Я сказала: «Вот, пришла в школу». А она ответила: «Мы жидов не учим».
Девичья моя фамилия - Шаргородская. Я родилась на Украине, в городе Виннице, в 1927 году. До десяти лет мое детство было нормальным; мать, Эмма Шаргородская, заведовала библиотекой. Отец, Абрам Левит, был заведующим отделом в заготзерне, но в 1937 году его репрессировали, объявив врагом народа. Для начала в 1936 году исключили из партии - видно, потому, что отец его был раввином.
Но отец мой и мама были убежденными комсомольцами, боролись за установление Советской власти. Нас воспитывали в духе преданности Родине и в любви к ней. Все общественно-политические события в семье всегда обсуждались, но в детской памяти они сохранились не очень хорошо. В 1937 году отца ночью увели из дома, и только потом, много десятилетий спустя, я получила справку о его посмертной реабилитации. Никто не извинился передо мной за то, что у меня отобрали отца. А в школе, я помню, меня презирали за то, что мой отец «предатель». Но я хорошо училась, у меня даже троек не было, и четверок мало.
Был брат Боря и сестра Рахиль. Их вместе с мамой убили у меня на глазах.
Борик родился 18 марта, в день Парижской Коммуны, в 1934 году. Сестренка, Рушенька, родилась после ареста отца, в 1938 году. Чтобы как-то прокормить семью, моя мама устроилась работать в санаторий, где и жила вместе с моей сестрой. А мы с братом оставались в доме: я водила Борю в садик, он в сентябре должен был пойти в школу. Мне было тогда тринадцать лет, и я занималась хозяйством, как умела, хотя и сама училась в школе. Мама приезжала в Винницу в те дни, когда ей давали выходные на три или четыре дня: в санатории был пересменок, его готовили для детей новой смены, и мама полностью освобождала меня от всех домашних занятий.
Я впервые узнала о том, что я еврейка, когда училась в школе. В начальной школе учительница просила учеников подняться, называла их по фамилиям и спрашивала, какой они национальности. Тогда я даже не знала, как ответить на этот вопрос. Я сказала: «Можно, я спрошу у мамы и вам завтра все расскажу». И когда я пришла домой, мне объяснили, что я еврейка.
Начало войны
22 июня 1941 года мама как раз была дома, а я собралась в кино. Я не помню, на какой фильм хотела пойти, потому что в кино я так и не попала. Только собралась уходить со двора, как раздался сильный крик: «Война!» И мама стала меня звать: «Дочка, вернись домой!» Мне кажется, я узнала о войне часов в двенадцать дня. Может, кто-то узнал об этом и раньше, но у нас не было радио, а только черный репродуктор во дворе. В этот же день началась бомбежка: мы жили на 2-м этаже, а на 1-м этаже - соседи. Мы спускались к ним. Вой самолетов преследует меня до сих пор: взрывы, грохот. Бомбежка прекращалась на пару часов, а потом все опять начиналось заново. Маме с Рушей пришлось поехать в санаторий - я уже не помню, как он назывался, потому что память сохраняет не все, но я знала, что вернуться домой мама не могла, пока не разберут всех детей. Дети, видно, были со всей области. Мы с братом опять остались одни: садик уже не работал, уроков в школе не было, и я одна ходила за продуктами: помню, бомбежка застала меня в магазине, куда я пришла за хлебом. Мы видели, как из города бегут наши соседи - те, кто мог эвакуироваться. Я бегала за машинами, на которых уезжали советские солдаты, и просила: «Заберите нас». Но мне отвечали: «Деточка, мы отступаем, спасайтесь сами, как можете». 17 июля 1941 года мама вернулась в Винницу, а на следующий день немцы вошли в город. В этот день была очень хорошая погода, небо было синее, солнце светило, и вдруг все стало черным-черным, потому что началась стрельба, взорвали мост через реку Буг, и уже мы никуда не могли бежать. Мост, отступая, взорвали наши солдаты. Мы остались на берегу. Немцы въезжали в город на мотоциклах, в касках. И началась наша бесправная жизнь: фашисты заходили в дома, искали ценные вещи, но взять у нас было нечего, после ареста отца маминых денег хватало только на молоко, хлеб и чай с сахаром. Я с детства светленькая, с белыми волосами, на еврейку совсем не похожа. Мама заплетала мне косички, надевала на голову платок, давала мне в руки наволочку или простыню, и я шла менять постельное белье на хлеб и картошку. Приносила то, что могла. Потом повсюду развесили объявления о том, что всем евреям нужно нашить на одежду звезду Давида. Нашивки мама делать не стала; Рахиль и Боря вообще перестали выходить из дома, а я ходила только на рынок. Я не понимала, что происходит, только помню, что 1 сентября решила пойти в школу: очень хотела учиться, и у меня была любимая учительница, по русскому языку. Я пришла в школу 1 сентября 1941 года, поднялась по лестнице. Вышла моя любимая учительница и спросила: «А ты что здесь делаешь?» Я сказала: «Вот, пришла в школу». А она ответила: «Мы жидов не учим». Я заплакала и ушла.
