"Чехов и Книппер": из внутреннего диалога с текстом
Три месяца прошло с прочтения книги Сергея Сеничева [далее - С.С.] «Чехов и Книппер: союз прагматиков» (Саранск, 2023. - 392 с.). Впервые в жизни во время погружения в этот текст я испытала чувство, что не я читала эту книгу, а как будто она - меня: бесценный опыт самопонимания и внутреннего диалога как с интерпретациями С.С., так и с некоторыми настроениями переписки основных героев. И вот книга, наконец, улеглась в уме и сердце, теперь можно и вербализировать свой отклик. Хотя первая попытка отклика была сделана ещё в мае.
Данное исследование С.С. - его второе погружение в тайну отношений гениальных мужчин с их женщинами. Первая книга была посвящена Александру Блоку и Любови Менделеевой, нынешняя - Антону Павловичу Чехову и Ольге Леонардовне Книппер (в девичестве). Обе книжки - живая реконструкция отношений между двумя очень не-простыми, лучше сказать, сверх-сложными людьми.
Особенность данной книги - единственное в своем роде детальное воспроизведение последних 6 лет жизни Чехова сквозь призму его творческого и любовного союза с Ольгой Книппер. Автор задается вопросом: что заставило заядлого холостяка и любителя женщин жениться-таки? Более 15 лет С.С. исследовал и осмысливал различные источники в поисках ответа: обширная переписка А.П. Чехова («только 433 письма он написал Книппер, и более 400 - она ему; а еще ведь и другие адресаты были! - всего около четырех с половиной тысяч» - стр. 22), тексты его записных книжек, которые он сам не уничтожил, мемуары его окружения (И.А. Бунин, Альтшуллер - доктор Чехова, Потапенко, Л.А. Авилова и т.д.) и известнейшие на сегодняшний день изданные исследования его жизни и творчества. Среди последних - самое объемное и скандальное - «Жизнь Антона Чехова» Дональда Рейфилда, которое, в конечном счете, и спровоцировало, видимо, данное иследование.
На основе изученного материала автор выдвигает и обосновывает свою версию случившегося брака между Чеховым и Книппер, которая и заявлена в названии книги. Также, как и в случае с Блоком и Менделеевой, С.С. вполне бережно излагает свои аргументы: выбранные средства не погубили благую цель.
А целью было явить читателю Чехова не столько как великого писателя и драматурга, но как человека, явившегося среди людей в редком, уникальном качестве - в личности Антона Павловича. Да, «человеческое [иногда - Н.Х.] слишком человеческое», как сказал когда-то Ф. Ницше, однако, особенно, это можно наблюдать в способе бытования гениев: в них человеческое не просто явлено, но явлено крайне, радикально, избыточно даже - по всем концам любых шкал оценивания.
Человек в принципе - сложен, а гений тем более, ибо его сложность становится бездонной, уходя корнями в глубины бессознательного, а кроной бытуя в невидимых обычными людьми высотах эмпирей. Поверхность же повседневного существования таких личностей являет лишь бесконечно меняющиеся узоры-изометрии. Граница между его сознанием и бессознательным (индивидуальным, а особенно, коллективным) - настолько прозрачна и призрачна, что мышление гения не охраняет эту границу, а на пару с воображением выуживает из бессознательного идеи, образы, символы. А раз граница не на замке, то из бессознательного чего только не вылезает на свет, и тень - тоже. Эта тень является себя как в поведении, выходящем за рамки привычного, дозволенного даже, так и в творчестве.
И образ Чехова в тексте С.С. получился не плоским, не идеальным, не демонизированным, а - объёмным. Автор очень удачный способ изложения материала использует. Вся книга напоминает кристалл, а главы - отдельные его грани, в которых делаются акценты то на одно, то на другое, а в целом - получается красота. Челночным изложением фактов (то вперед во времени забегает, то назад) Сергей Сеничев создает фон, объем, атмосферу, в которой отношения Антона Павловича и Ольги Леонардовны не покрыты пылью чьих-то воспоминаний, а предстают перед читателями как живые.
