О хрупких плодах железобетонных предков
... очень точно написала Оксана Фадеева
Машина бабушка всегда была непотопляемой, сколько жизнь её ни топила. Детство в голодной деревне - и не детство даже, а сплошная трудовая повинность. Потом, уже с мужем, гарнизоны в богом забытых местах, в одном из которых родилась дочь, слабая недоношеная девочка. Ни воды, не врачей нормальных, но сдюжила как-то, дочку вытянула, и в люди вывела.
Дочка хворала до старшей школы. Потом окрепла. Окончила медвуз, родила свою дочь - собственно, Машу. С мужем сразу не задалось, он ушел, но справились и без него. В этой семье ныть было не принято. Впрягся - тяни. Собственно, того же ждали и от Маши.
А вот Маша подвела.
У Маши тревожно-депрессивное расстройство, ОКР и черты пограничной личности. Вуз она окончила с красным дипломом, а дальше не задалось. Работать не получается, друзей - полторы подруги, с личной жизнью полный привет.
В кого же ты у нас такая тонкокожая? - недоумевает мама.
Слишком хорошо живет - вот и распустилась, - отрезает бабушка.
Маша влипла не одна. Таких маш много. В их роду - железные родственники, прошедшие фронт, блокаду, ужасы тыла. Потом нормальные трудяги, лишний раз не заглядывавшие к врачу. Жили как все, не зная памперсов, не ведая пятизвездного отдыха на дальних морях. Рассчитывали, что и дети вырастут хваткие и крепкие. А вырос чёрт-те кто.
“Чёрт-те кто” - это мои клиенты. Это люди, которые позволяют заглянуть в их закулисье и увидеть скрытую от посторонних глаз логику нарушений. Увидеть, как в жизни реализуется фраза из учебника “патология имеет обыкновение накапливаться в поколениях”.
Человека, далёкого от психологии, подобный расклад поражает. Почему при всех бытовых удобствах столько людей “мается дурью”? Может, у них слишком много свободного времени? Может, их на картошку или к станкам - глядишь, сразу всю хандру как рукой снимет?
Непонятно, раздражающе, тревожно. Поэтому я попробую объяснить, что происходит на самом деле и почему трудотерапия - не выход.
Итак, почему дети и внуки крепких людей оказываются слабым звеном?
Ответ первый. Потому что, похоже, существует эпигенетический механизм передачи травмы.
В Нью-Йорке есть исследовательская группа. Она изучает выживших жертв Холокоста и их детей, родившихся уже после окончания Второй мировой войны. Исследователи зафиксировала, что симптомы посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) проявляются не только у старшего, но и у младшего поколений. Кроме того, в группе детей ученые зафиксировали более высокий, по сравнению с контрольной группой, уровень кортизола и меньшую чувствительность к глюкокортикоидным гормонам, что характерно пациентов с большим депрессивным расстройством.
Легче всего было бы предположить, что люди, выжившие во время Холокоста, транслировали молодому поколению картину мира, полную опасностей, ужаса и боли. Возможно, они передали также привычку тревожиться и не могли научить грамотно обходиться со стрессом. Наконец, нельзя исключить, что, страдая от ПТСР, они обращались со своими детьми.довольно жестко и тем самым травмировали их. Но в ходе исследования выяснилось и кое-что ещё.
Оказалось, что и у родителей, и у детей присутствуют определённые изменения в составе гена FKBP5. Этот ген кодирует белок, который отвечает за чувствительность тканей к кортикостероидным гормонам (в том числе, к гормону стресса кортизолу), и это значит, что травма может иметь эпигенетический механизм передачи. Тем более, что подобный механизм передачи уже подтверждён в экспериментах на мышах.
Делать окончательные выводы не будем, но задуматься стоит. Вполне вероятно, именно в области эпигенетики кроется один из ответов на вопрос, почему люди, выросшие в благополучных условиях, не всегда психически благополучны. Уж чего-чего, а травм в жизни предыдущих поколений россиян хватало.
Ответ второй. Потому что травма может переживаться не тем, кто её получил.
