«И МЫ ВСЕ ТОГДА БЫЛИ ЛЮДЬМИ»
Захотелось поделиться каким-нибудь эпизодом из книги Георгия Владимова «Три минуты молчания». Вот и делюсь. Выбрала не самый показательный фрагмент, но могущий сойти за новеллку. Под названием, например, «Китёнок». Для ясности сначала процитирую из предисловия Владимова к зарубежному изданию:
Эта книга возникла из опыта моего плавания на рыболовном траулере 849 «Всадник» по трём морям Северной Атлантики. Я был на борту не сторонним наблюдателем, но как палубный матрос участвовал в работе и в жизни экипажа - это обстоятельство, возможно пошедшее на пользу книге, предопределило в немалой степени её судьбу в СССР. Должно быть, доверчивый автор слишком буквально воспринял призывы руководящих товарищей насчет досконального и всестороннего изучения жизни. К тому же, «Три минуты молчания» оказались последним крупноформатным произведением, напечатанным в «Новом мире» Александром Твардовским; для тех, кто хотел его свержения, нашлась удобная полноразмерная мишень. Обширная наша пресса, от столицы до окраин, немедля запестрела традиционными заголовками: «В кривом зеркале», «Ложным курсом», «Сквозь тёмные очки», «Мели и рифы мысли», «Разве они такие, мурманские рыбаки?», «Такая книга не нужна!», «Кого спасаете, Владимов?» и т.п.
КИТЁНОК
...о чём бы вспомнить мне, чтоб страшный этот сон развеялся? Хоть бы о какой-нибудь твари живой, которая только радость доставила и ничего другого. Вот про китёнка, например, это самое лучшее. Я бы хотел его увидеть во сне. Но ни разу он мне не приснился.
Не знаю уж, как это вышло, что он к нам в сети попал; киты ведь у нас селёдку не выедают, как акулы. А этот-то совсем был молочный. Может быть, он мамашу свою потерял, обезумел от страху, и носился туда-сюда по морю - пока не напоролся на наш порядок. Запутался, рваться стал и еще больше намотал на себя сетей. Да не одних сетей, а поводцов и вожака.
И вот под утро вахтенный штурман прибегает в кубрик:
«Ребята, сети выбирать. Срочно!» «А что за срочность такая, что час докемарить не даёшь?» «Да нечисть какая-то попалась, пароход шатает!» Мы прислушались - и правда дёргается пароход. Ну что - пошли, вытрясли сколько-то там сетей, подвирали эту нечисть к борту. Оказалось - синий китёнок попался, вот и вся-то нечисть, но правда - редкость большая, их уже всех почти выбили. Ну, ладно, а что же с ним делать? Обрезаться от него, выкинуть метров двести порядка? Но жалко всем: ведь погибнет китёнок, он же весь спелёнутый, плавником не пошевелит. А на нём тоже не разрежешь путы, это водолазов нужно звать, да к нему и подплыть опасно, убьёт и не заметит. «Давай на палубу вывирывать, - кеп приказал. - Что ещё остаётся?»
Один шпиль не взял, врубили еще стояночную лебёдку и еще «сушилку», которая между мачтами растянута, на ней мы сети сушим, и сетевыборка его тащила. В общем, все машинки, какие только есть на пароходе. Кто-то даже якорный брашпиль предложил приспособить, но побоялись цепью китёнка покалечить. Да мы и так его вытащили - и машинками и руками тащили за подбору - сперва хвост, потом всё остальное. Молочный-то он молочный, но зверь будь здоров, хвост у него с одного борта свешивался, а головой он лежал на другом. Сети мы на нём обрезали, растащили, а он себе полёживал, иногда лишь подрагивал кожей. Да мало сказать - подрагивал, от этого все лючины скрипели на трюме. Кто-то догадался - поливать его забортной водой, чтоб шкура не сохла, специально вахтенного к нему приставили. И китёнок совсем успокоился, только посвистывал дыхалом. Красивых он был цветов, сверху чёрно-синий, а к брюху постепенно светлел. И что удивительно - все твари в море холодные, а к нему прикоснёшься - как будто лошадь гладишь по морде, возле ноздрей.
Но что ж теперь делать с ним? Распеленали, а как обратно стащить в море? Это надо стрелу иметь с вылетом за борт, а такой на СРТ нет. Все работы на пароходе прекратились, рыбу не ищем, сетей не мечем: палуба китёнком занята. И не пройти никак, не перепрыгнуть. Пытались через него лазить, но он от этого начинал беситься, сбрасывал с себя людей. Пришлось боцману из досок трап сколотить, и мы по нему бегали через китёнка - из кубрика в салон, из салона в кубрик. Тут кто-то мысль подал: «А давайте его на базу вместо селёдки сдадим, в нём же тонн восемь будет весу. Он нам план порушил, он же нам его и выполнит. Всё равно без базы мы его не смайнаем».