При этом, несмотря на то, что книга построена не в хронологическом порядке, у С.С. очень дотошная работа с датировками писем, событий, что увеличивает доверие к его исследованию. Благодаря глубокому его знакомству с перепиской этой пары, ему удается легко, перечисляя через запятую волновавшие их темы и проблемы, как будто даже воссоздать атмосферу их жизни, погружая в неё и читателя. А ещё это позволяет полноценно пережить плотность и интенсивность их переписки, по которой видно: любят оба! Даже если прагматика их брака вполне имела место быть.
Книга изобилует оценочными суждениями, и это можно принять по двум основным соображениям: во-первых, это - не научный текст, а текст, рожденный желанием разобраться со множественными биографиями Чехова, которые либо идеализируют его, либо - не то чтобы демонизируют, но представляют его в уничижительном виде. Ведь если поклонникам важно сохранить идеальность кумира, то среднему человеку важно пережить великого как «всего лишь человека». Ницшевская мысль о толпе и сверхчеловеке - актуальна всегда: лишенный достоинства жаждет лишить его и другого. И прав С.С. (стр. 50) в том, что пропагандируемый идеальный образ при сильной цензуре рождает мифический образ, который всегда имеет теневую сторону: последняя и выходит на свет, как только ослабевает контроль цензуры, особенно, в отсутствии самоцензуры.
А во-вторых, С.С. - сам поэт, писатель, автор пьес, художественный руководитель и режиссёр театра. Последнее - особенно вызывает доверие к его интерпретациям эпистолярного, писательского и драматургического наследия Чехова. Чехова, обострившего вечное вопрошание: что значит быть человеком? - и давшего вполне российский, по стилю, ответ.
В Европе, особенно, после Канта, считается, что быть человеком - это, прежде всего, быть в человеческом достоинстве, удостоверяющегося одновременно совестью и через других (суд, суждение другого - важно!). В России, быть человеком - это быть сердечно открытым другим. И всё чеховское творчество не осуждает, а именно свидетельствует о боли предательства в себе человека, о том, как экзистенциальное одиночество становится мрачной ловушкой, если оно игнорирует свободу свою и другого, свободу смыслообразования и воображения.
Знаете, большие писатели являются проводниками идей и людей, которые что-то недоговорили, остались непонятыми или были мифологизированы, превратившись в свою же застывшую посмертную маску. Автор данной книги полноценно реанимировал своих героев. Будучи не раз сам в шкуре Чехова по жизни, С.С. создал текст как драматургическое произведение (не трагедию, а драму, демонстрирующую сложнейший клубок проблем в самих персонажах и в их отношениях с миром) - по всем законам жанра: с завязкой (1 глава), нагнетанием (2-4 главы развивают сюжет в стиле трагифарса по «по закону обострения предлагаемых обстоятельств» - стр.102), кульминацией (5-7 главы) и развязкой (последние три части книги), мастерски создавая интригу по ходу повествования, которая увлекает и вовлекает читателя в переживание происходящего на страницах книги. С первой страницы изложения - через каламбур А.М. Горького о последних словах А.П. Чехова - читатель вводится в пространство драмы чеховской жизни.
По ходу изложения, С.С. показывает себя в качестве отличного знатока мужской и женской психологии, умелого читателя между строк, чувствующего интонации, эмоции, мотивы. Текст книги читается легко и интересно ещё и потому, что С.С. задействует множество параллелей из жизни других великих людей российской и мировой культуры (здесь используются материалы его наработок для книги «Диагноз: гений»), демонстрируя чуть ли не закономерности, позволяющие пережить сложность Чехова как явление индивидуальности.
Ниже я позволю себе поделиться несколькими впечатлениями и мыслями-вслух по отдельным главам, хотя, на самом деле их больше (вся книга исписана на полях карандашом!), но многие из них - слишком интимны. Поэтому - только те, что инициировали философское со-творчество.
