Письма из Израиля 15.1
Письмо №15, 30 апреля - 22 мая 1993 года
Часть 1
По-прежнему не хочу работать. Винтик не на своем месте.
Надеюсь, что это письмо будет последним написанным и размноженным таким устаревшим способом, потому что я собираюсь покупать компьютер*. Я уже чуть было не купила (подержанный 286-й), но прочла в газете, что цены на компьютеры скоро упадут. За новый, 386-й надо было заплатить около двух тысяч долларов, и это было многовато, так что я теперь жду, когда он подешевеет. Газеты регулярно обещают дальнейшее снижение цен. На работе компьютер достаточно надоедает, но всё же он нужен - для обработки текстов.
Кроме того, у меня появилось дополнительное занятие, приносящее даже небольшой дополнительный заработок: я даю уроки программирования школьникам (вернее, школьницам). Здесь в школе изучают Паскаль, и у многих большие трудности, а его надо сдавать на аттестат. Я совершенно не искала учеников: сами набежали. Впрочем, мне это занятие доставляет большое удовольствие, но ощущается нехватка компьютера. За урок я беру 20 шекелей. Если бы я могла давать по 5 таких уроков в день или 4, но шесть дней в неделю, то могла бы бросить работу. Но столько не наберешь, да и заработок этот ненадежный: сдадут экзамен и поминай как звали.
А бросить работу по-прежнему очень хочется. Я её ненавижу всей душой, только иногда это как-то ослабевает, а иногда усиливается. При этом я продолжаю себя осуждать за это чувство, т.к. знаю, что обществом оно было бы сурово осуждено. И в Союзе нам вдалбливали, что надо работать, работу надо любить, а кто не любит, тот паразит и антиобщественный элемент. Мысленно я пытаюсь оправдаться перед обществом и самой собой: что я не вообще не люблю работать, а вот именно так, на таких условиях, когда надо сидеть в определенном месте определенное время. В философских терминах: я не могу вынести отчуждения своего времени. Когда я даю уроки, это - мое время, оно не отчуждено. И вообще когда я работаю дома. Но ездить куда-то и работать под надзором - вот это меня тяготит невыносимо.
Но приходится это делать, не считаясь ни с какими эмоциями, скрывая их. А это значит - превращаться в автомат. Я могу сколько угодно, скрежеща зубами, говорить себе: «Здесь я работать не буду!» Но это «не буду» так далеко от реальности, что я не удивлюсь, если проработаю так до пенсии. Хотя сейчас страшно об этом подумать. Ну и как быть? Бросить всё и заняться чем-то фантастическим, вроде распостранения косметики? Или идти убирать чужие квартиры? Это - единственные доступные занятия. К тому же я и пособия не буду получать, если сама уволюсь.
Я всё рассчитывала, что меня уволят, но что-то совсем на это не похоже. Думала, что вот начну уходить вовремя, не буду задерживаться - тогда и уволят. Ведь это настолько не укладывалось в рамки принятого поведения. Но вот я давно так поступаю - и ничего, даже премию стали платить.** А другие, по-моему, тоже стали раньше уходить.
То мне казалось, что работа, которую я делаю, вот-вот кончится и могут уволить. Но дают всё новую и новую. А не могу же я нарочно выполнять работу плохо. Что поделаешь - приходится служить обществу, раз обществу я нужна!
Неожиданно я получила моральную поддержку в своем нежелании работать - со стороны любавичского ребе. Любавичский ребе - это духовный глава хасидов. О хасидах в России уже слышали: в связи с той историей в Ленинской библиотеке.*** Хасиды - это течение в иудаизме, не совсем секта, но вроде того. Т.е. все хасиды - евреи, но не все евреи, даже религиозные - хасиды. Любавичский ребе у них - вроде папы римского. Живет он в Америке, а называется любавичским потому, что всё движение хасидов началось в селении Любавичи, где-то на Западной Украине, кажется. Это звание передается по наследству, но может передаваться также от тестя зятю.