Если на чью-то долю выпадают запредельные испытания, психика задействует SOS-механизмы. Один из них - “я не хочу об этом знать/думать/чувствовать”. Благодаря ему травматический опыт может храниться в нетронутом виде десятилетиями. С одной стороны, это механизм позволяет человеку выжить, и это понятно - рефлексировать в лагерях или на войне непозволительная роскошь. С другой, благодаря ему травма так и остается не интегрированной в персональную историю. Она подобна залежам токсичных отходов, которые медленно, но верно отравляют всё вокруг.
Дети травмированного поколения хорошо перенимали негласные правила и знали, какие темы в семье табуированы. Нет, не то, чтобы этих тем не касались совсем. Их могли буднично обозначать:- “семью раскулачили”, “бабка сидела по статье о трех колосках”, “деда сочли предателем и расстреляли”. Но и всё. О том, что это были за дед или бабка, через что прошли их дети, какие кошмары приходили к ним во сне - об этом молчали. И травма продолжала выделять токсины.
И вот появляется еще одно поколение. Новые дети - сытые, одетые, благополучные. Они живут своей детской жизнью, и, кажется, ничего не может омрачить их существование. Разве что призраки семейной истории, которыми наполнен их дом - они так никуда и не делись. Недоговорки, обмолвки, изменившиеся лица, странные реакции взрослых на невинные вопросы - весь этот фон изо дня в день сводит с ума. Хорошо и нехорошо одновременно. Безопасно и страшно. Понятно и размыто. Все не то, чем кажется, словно праздник в парке при ближайшем рассмотрении оказывается плясками на незарытых могилах. Можно ли это вынести без ущерба для душевного здоровья? Думаю, не всегда.
Ответ третий. Потому что мамы и бабушки сами не были психически здоровы.
Честно говоря, непотопляемая Машина бабушка в общении была человеком сложным. И это ещё мягко сказано. Непредсказуемые перепады настроения, подозрительность до уровня паранойи, скандальность, требовательность, грубость.... Все эти черты обострялись год от года, а вместе с ней и обострялась ситуация в семье.
Машина мама постоянно плакала, и Маше, сколько она себя помнит, маму было невыразимо жалко. Она много раз пыталась обнять её и успокоить, хотя больше всего на свете ей хотелось, чтобы это мама успокоила ее, но та всякий раз отвечала презрительно - не лезь не в свои дела.
Вообще кто мама, а кто дочь - вопрос оставался непрояснённым. На Маше с детсадовского возраста лежала ответственность за мамин комфорт. Но комфортно и хорошо маме, к сожалению, не было никогда. Всякий раз, приходя домой, Маша чувствовала, как желудок сжимается в холодный клубок - ей снова должно быть за что-то стыдно. Четвёрка в прописях? Недостаточно вежливо поздоровалась с соседкой? Кстати, её депрессия и началась с этого самого холода в желудке, который взял и расползся по всей душе.
Мы часто понимаем травму как следствие чрезвычайной ситуации - землетрясения, военных действий, нападения преступника. Но травма может возникнуть и в рутинной жизни, если тобою злоупотребляют год за годом. Способность человека к самовосстановлению не безгранична - особенно, когда им злоупотребляют в родном доме. - то есть, там, где хорошо бы приходить в себя. А непотопляемые бабушки и мамы - те, что умели держать лица перед посторонними людьми, с собственным детьми уходили в отрыв.
Бесконечное стыжение и одёргивание, привычка виноватить, нетерпимость к малейшей критике в свой адрес, запрет на негативные чувства (а в некоторых семьях, и на выражение радости), двойные послания вроде “будь самостоятельной - слушайся безоговорочно”, завышенные требования, глухота к тем нуждам, которые взрослые считают блажью, насмешки - вот далеко не полный список воспитательных мер, от которых любой здоровый ребёнок может поехать крышей. Добавим скелеты в шкафу, о которых мы говорили выше, и получим взрывную смесь. А это мы еще не упомянула физическое насилие, которое практиковалось сплошь и рядом. И что, есть шанс уцелеть?