В первой же главе (на стр. 32) С.С. пишет, что жены великих русских писателей - чуть не поголовно записные девочки для битья. Так уж сложилось в общественном самосознании. Вот и подумалось, то ли это - отголоски российской патриархальности и зависти, то ли - универсальный феномен кумирства. Ведь когда кого-то воспринимают в качестве кумира (а кумир для поклонника - не человек, он - почти сам бог), то обвинения и обрушиваются на самых близких тому людей, и это, чаще всего, супруги. Вообще, нежелание и неспособность видеть в кумире человека лишают того права на дееспособность: поклонники тем самым унижают кумира, низводя его до идола, с которым «нехорошие» люди могу сделать, что угодно.
Во второй главе С.С. дает прекрасную отповедь фрейдистскому истолкованию личности Чехова! По каждому пункту «обвинения» он вываливает и факты, и такую их убедительную интерпретацию, что ничего не остается, как абсолютно согласиться с диагнозом больного воображения Рейфилда.
С каким чувством юмора С.С. показывает, как садо-мазохистский глаз Рейфилда выуживает из названий чеховских рассказов, из речевых оборотов, используемых им в переписке с близкими людьми, диагноз: брак Чехова и Книппер - брак раба и госпожи (бррр, муть!). Вся сложность Чехова умещена Рейфилдом в обозначенное им прокрустово ложе. Как он ещё до духовного инцеста Чехова с мамой и сестрой не додумал? И в этом споре с не-устроившей его фрейдистской версией личности Чехова С.С. проявил себя как очень дотошный знаток его творчества.
Хотя, понятно, что самая тонкая материя в любом человеке - его сексуальность, ибо последняя есть выражение телесности, пронизанной идеями или, лучше сказать, нанизанной на них; чувственность человека никогда не теряет связи с мышлением, сознанием. Что уж говорить о гениальности! Она непременно выражается в каких-то особенностях интимной жизни - не из распущенности как власти только тела (когда человек не знает, а как ещё можно интенсифицировать реализацию желания), а потому что идеи не оставляют его никогда.
И если уж говорить о либидо, то в отношении гениальных людей его лучше понимать в русле юнгианства, а не фрейдизма. Для последнего, либидо - только сексуальная энергия, и тогда идеи и действия человека транслируют именно её. По Юнгу, либидо - это воля-к-смыслу: именно смысл или идея, являющая себя в нем и через него, и пронизывает собой все проявления телесной и духовной жизни человека. Смысл неисчерпаем, а воля неутомима, пока гений на связи с человеком.
А замечательные вставки из жизни других известных людей позволяют увидеть, что норма - это вообще удел среднего человека: талант и гений начинаются с преодоления нормы; причем, это преодоление не есть самоцель для них, но - побочный эффект их способа свободного самопредъявления.
С другой стороны, я думаю, что фрейдисты (шире - и психоанализ, и аналитическая психология) всё же частично правы, ибо чеховское чувство юмора, наполнившее творчество Чехова, вполне могло сформироваться как защитный механизм от психологического и физического насилия отца, став этакой коркой, защищающей рану от нагноения. Чеховский юмор является свидетельством предельной уязвимости Чехова опытом несовершенства и пошлости. С.С. дал такое живое описание детства Антона Павловича, что не остается никаких сомнений по поводу «сора», из которого, «не ведая стыда», вырос неповторимый чеховский стиль.
Третья глава разворачивается идеально, ибо скрыты пока все подводные камни, объясняющие такое легкое сближение Ольги Книппер и Чехова. Аналитическое описание кандидатур для их «любовного треугольника» - прекрасно! Эффект нагнетания интриги вполне удался. Здесь С.С. вовсю использует изобилующий пикантными подробностями труд Рейфилда о «беспорядочных» связях Чехова с осени 1898 до весны 1899 гг. А как Чехов прекрасен в том, как он расстается со своими пассиями, переводя отношения в дружбу!
Также в этой главе поразила судьба Марии Павловны - сестры Чехова: её брак с Левитаном не состоялся, ибо сам брат отговорил, а Бунину она отказала сама. Конечно, когда в гениях - твой брат, то сложно найти равного ему! Вот и сестра Ницше была с ним до конца его. Быть при гениальном брате - всегда более предсказуемо, чем замужество. И лучше, чтобы и брат оставался холостяком, ибо так он более предсказуем. Очень показательна выдержка из письма МаПы по поводу женитьбы брата: «Знаешь, Антоша, я очень грущу, и настроение плохое, есть ничего не могу, всё тошнит.» (четвёртая глава, стр. 179): страх за себя перевесил радость за брата.