Так вот, в газете была опубликована последняя речь любавичского ребе, и там говорится, что призвание женщины - дом и семья и очень плохо, что женщины ради денег или карьеры идут работать. Собственно, это - типичное мракобесие, с точки зрения передового человечества, но я, как уже говорила, нашла в этом некоторое оправдание: поняла, что женщина имеет право не хотеть работать. Конечно, я никак не могу считать себя последовательницей любавичского ребе. Если уж следовать правилам, то нужно иметь прежде всего такого мужа, который обеспечивал бы семью. А уж если хочешь одна растить ребенка, то приходится и материально его обеспечивать. А здесь ведь даже обучение платное, начиная со старших классов школы, не говоря уже об институтах. Сейчас тоже приходится что-то платить: какие-то деньги на экскурсии, на охрану, на содержание школы. Но не очень много. А в старших классах хорошей школы надо платить 400 шекелей в месяц. В плохой школе поменьше, но совсем бесплатных нет. (Разве что религиозные.)
«В жилу» пришелся также разговор, подслушанный в маршрутке (на иврите) - собственно, монолог женщины. Она ответила кому-то, что сейчас не работает, а вообще она по профессии - как это перевести: мужчина - «электронщик», а женщина - «электронщица»? - в общем, специалистка по электроннике****. Она рассказала, что проработала на заводе 8 лет. «Я не видела зимы, я не видела лета!» - повторяла она эмоционально несколько раз. В шесть утра вставала и в шесть вечера возвращалась. Ну, два раза в неделю в три часа. (Я сообразила потом, что это - обычный режим работы на государственных предприятиях: 6 дней в неделю, но во вторник и в пятницу работают по полдня: до двух часов. А в остальные дни с 7 до 16 часов или до 17.) Нет, нельзя сказать, что работа была неинтересной: что-то делаешь, смотришь: а уже 3 часа, а потом раз - и уже 5 часов. И платили хорошо: 2,5 - 3 тысячи. «Но я не видела зимы, и я не видела лета!» Пошла - попросила, чтобы ей сократили часы работы: в общем, хотела перейти на неполную ставку. Но ей сказали: «Госпожа! Очень многие женщины готовы работать на таких условиях, на каких ты работаешь!» И вот теперь она не работает.
Я уже читала, что здесь не хотят давать неполную ставку. Мне это не совсем понятно: почему не взять двух женщин вместо одной - каждую на полставки? Ведь работая меньше времени, человек меньше устаёт и работает производительнее. Но им это почему-то невыгодно. Может быть, если бы я была на месте хозяев, я бы это понимала. У каждого свои резоны.
Но отрадно хотя бы, что среди этих израильтян, обычно работающих, как заведенные, есть и такие, которые хотят «видеть зиму и видеть лето». Правда, у этой женщины, наверно, муж работает, и она может позволить себе отдохнуть.
В общем, я в израильском обществе - как болт, засунутый в неподходящее для него место в механизме, не свою нишу занявший. Машина крутится, а болт обо всё трётся и стукается, и очень ему не по себе: больно и неуютно. Скорее всего, он так побьётся-потрётся - и притрётся, встанет на место, примет нужную форму. Но потеряет своё отличие, так сказать, индивидуальность. Или не выдержит и вылетит из этой ниши, но что с ним тогда будет? Сможет ли найти по-настоящему своё, подходящее место в этом механизме? Или вообще сломается?
--------------------
*Марк продавал свой 286-й. Кажется, за тысячу. Но я тогда так и не купила. Первый компьютер, 486-й, появился у меня в 97-м году.
** На самом деле, это было такое повышение зарплаты: премию платили в одном и том же размере ежемесячно. Просто хозяину было выгоднее часть зарплаты называть премией: с меньшей суммы надо было делать отчисления в фонды.