источник - http://www.openspace.ru/society/world/details/22127/
Но отец мой и мама были убежденными комсомольцами, боролись за установление Советской власти. Нас воспитывали в духе преданности Родине и в любви к ней. Все общественно-политические события в семье всегда обсуждались, но в детской памяти они сохранились не очень хорошо. В 1937 году отца ночью увели из дома, и только потом, много десятилетий спустя, я получила справку о его посмертной реабилитации. Никто не извинился передо мной за то, что у меня отобрали отца. А в школе, я помню, меня презирали за то, что мой отец «предатель». Но я хорошо училась, у меня даже троек не было, и четверок мало.
Был брат Боря и сестра Рахиль. Их вместе с мамой убили у меня на глазах.
Борик родился 18 марта, в день Парижской Коммуны, в 1934 году. Сестренка, Рушенька, родилась после ареста отца, в 1938 году. Чтобы как-то прокормить семью, моя мама устроилась работать в санаторий, где и жила вместе с моей сестрой. А мы с братом оставались в доме: я водила Борю в садик, он в сентябре должен был пойти в школу. Мне было тогда тринадцать лет, и я занималась хозяйством, как умела, хотя и сама училась в школе. Мама приезжала в Винницу в те дни, когда ей давали выходные на три или четыре дня: в санатории был пересменок, его готовили для детей новой смены, и мама полностью освобождала меня от всех домашних занятий.
Я впервые узнала о том, что я еврейка, когда училась в школе. В начальной школе учительница просила учеников подняться, называла их по фамилиям и спрашивала, какой они национальности. Тогда я даже не знала, как ответить на этот вопрос. Я сказала: «Можно, я спрошу у мамы и вам завтра все расскажу». И когда я пришла домой, мне объяснили, что я еврейка.
Начало войны
22 июня 1941 года мама как раз была дома, а я собралась в кино. Я не помню, на какой фильм хотела пойти, потому что в кино я так и не попала. Только собралась уходить со двора, как раздался сильный крик: «Война!» И мама стала меня звать: «Дочка, вернись домой!» Мне кажется, я узнала о войне часов в двенадцать дня. Может, кто-то узнал об этом и раньше, но у нас не было радио, а только черный репродуктор во дворе. В этот же день началась бомбежка: мы жили на 2-м этаже, а на 1-м этаже - соседи. Мы спускались к ним. Вой самолетов преследует меня до сих пор: взрывы, грохот. Бомбежка прекращалась на пару часов, а потом все опять начиналось заново. Маме с Рушей пришлось поехать в санаторий - я уже не помню, как он назывался, потому что память сохраняет не все, но я знала, что вернуться домой мама не могла, пока не разберут всех детей. Дети, видно, были со всей области. Мы с братом опять остались одни: садик уже не работал, уроков в школе не было, и я одна ходила за продуктами: помню, бомбежка застала меня в магазине, куда я пришла за хлебом. Мы видели, как из города бегут наши соседи - те, кто мог эвакуироваться. Я бегала за машинами, на которых уезжали советские солдаты, и просила: «Заберите нас». Но мне отвечали: «Деточка, мы отступаем, спасайтесь сами, как можете». 17 июля 1941 года мама вернулась в Винницу, а на следующий день немцы вошли в город. В этот день была очень хорошая погода, небо было синее, солнце светило, и вдруг все стало черным-черным, потому что началась стрельба, взорвали мост через реку Буг, и уже мы никуда не могли бежать. Мост, отступая, взорвали наши солдаты. Мы остались на берегу. Немцы въезжали в город на мотоциклах, в касках. И началась наша бесправная жизнь: фашисты заходили в дома, искали ценные вещи, но взять у нас было нечего, после ареста отца маминых денег хватало только на молоко, хлеб и чай с сахаром. Я с детства светленькая, с белыми волосами, на еврейку совсем не похожа. Мама заплетала мне косички, надевала на голову платок, давала мне в руки наволочку или простыню, и я шла менять постельное белье на хлеб и картошку. Приносила то, что могла. Потом повсюду развесили объявления о том, что всем евреям нужно нашить на одежду звезду Давида. Нашивки мама делать не стала; Рахиль и Боря вообще перестали выходить из дома, а я ходила только на рынок. Я не понимала, что происходит, только помню, что 1 сентября решила пойти в школу: очень хотела учиться, и у меня была любимая учительница, по русскому языку. Я пришла в школу 1 сентября 1941 года, поднялась по лестнице. Вышла моя любимая учительница и спросила: «А ты что здесь делаешь?» Я сказала: «Вот, пришла в школу». А она ответила: «Мы жидов не учим». Я заплакала и ушла.
источник - http://www.openspace.ru/society/world/details/22127/