На стр. 132 есть один интересный момент: именно Ольга Леонардовна делает первый шаг к чувственному сближению, именно она «передаёт привет Маше и «мамаше», желает им поскорее устроиться на новом месте, традиционно жмёт руку и точно так и надо, решительно и без церемоний: “целую в правый висок”». Подумалось, а как ещё-то могло быть?! Настоящая женственность не жеманничает, ибо жеманство - форма власти над мужчиной (для привлечения его внимания к себе). Женственность совершает действие, честно демонстрирующее готовность быть с ним. А там уж как он решит. Ведь стремительность (центростремительность даже, где центр - объект любви), энергия, жизненная сила, спонтанность и есть женственность.
Ольга Книппер, как женщина, стремительна, она давно уже все решила, ибо женщина не умом решает, взвешивая все «за» и «против», а сердцем - мгновенно: либо «да», либо «нет». И это самое «сердце», или не знаю, что уж там ещё, настраивает её внутреннюю жизнь на его голос, облик.
Четвертая глава прекрасно демонстрирует взаимный троллинг двух любящих людей, живущих в разлуке, со множеством скрытых от любопытных глаз глубинных течений. Основные темы - тема верности и тема свадьбы. Вообще, хочется защитить Ольгу Леонардовну от обвинений в ее неверности. Знаете, верность женщины - это не добродетель даже, а бытие в качестве взаимно любящей. Вот мужская верность вполне себе добродетель, ибо даже счастливый мужчина легко поддается соблазну в отсутствии рядом его любимой женщины (и нужно обвинять меня в предвзятости: это - реалии жизни). По письмам видно, что Ольга Книппер безусловно любит!
В этой же главе читатель знакомится с особенностями свадьбы. Свадьба состоялась, в отношении сестры и матери «все осталось по-старому», впрочем, и в отношениях между супругами - тоже: Чехов - в Ялте (предписание врача!), Книппер-Чехова - в Москве (ну, она же - актриса МХАТа!). Их раздельное существование с редкими встречами тоже как будто льет воду на мельницу тех, кто считает, что никакой любви между ними и не было.
Подумалось, может, чеховская любовь на расстоянии - это выражение потребности Чехова чувствовать надежду в абсолютно безнадежной ситуации предсмертия. Когда Ольга Книппер была бы рядом всегда, она стала бы частью этой самой безнадежности. Получается, что любовь на расстоянии имеет смысл только в такой безнадежности, которую не избыть в силу уже реального дыхания смерти, а также - отсутствия при этом еще какого-нибудь источника надежды, не касающегося любви. Вообще, надежда гения часто связана с тем, чтобы получить признание, нобелевскую премию, увидеть внуков и правнуков, дописать, договорить начатое и т.п. Похоже, что у Чехова надежда была связана только с любовью.
В начале пятой главы (стр. 191) С.С. дает прекрасную отповедь тем, кто ссылается на мнение Чехова о браке от 1895 года - ещё до-книпперовской поры (стр. 191)!! Глава о том, как Ольга Леонардовна подчиняла себе Чехова. Не думаю, что она делала целенаправленно, но её интересы пайщицы МХАТа, ведущей актрисы и любящей Чехова женщины, конечно здесь были неотделимы друг от друга.
Именно в этой главе читателю предоставляются аргументы в пользу прагматических мотивов брака Чехова и Книппер. Да, несомненно, момент прагматики был. Причем, у Ольги Леонардовны, как женщины, любовный мотив к браку был точно больше прагматического. А вот у Антона Павловича, скорее всего, наоборот: он может любить и без брака (весь опыт его любовных похождений свидетельствует об этом), а вот потребность в театре как единственном источнике его заработка выводит на первый план прагматику брака с Ольгой Книппер.
Особенно в этой главе поразило описание фона создания «Вишнёвого сада»: он показан настолько ярко, что удивляешься, как эта последняя пьеса Чехова могла быть создана в качестве шедевра?!