*** Они тогда требовали вернуть библиотеку того самого любавичского ребе, экспроприированную в свое время большевиками.
**** Паяльщица электронных схем.
Продолжение
Часть 1
По-прежнему не хочу работать. Винтик не на своем месте.
Надеюсь, что это письмо будет последним написанным и размноженным таким устаревшим способом, потому что я собираюсь покупать компьютер*. Я уже чуть было не купила (подержанный 286-й), но прочла в газете, что цены на компьютеры скоро упадут. За новый, 386-й надо было заплатить около двух тысяч долларов, и это было многовато, так что я теперь жду, когда он подешевеет. Газеты регулярно обещают дальнейшее снижение цен. На работе компьютер достаточно надоедает, но всё же он нужен - для обработки текстов.
Кроме того, у меня появилось дополнительное занятие, приносящее даже небольшой дополнительный заработок: я даю уроки программирования школьникам (вернее, школьницам). Здесь в школе изучают Паскаль, и у многих большие трудности, а его надо сдавать на аттестат. Я совершенно не искала учеников: сами набежали. Впрочем, мне это занятие доставляет большое удовольствие, но ощущается нехватка компьютера. За урок я беру 20 шекелей. Если бы я могла давать по 5 таких уроков в день или 4, но шесть дней в неделю, то могла бы бросить работу. Но столько не наберешь, да и заработок этот ненадежный: сдадут экзамен и поминай как звали.
А бросить работу по-прежнему очень хочется. Я её ненавижу всей душой, только иногда это как-то ослабевает, а иногда усиливается. При этом я продолжаю себя осуждать за это чувство, т.к. знаю, что обществом оно было бы сурово осуждено. И в Союзе нам вдалбливали, что надо работать, работу надо любить, а кто не любит, тот паразит и антиобщественный элемент. Мысленно я пытаюсь оправдаться перед обществом и самой собой: что я не вообще не люблю работать, а вот именно так, на таких условиях, когда надо сидеть в определенном месте определенное время. В философских терминах: я не могу вынести отчуждения своего времени. Когда я даю уроки, это - мое время, оно не отчуждено. И вообще когда я работаю дома. Но ездить куда-то и работать под надзором - вот это меня тяготит невыносимо.
Но приходится это делать, не считаясь ни с какими эмоциями, скрывая их. А это значит - превращаться в автомат. Я могу сколько угодно, скрежеща зубами, говорить себе: «Здесь я работать не буду!» Но это «не буду» так далеко от реальности, что я не удивлюсь, если проработаю так до пенсии. Хотя сейчас страшно об этом подумать. Ну и как быть? Бросить всё и заняться чем-то фантастическим, вроде распостранения косметики? Или идти убирать чужие квартиры? Это - единственные доступные занятия. К тому же я и пособия не буду получать, если сама уволюсь.
Я всё рассчитывала, что меня уволят, но что-то совсем на это не похоже. Думала, что вот начну уходить вовремя, не буду задерживаться - тогда и уволят. Ведь это настолько не укладывалось в рамки принятого поведения. Но вот я давно так поступаю - и ничего, даже премию стали платить.** А другие, по-моему, тоже стали раньше уходить.
То мне казалось, что работа, которую я делаю, вот-вот кончится и могут уволить. Но дают всё новую и новую. А не могу же я нарочно выполнять работу плохо. Что поделаешь - приходится служить обществу, раз обществу я нужна!
Неожиданно я получила моральную поддержку в своем нежелании работать - со стороны любавичского ребе. Любавичский ребе - это духовный глава хасидов. О хасидах в России уже слышали: в связи с той историей в Ленинской библиотеке.*** Хасиды - это течение в иудаизме, не совсем секта, но вроде того. Т.е. все хасиды - евреи, но не все евреи, даже религиозные - хасиды. Любавичский ребе у них - вроде папы римского. Живет он в Америке, а называется любавичским потому, что всё движение хасидов началось в селении Любавичи, где-то на Западной Украине, кажется. Это звание передается по наследству, но может передаваться также от тестя зятю.
