никчемное, бесполезное. И избавляется от него своими способами.
Мир не добрый и не злой.
Мир просто всегда стремиться к норме.
К НОРМАЛЬНОМУ состоянию.