Шестая глава демонстрирует то, как уже Чехов «игрался» с Ольгой Леонардовной до брака.Л. “Уехав в Ниццу, он ведет себя так, как будто взял тайм-аут в их отношениях, но бесконечно просит у неё отчета о репетициях «Трёх сестёр»”, - пишет С.С. Вот не знаю даже: реально ли она в этот момент нужна только для контроля над тем, как дела с постановкой спектакля, или это - единственное поле, которое он может себе позволить в переписке, дабы не накручивать себе чувства, но оставаться с ней на связи?
В ситуации с деланием предложения С.С. хорошо показывает мужскую стратегию поведения! То, что Антон Павлович пишет только ответные письма, не говорит об отсутствии у него к ней чувства, но - о потребности некоторой тишины: поддерживать её поддерживает, но не более того; он-то как раз очень по-мужски всё взвешивает, ведь он болен, заядлый холостяк: нужны ли такие кардинальные перемены? может, можно по-старому обойтись - без брака? и вообще, что за чувство его захватило?
Однако позже, если уж Чехов сказал, что люблю и женюсь, так чего ещё мусолить это: поступок важней слов!
На стр. 252 приводится текст письма Чехова, в котором он сетует на прессу: «Для театра можно писать в Германии, в Швеции, даже в Испании, но не в России, где театральных авторов не уважают, лягают их копытами и не прощают им успеха и неуспеха (вообще-то газеты не автора - актёров клевали. - С.С.)». Знаете, к сожалению, это касается не только театра. В России вообще не уважают всего того, что не вписывается в ожидания публики: успех вызывает зависть, неуспех - желание унизить для подтверждения своей правоты в своих же глазах.
В конце главы Чехов, судя по созданным им персонажам, предстает в качестве мизантропа и пессимиста. Мизантроп и пессимист: эта сладкая парочка понятий у меня ассоциируется с Артуром Шопенгауэром, который ещё и женоненавистником был! Думаю, что Антон Павлович не был ими в классическом понимании. Шопенгауэр, как мизантроп, был закрыт от всех и вся. Дом Чехова был полон: он любил человека-вообще, любил наблюдать, общаясь с многочисленными приятелями, хотя и держал границу общения.
Классический пессимист, как и оптимист - это пошлые жизненные позиции, реализующие рабскую психологию зависимости от власти внешних обстоятельств. Однако это совсем не по-чеховски: все его тексты высмеивают, по сути, мещанство и пошлость! Чехов, скорее всего, глубоко укоренен в трагичности. Оптимисты нивелируют всю сложность происходящего, пессимисты чрезмерно драматизируют, человек с трагическим мировоззрением воспринимает сложность ситуации как повод к экзистенциальным переживаниям себя в своей свободе.
Трагизм сохраняет трезвость, открытость к пониманию позиции другого при способности видеть истоки и слабости любых вариантов отношения к существующим в действительности проблем. И вот это-то видение Антон Павлович и реализовывал как по жизни (в юморе, в троллинге), так и в текстах, высмеивающих жизненные драмы его героев, оторванных от способности искренне радоваться и быть - хотя бы немного, но - над своими страданиями.
Поэтому и мизантропия его - не классическая тоже: она не из ненависти к человеку исходит, а из трагического переживания несовершенства человеческой природы. И даже если признать наличие у Чехова ненаисти, то последняя носит характер более эстетический, нежели этический. И вообще, лучше высмеивать, чем по-интеллигентски жалеть и брать на себя вину за отсталость народа.
И именно потому, что он не классический мизантроп и пессимист (и вообще, не они!), он и - не женоненавистник! Он любит женщин (как показал С.С., со всеми «бывшими» он сохранил дружеские отношения), и любит Ольгу Леонардовну.
В седьмой главе прекрасно излагаются события осени 1901 - осени 1902: тоска, расставания, болезни, подозрения, страхи, прощение - любовь! До слез. У Ольги Леонардовны по описанию болей и долгому «отходняку», скорей всего, была внематочная беременность со странным сроком. С.С. очень убедительно вносит сомнения по поводу возможных отцов нежелательной беременности О.Л., прекрасно защищая её любовную честь жены. Главное, по итогам, читатель видит, что Антон Павлович любит ее и надеется, что она еще родит ему.
