"если не быть декадентом в двадцать лет - то когда же?"
Все-таки я не воспринимаю ЖЖ всерьез. Посему поразвлекаюсь депресняком на относительно безобидную (для меня) тему.
До чего в точку иногда попадают эти, как их... писатели...поэты...барды... Михаил Щербаков:
Что отнято судьбой, а что подарено, -
в конце концов, не все ли мне равно?
Так странно все, что было бы, сударыня,
печально, если б не было смешно.
И я не тот, ничуть не лучше всякого,
и вы не та - есть краше в десять раз,
мы только одиноки одинаково,
и это все, что связывает нас.
Когда один из нас падет поверженный,
другой и не заметит впопыхах.
Зачем же я пред вами, как помешанный,
и слезы лью и каюсь во грехах?
Зачем дрожу, зачем порхаю по небу,
и жду чудес, и все во мне поет?
Зачем, зачем? Пускай ответит кто-нибудь...
конечно, если что-нибудь поймет.
Простите мне, что диким и простуженным
ворвался к вам средь зимней тишины.
Не то беда, что я давно не нужен вам, -
беда, что вы мне тоже не нужны.
И все ж сама судьба с ее ударами,
капризами и ранами потерь -
ничто пред блеском ваших глаз, сударыня,
не светит мне, особенно теперь,
теперь, когда невзгоды приключаются
все чаще, все смертельней бьют ветра,
и кажется, что дни мои кончаются,
и остаются только вечера.
Сияйте ж мне, покуда не отмечено
печатью лет ни сердце, ни чело!
И видит Бог, сказать мне больше нечего,
да больше и не скажешь ничего.
До чего в точку иногда попадают эти, как их... писатели...поэты...барды... Михаил Щербаков:
Что отнято судьбой, а что подарено, -
в конце концов, не все ли мне равно?
Так странно все, что было бы, сударыня,
печально, если б не было смешно.
И я не тот, ничуть не лучше всякого,
и вы не та - есть краше в десять раз,
мы только одиноки одинаково,
и это все, что связывает нас.
Когда один из нас падет поверженный,
другой и не заметит впопыхах.
Зачем же я пред вами, как помешанный,
и слезы лью и каюсь во грехах?
Зачем дрожу, зачем порхаю по небу,
и жду чудес, и все во мне поет?
Зачем, зачем? Пускай ответит кто-нибудь...
конечно, если что-нибудь поймет.
Простите мне, что диким и простуженным
ворвался к вам средь зимней тишины.
Не то беда, что я давно не нужен вам, -
беда, что вы мне тоже не нужны.
И все ж сама судьба с ее ударами,
капризами и ранами потерь -
ничто пред блеском ваших глаз, сударыня,
не светит мне, особенно теперь,
теперь, когда невзгоды приключаются
все чаще, все смертельней бьют ветра,
и кажется, что дни мои кончаются,
и остаются только вечера.
Сияйте ж мне, покуда не отмечено
печатью лет ни сердце, ни чело!
И видит Бог, сказать мне больше нечего,
да больше и не скажешь ничего.