Ответ четвертый. Потому что мир меняется быстрее, чем раньше
Меж тем, наш новый мир требует изрядного запаса психического здоровья. Вчерашние модели адаптации к реальности не работают. Позавчерашние можно списывать в музей. Новые условия жизни по силам лишь тем из нас, кто бесконечно гибок и имеет налаженный контакт с самим собой. Тем, кто себе доверяет и у кого высокая толерантность к неопределённости. Но откуда бы этим качествам взяться?“
В воспитательной среде, основанной на “делай, как тебе говорят”, ничего подобного не вырастает. Точнее, иногда вырастает у троечников, которые имеют врожденную способность многое пропускать мимо ушей. Этим и объясняет всем известный феномен, когда выше всех взлетают те из бывших одноклассников, кто учился кое-как. У отличников же, которые привыкли полагаться на старших, размах крыльев гораздо скромнее.
Но если сто лет назад модель “делай, как тебе сказано” более ли менее работала, сегодня опыт наших родителей - слабое подспорье. Именно потому, что мир меняется слишком быстро. По сути, чтобы выживать, нам надо учиться каждый день заново. Свежие глаза, свежий мозг, незамыленные уши - и огромная вера, что как-то, да справишься. Способен ли на это вчерашний ребёнок, замученный неврозом? Я думаю, что нет. Невроз препятствует творческой адаптации, и, не имея внутренних инструментов, чтобы справляться с вызовами жизни, мы уходим в болезнь. Депрессии, тревожные расстройства, расстройства личности - всё это и следствия, и причины глобальной неприспособленности к тем условиям, в которых мы сегодня бытуем. Чем сложнее задача, с которой сталкиваешься, тем больше выраженность симптома.
Что делать?
Окончательно понять, что незамысловатая трудотерапия, которую рекомендуют доброжелатели, еще дальше уведет тебя от той жизни, к которой нужно адаптироваться.
Перестать стыдиться собственной слабости. Прекратить смотреть на себя глазами возмущенных бабушки, деда, отца. Учиться состраданию к собственным трудностям, практиковать терпение и принятие. Лечиться, при необходимости, у психиатра, ходить, при возможности, к психологу. Признавать внутреннюю сложность, и тот факт, что между “здоров” и “сломлен болезнью” существует масса полутонов. Мир никогда не был черно-белым, а сейчас и подавно. Мы все в одной лодке. Как-нибудь да прорвемся.
Источник: Оксана Фадеева
Машина бабушка всегда была непотопляемой, сколько жизнь её ни топила. Детство в голодной деревне - и не детство даже, а сплошная трудовая повинность. Потом, уже с мужем, гарнизоны в богом забытых местах, в одном из которых родилась дочь, слабая недоношеная девочка. Ни воды, не врачей нормальных, но сдюжила как-то, дочку вытянула, и в люди вывела.
Дочка хворала до старшей школы. Потом окрепла. Окончила медвуз, родила свою дочь - собственно, Машу. С мужем сразу не задалось, он ушел, но справились и без него. В этой семье ныть было не принято. Впрягся - тяни. Собственно, того же ждали и от Маши.
А вот Маша подвела.
У Маши тревожно-депрессивное расстройство, ОКР и черты пограничной личности. Вуз она окончила с красным дипломом, а дальше не задалось. Работать не получается, друзей - полторы подруги, с личной жизнью полный привет.
В кого же ты у нас такая тонкокожая? - недоумевает мама.
Слишком хорошо живет - вот и распустилась, - отрезает бабушка.
Маша влипла не одна. Таких маш много. В их роду - железные родственники, прошедшие фронт, блокаду, ужасы тыла. Потом нормальные трудяги, лишний раз не заглядывавшие к врачу. Жили как все, не зная памперсов, не ведая пятизвездного отдыха на дальних морях. Рассчитывали, что и дети вырастут хваткие и крепкие. А вырос чёрт-те кто.
“Чёрт-те кто” - это мои клиенты. Это люди, которые позволяют заглянуть в их закулисье и увидеть скрытую от посторонних глаз логику нарушений. Увидеть, как в жизни реализуется фраза из учебника “патология имеет обыкновение накапливаться в поколениях”.
Человека, далёкого от психологии, подобный расклад поражает. Почему при всех бытовых удобствах столько людей “мается дурью”? Может, у них слишком много свободного времени? Может, их на картошку или к станкам - глядишь, сразу всю хандру как рукой снимет?