На стр. 290-291 описан приступ кашля Антона Павловича в его поездке по Каме - в Усолье: сердце разрывалось это читать. Однако какой же удивительной - аристократической по духу - натурой был Чехов видно из этого отрывка-воспоминания А. Тихонова: «И тут я в жёлтом стеариновом свете огарка впервые увидел его глаза без пенсне. Они были большие и беспомощные, как у ребёнка, с желтоватыми от желчи белками, подёрнутые влагой слёз... Он тихо, с трудом проговорил: - Я мешаю... вам спать... простите... голубчик...». Повторюсь, только трагическое мировосприятие способно быть предельно чутким к другому.
Восьмая глава получилась самой философской. Философия дружбы. Философия одиночества. Показывая разнообразные отношения Антона Павловича с его окружением, С.С. аргументирует свой тезис, что настоящей дружбы у него не было не с кем. Целью этого пассажа стало оправдание того, для чего Чехову еще нужна стала Книппер, ибо «к осени 98-го наш герой впервые почувствовал себя абсолютно одиноким. Оттолкнув Суворина, он оказался в той самой пустыне. Рядом не осталось никого.» (стр. 336).
Чехов до смерти своей носил папашину печатку с надписью «Одинокому везде пустыня». На первый взгляд, данная фраза - более о психологическом одиночестве, типа: если тебе никто не нужен, потому что тебе кажется, что и ты никому не нужен, то ты свою пустыню за собой таскаешь. Но мне кажется, что это - об экзистенциальном одиночестве, изначально бытийственном, и пустыня здесь - не ноша, но - поле возможностей. И еще, пустынничество - это особое состояние личностного бытия, в котором не ты принадлежишь миру вещей, а мир - тебе: так легче погружаться в себя и держать свои границы.
Тем более, здоровье Чехова, мягко говоря, совсем не ахти. Сразу вспоминается создатель идеи «сверхчеловека»: тоже больной, как будто презиравший «человека толпы», однако, очень трепетно относившийся к границам другого человека. Это - свидетельство человеческого достоинства.
С.С. пишет, что Чехов при своих гостях мог просто встать и оставить своих гостей без себя. Не думаю, что это - проявление мизантропии, он просто обладал хорошей способностью держать свои границы: впускать людей в свое пространство, но ограничивать время общения, ориентируясь на свои ощущения: хватит, насыщен общением. В том числе, из какой-то внутренней интеллигентности: если эстетически уже передергивает, то вместо того, чтобы устроить «публичную порку» лучше уйти, дистанцироваться. Парадоксально, но это - человеколюбиво на вырост (типа: у людей - и так проблемы, зачем их отягощать-то?).
Дистанция - это важнейший экзистенциал, выражающий диалектику «близи-дали». Дистанция учреждается не столько активностью субъектов взаимодействия (они - лишь условия ее наличия), сколько - смыслом любви ли, красоты или человеческого достоинства. Если дистанция схлопывается, то человека - в его отношениях с миром или конкретным Другим - настигает опыт пресыщенности, боли, страдания; если же дистанция чрезмерна, то отношения остывают до леденящего равнодушия. Искусство человеческих отношений есть искусство держать дистанцию - нежно, бережно, чутко. Дистанция есть тишина - внимающая, вбирающая, связывающая, преобразующая.
Тишина, пустыня - место трансформации и творчества.
Да, Чехов часто устраивал троллинг, но не столько с целью злобно высмеять, спровоцировать ожидаемую реакцию унижения другого, сколько реакция ожидается как зеркало для своих слов и поступков. Троллинг как этакая провокация собственного - для Чехова - самопонимания.
Если говорить о дружбе. Думаю, у большинства людей настоящих друзей - один, два. Другое дело, для величин уровня Чехова, дружба - дело редкое в силу их самодостаточности. Они не нуждаются в том, чтобы использовать другого, ожидая этого и от друзей. Друг для них - не столько про взаимное использование-помощь и отзывчивость, сколько - про взаимо-одаривание, про чуткость.