Так вот, в газете была опубликована последняя речь любавичского ребе, и там говорится, что призвание женщины - дом и семья и очень плохо, что женщины ради денег или карьеры идут работать. Собственно, это - типичное мракобесие, с точки зрения передового человечества, но я, как уже говорила, нашла в этом некоторое оправдание: поняла, что женщина имеет право не хотеть работать. Конечно, я никак не могу считать себя последовательницей любавичского ребе. Если уж следовать правилам, то нужно иметь прежде всего такого мужа, который обеспечивал бы семью. А уж если хочешь одна растить ребенка, то приходится и материально его обеспечивать. А здесь ведь даже обучение платное, начиная со старших классов школы, не говоря уже об институтах. Сейчас тоже приходится что-то платить: какие-то деньги на экскурсии, на охрану, на содержание школы. Но не очень много. А в старших классах хорошей школы надо платить 400 шекелей в месяц. В плохой школе поменьше, но совсем бесплатных нет. (Разве что религиозные.)
«В жилу» пришелся также разговор, подслушанный в маршрутке (на иврите) - собственно, монолог женщины. Она ответила кому-то, что сейчас не работает, а вообще она по профессии - как это перевести: мужчина - «электронщик», а женщина - «электронщица»? - в общем, специалистка по электроннике****. Она рассказала, что проработала на заводе 8 лет. «Я не видела зимы, я не видела лета!» - повторяла она эмоционально несколько раз. В шесть утра вставала и в шесть вечера возвращалась. Ну, два раза в неделю в три часа. (Я сообразила потом, что это - обычный режим работы на государственных предприятиях: 6 дней в неделю, но во вторник и в пятницу работают по полдня: до двух часов. А в остальные дни с 7 до 16 часов или до 17.) Нет, нельзя сказать, что работа была неинтересной: что-то делаешь, смотришь: а уже 3 часа, а потом раз - и уже 5 часов. И платили хорошо: 2,5 - 3 тысячи. «Но я не видела зимы, и я не видела лета!» Пошла - попросила, чтобы ей сократили часы работы: в общем, хотела перейти на неполную ставку. Но ей сказали: «Госпожа! Очень многие женщины готовы работать на таких условиях, на каких ты работаешь!» И вот теперь она не работает.
Я уже читала, что здесь не хотят давать неполную ставку. Мне это не совсем понятно: почему не взять двух женщин вместо одной - каждую на полставки? Ведь работая меньше времени, человек меньше устаёт и работает производительнее. Но им это почему-то невыгодно. Может быть, если бы я была на месте хозяев, я бы это понимала. У каждого свои резоны.
Но отрадно хотя бы, что среди этих израильтян, обычно работающих, как заведенные, есть и такие, которые хотят «видеть зиму и видеть лето». Правда, у этой женщины, наверно, муж работает, и она может позволить себе отдохнуть.
В общем, я в израильском обществе - как болт, засунутый в неподходящее для него место в механизме, не свою нишу занявший. Машина крутится, а болт обо всё трётся и стукается, и очень ему не по себе: больно и неуютно. Скорее всего, он так побьётся-потрётся - и притрётся, встанет на место, примет нужную форму. Но потеряет своё отличие, так сказать, индивидуальность. Или не выдержит и вылетит из этой ниши, но что с ним тогда будет? Сможет ли найти по-настоящему своё, подходящее место в этом механизме? Или вообще сломается?
--------------------
*Марк продавал свой 286-й. Кажется, за тысячу. Но я тогда так и не купила. Первый компьютер, 486-й, появился у меня в 97-м году.
** На самом деле, это было такое повышение зарплаты: премию платили в одном и том же размере ежемесячно. Просто хозяину было выгоднее часть зарплаты называть премией: с меньшей суммы надо было делать отчисления в фонды.
*** Они тогда требовали вернуть библиотеку того самого любавичского ребе, экспроприированную в свое время большевиками.
**** Паяльщица электронных схем.
Продолжение