Непонятно, раздражающе, тревожно. Поэтому я попробую объяснить, что происходит на самом деле и почему трудотерапия - не выход.
Итак, почему дети и внуки крепких людей оказываются слабым звеном?
Ответ первый. Потому что, похоже, существует эпигенетический механизм передачи травмы.
В Нью-Йорке есть исследовательская группа. Она изучает выживших жертв Холокоста и их детей, родившихся уже после окончания Второй мировой войны. Исследователи зафиксировала, что симптомы посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) проявляются не только у старшего, но и у младшего поколений. Кроме того, в группе детей ученые зафиксировали более высокий, по сравнению с контрольной группой, уровень кортизола и меньшую чувствительность к глюкокортикоидным гормонам, что характерно пациентов с большим депрессивным расстройством.
Легче всего было бы предположить, что люди, выжившие во время Холокоста, транслировали молодому поколению картину мира, полную опасностей, ужаса и боли. Возможно, они передали также привычку тревожиться и не могли научить грамотно обходиться со стрессом. Наконец, нельзя исключить, что, страдая от ПТСР, они обращались со своими детьми.довольно жестко и тем самым травмировали их. Но в ходе исследования выяснилось и кое-что ещё.
Оказалось, что и у родителей, и у детей присутствуют определённые изменения в составе гена FKBP5. Этот ген кодирует белок, который отвечает за чувствительность тканей к кортикостероидным гормонам (в том числе, к гормону стресса кортизолу), и это значит, что травма может иметь эпигенетический механизм передачи. Тем более, что подобный механизм передачи уже подтверждён в экспериментах на мышах.
Делать окончательные выводы не будем, но задуматься стоит. Вполне вероятно, именно в области эпигенетики кроется один из ответов на вопрос, почему люди, выросшие в благополучных условиях, не всегда психически благополучны. Уж чего-чего, а травм в жизни предыдущих поколений россиян хватало.
Ответ второй. Потому что травма может переживаться не тем, кто её получил.
Если на чью-то долю выпадают запредельные испытания, психика задействует SOS-механизмы. Один из них - “я не хочу об этом знать/думать/чувствовать”. Благодаря ему травматический опыт может храниться в нетронутом виде десятилетиями. С одной стороны, это механизм позволяет человеку выжить, и это понятно - рефлексировать в лагерях или на войне непозволительная роскошь. С другой, благодаря ему травма так и остается не интегрированной в персональную историю. Она подобна залежам токсичных отходов, которые медленно, но верно отравляют всё вокруг.
Дети травмированного поколения хорошо перенимали негласные правила и знали, какие темы в семье табуированы. Нет, не то, чтобы этих тем не касались совсем. Их могли буднично обозначать:- “семью раскулачили”, “бабка сидела по статье о трех колосках”, “деда сочли предателем и расстреляли”. Но и всё. О том, что это были за дед или бабка, через что прошли их дети, какие кошмары приходили к ним во сне - об этом молчали. И травма продолжала выделять токсины.
И вот появляется еще одно поколение. Новые дети - сытые, одетые, благополучные. Они живут своей детской жизнью, и, кажется, ничего не может омрачить их существование. Разве что призраки семейной истории, которыми наполнен их дом - они так никуда и не делись. Недоговорки, обмолвки, изменившиеся лица, странные реакции взрослых на невинные вопросы - весь этот фон изо дня в день сводит с ума. Хорошо и нехорошо одновременно. Безопасно и страшно. Понятно и размыто. Все не то, чем кажется, словно праздник в парке при ближайшем рассмотрении оказывается плясками на незарытых могилах. Можно ли это вынести без ущерба для душевного здоровья? Думаю, не всегда.
Ответ третий. Потому что мамы и бабушки сами не были психически здоровы.
Честно говоря, непотопляемая Машина бабушка в общении была человеком сложным. И это ещё мягко сказано. Непредсказуемые перепады настроения, подозрительность до уровня паранойи, скандальность, требовательность, грубость.... Все эти черты обострялись год от года, а вместе с ней и обострялась ситуация в семье.
Машина мама постоянно плакала, и Маше, сколько она себя помнит, маму было невыразимо жалко. Она много раз пыталась обнять её и успокоить, хотя больше всего на свете ей хотелось, чтобы это мама успокоила ее, но та всякий раз отвечала презрительно - не лезь не в свои дела.