У великих чувство своей самодостаточности и правоты настолько устойчиво, что дружба часто проблемна не из-за них, а из-за того, что другие не способны соответствовать этой планке взаимо-одаривания по широте души. Иэто самое взаимо-одаривание сопровождается не чувством долга благодарности, но - переживанием естественности такого поведения, от иного - сводит скулы, ибо благодарение в качестве ответного долга невыносимо.
Самодостаточность, экзистенциальное одиночество часто инициируют ситуацию, когда никто не есть друг, но человек при этом открыт всем (чувственно) и критичен (мышление): видя и понимая другого, он видит и понимает себя.
В главе «Под занавес» описываются последние месяцы жизни А.П. Чехова. Одновременно - бережное и пронзающее по деталям - до слез ручьем.
Вместо эпилога. Здесь приведены последние письма О.Л. Книппер к умершему уже А.П. Чехову с критическими, кажущимися иногда критикантскими, комментариями С.С. Да, конечно, эти письма - не дневник, автор прав. И то, что она «грозилась» рассказать в первом письме, да так и не рассказала, конечно, говорит об эпатажности этого её действа.
С другой стороны, она - православная, и по повериям нельзя мусолить имя умершего (только "за упокой" можно читать в церкви), дабы не привязать его к земле и не сделать привидением. хотя, я не думаю, что Ольга Леонидовна именно из этих соображений не писала, не разговаривала со своим мужем, но по-немецки соблюдала приличия. Однако у нее точно была потребность говорить-в-горевании, вести диалог из своего - обрушившегося на нее - одиночества. «Где ты?» - фигура речи, конечно: так она о себе через него вопрошает. Тем более воображение актрисы куда девать?
Много уменьшительно-ласкательных слов в письмах свидетельствует о нереализованной роли матери Ольгой Леонардовной, и что к нему она в последние месяцы относилась как к больному ребенку. Или - о вине, которую ей бессознательно (стр. 318) хочется приуменьшить. А ещё, это может свидетельствовать о нежности, которая и выливается в этот пошловатый, как будто наигранный, текст. Письмо от 30.08. 1904 - самое-самое пронзительное (стр. 382-383).
Интересно, С.С. приводит слова Ольги Книппер-Чеховой от 1946 года: «Ведь я не девочкой шла за него, ЭТО НЕ БЫЛ ДЛЯ МЕНЯ МУЖЧИНА (выделение, разумеется, наше. - С.С.), - я была поражена им как необыкновенным человеком, всей его личностью, его внутренним миром - ох, трудно писать всё это... Эти мучительные шесть лет остались для меня светом и правдой и красотой жизни...». Надо сделать скидку на то, что это писала уже очень зрелая женщина, прожившая без Чехова более 40 лет! Конечно, он уже для неё - не мужчина, но человек. Вот не верю, что в те годы она его воспринимала только как человека.
Вообще, эти вечные вопросы: кого любят в гениях - человека, мужчину/женщину, личность, произведения? Так и вспоминаются споры вокруг булгаковской Маргариты: роман любила она или Мастера, пишущего роман? Думаю, часто всё усложняют. Любят цельность, сложность, бездонность вселенной, в которой мужчина/женщина, творчество, индивидуальные особенности личности есть проявления нераздельного единого. Поэтому, думаю, в 1946 году постаревшая Ольга Леонардовна могла уже говорить, что вышла замуж за человека, однако в 1901 году - она выходила замуж точно за вселенную мужчины с именем Антон Чехов.
_____________
И напоследок. У изданной книги - большие поля: черкайся, сколько захочешь, «…ибо чтенье восходит к карандашу безо всяких там или-или…». Черкайтесь, удивляйтесь, спорьте, восхищайтесь, возмущайтесь, задавайте вопросы, сами пишите на них ответы - все эти оттенки переживаний вам гарантированы этим текстом. Единственно, что вам не гарантировано, это - скука от чтения.
______________________
Здесь - черновая рецензия на неоконченную ещё рукопись этой книги от 2012 года!