Вообще кто мама, а кто дочь - вопрос оставался непрояснённым. На Маше с детсадовского возраста лежала ответственность за мамин комфорт. Но комфортно и хорошо маме, к сожалению, не было никогда. Всякий раз, приходя домой, Маша чувствовала, как желудок сжимается в холодный клубок - ей снова должно быть за что-то стыдно. Четвёрка в прописях? Недостаточно вежливо поздоровалась с соседкой? Кстати, её депрессия и началась с этого самого холода в желудке, который взял и расползся по всей душе.
Мы часто понимаем травму как следствие чрезвычайной ситуации - землетрясения, военных действий, нападения преступника. Но травма может возникнуть и в рутинной жизни, если тобою злоупотребляют год за годом. Способность человека к самовосстановлению не безгранична - особенно, когда им злоупотребляют в родном доме. - то есть, там, где хорошо бы приходить в себя. А непотопляемые бабушки и мамы - те, что умели держать лица перед посторонними людьми, с собственным детьми уходили в отрыв.
Бесконечное стыжение и одёргивание, привычка виноватить, нетерпимость к малейшей критике в свой адрес, запрет на негативные чувства (а в некоторых семьях, и на выражение радости), двойные послания вроде “будь самостоятельной - слушайся безоговорочно”, завышенные требования, глухота к тем нуждам, которые взрослые считают блажью, насмешки - вот далеко не полный список воспитательных мер, от которых любой здоровый ребёнок может поехать крышей. Добавим скелеты в шкафу, о которых мы говорили выше, и получим взрывную смесь. А это мы еще не упомянула физическое насилие, которое практиковалось сплошь и рядом. И что, есть шанс уцелеть?
Ответ четвертый. Потому что мир меняется быстрее, чем раньше
Меж тем, наш новый мир требует изрядного запаса психического здоровья. Вчерашние модели адаптации к реальности не работают. Позавчерашние можно списывать в музей. Новые условия жизни по силам лишь тем из нас, кто бесконечно гибок и имеет налаженный контакт с самим собой. Тем, кто себе доверяет и у кого высокая толерантность к неопределённости. Но откуда бы этим качествам взяться?“
В воспитательной среде, основанной на “делай, как тебе говорят”, ничего подобного не вырастает. Точнее, иногда вырастает у троечников, которые имеют врожденную способность многое пропускать мимо ушей. Этим и объясняет всем известный феномен, когда выше всех взлетают те из бывших одноклассников, кто учился кое-как. У отличников же, которые привыкли полагаться на старших, размах крыльев гораздо скромнее.
Но если сто лет назад модель “делай, как тебе сказано” более ли менее работала, сегодня опыт наших родителей - слабое подспорье. Именно потому, что мир меняется слишком быстро. По сути, чтобы выживать, нам надо учиться каждый день заново. Свежие глаза, свежий мозг, незамыленные уши - и огромная вера, что как-то, да справишься. Способен ли на это вчерашний ребёнок, замученный неврозом? Я думаю, что нет. Невроз препятствует творческой адаптации, и, не имея внутренних инструментов, чтобы справляться с вызовами жизни, мы уходим в болезнь. Депрессии, тревожные расстройства, расстройства личности - всё это и следствия, и причины глобальной неприспособленности к тем условиям, в которых мы сегодня бытуем. Чем сложнее задача, с которой сталкиваешься, тем больше выраженность симптома.
Что делать?
Окончательно понять, что незамысловатая трудотерапия, которую рекомендуют доброжелатели, еще дальше уведет тебя от той жизни, к которой нужно адаптироваться.
Перестать стыдиться собственной слабости. Прекратить смотреть на себя глазами возмущенных бабушки, деда, отца. Учиться состраданию к собственным трудностям, практиковать терпение и принятие. Лечиться, при необходимости, у психиатра, ходить, при возможности, к психологу. Признавать внутреннюю сложность, и тот факт, что между “здоров” и “сломлен болезнью” существует масса полутонов. Мир никогда не был черно-белым, а сейчас и подавно. Мы все в одной лодке. Как-нибудь да прорвемся.
Источник: Оксана Фадеева