А уже на всех судах заметили, что мы китёнка везем, то и дело нашего «маркони» запрашивают: «Куда тащите кита? В этом возрасте охота на них запрещена, конвенции не знаете?» Насчет конвенции мы как-то не учли. Ну, мы же не китобои, дела с ней не имели. Кеп сразу расстроился: «Выловил кита на свою голову». Но делать-то нечего, все равно к базе идти - у неё машина, у неё стрелы. Чем ближе к базе, тем больше вокруг нас собиралось норвежцев, французов, англичан, фарерцев. Штук восемьдесят судов за нами увязалось, все про свою селёдку забыли, один китёнок и беспокоит. А он - полёживает и посвистывает, не знает ни про какую конвенцию. Когда уже подходили к базе, наперерез нам вышел норвежский крейсер и три вертолёта висели в небе - наверно, фотографировали нас с воздуха.
С крейсера приказали нам:
- Немедленно выпустите кита в море.
- Только об этом и мечтаем. Да снять не можем.
- Как же он оказался на борту?
- Сами удивляемся!
Я помню это утро, когда мы пришвартовались. Штиль был полнейший, ветер едва шевелил флажки на мачтах; синее небо, синяя вода, солнце - как в июле в Крыму. И всё море - в судах, всех флагов суда, всех цветов, а в небе ещё висели вертолеты. С базы нам подали шкентель, и мы китёнка рифовым узлом обвязали за хвост. Крейсер нам ещё посоветовал мешковину подложить, чтоб не поранить ему шкуру. И стрела его потащила в небо.
Тут он проснулся, китёнок, стал рваться, весь извивался в петле. А мы под ним быстренько отшвартовывались и отходили, очищали море. Потом с базы отдали узел, и китёнок наш сиганул в воду. Тут же вынырнул, взметнул хвостом, всплеск нам устроил - выше клотика. И ушёл - на глубину. И что тут такое сделалось - «ура» на всех пароходах, гудки, ракеты полетели в небо!
Этот день был как праздник, честно вам говорю. Он и сам был хороший - такой синий и солнечный. И китёнок был хороший. И мы все тогда были людьми.
***
Вместо послесловия - процитирую из письма Сергея Довлатова Георгию Владимову, написанного 28 февраля 1984 года. По моему разумению, это тоже должно сподвигнуть читателя на то, чтобы немедленно найти и прочесть книгу:
Могу рассказать историю и про "Три минуты молчания". Лет пятнадцать назад я был чем-то вроде секретаря Веры Пановой с широким кругом обязанностей - от переписки с Чуковским до вынесения мусора. Среди прочего я читал Пановой, наполовину разбитой параличом, книжки вслух. Надо сказать, у старухи был хороший вкус, и перечитывали мы, в основном, десяток одних и тех же книг: Томас Манн, Булгаков, Гоголь, Достоевский, Толстой. Я всё пытался расширить круг чтения за счёт западной или современной литературы, но Запад (исключая злополучного Манна) был с гневом отклонён, а из "новых" удалось всучить Пановой - Битова, который (при всем его величии) вогнал нас обоих в сон, и Ваши "Три минуты". (Искандера, например, старуха забраковала из-за фамилии, твердила, что это связано с Герценом, Огарёвым и клятвой на каких-то горах.) Так вот, я читал ей "Три минуты", и Пановой очень нравилось, но в каком-то месте, где один Ваш персонаж говорит (простите, цитирую не дословно), пытаясь ворваться в ресторан: "Пуcтите кочегара! У него рёбенок болен!", Панова начала смеяться, что-то в ней физически нарушилось, а затем случилось что-то, похожее на судороги. Мы были одни в квартире, я испугался, позвонил её сыну Боре, тот приехал через пятнадцать минут в такси с профессором Дембо. Профессор, чтобы остановить смех, ввёл Пановой воздух в лёгкие, или, наоборот, перекрыл доступ воздуха, я не помню, и она раза три успокаивалась, затем говорила: "Пустите кочегара, у него ребёнок болен", и снова начинала вскрикивать и дёргаться. В конце концов Дембо её успокоил, усыпил и запретил читать дальше Вашу повесть, сказал, что это - слишком большая нагрузка...
Эта книга возникла из опыта моего плавания на рыболовном траулере 849 «Всадник» по трём морям Северной Атлантики. Я был на борту не сторонним наблюдателем, но как палубный матрос участвовал в работе и в жизни экипажа - это обстоятельство, возможно пошедшее на пользу книге, предопределило в немалой степени её судьбу в СССР. Должно быть, доверчивый автор слишком буквально воспринял призывы руководящих товарищей насчет досконального и всестороннего изучения жизни. К тому же, «Три минуты молчания» оказались последним крупноформатным произведением, напечатанным в «Новом мире» Александром Твардовским; для тех, кто хотел его свержения, нашлась удобная полноразмерная мишень. Обширная наша пресса, от столицы до окраин, немедля запестрела традиционными заголовками: «В кривом зеркале», «Ложным курсом», «Сквозь тёмные очки», «Мели и рифы мысли», «Разве они такие, мурманские рыбаки?», «Такая книга не нужна!», «Кого спасаете, Владимов?» и т.п.
КИТЁНОК
...о чём бы вспомнить мне, чтоб страшный этот сон развеялся? Хоть бы о какой-нибудь твари живой, которая только радость доставила и ничего другого. Вот про китёнка, например, это самое лучшее. Я бы хотел его увидеть во сне. Но ни разу он мне не приснился.
Не знаю уж, как это вышло, что он к нам в сети попал; киты ведь у нас селёдку не выедают, как акулы. А этот-то совсем был молочный. Может быть, он мамашу свою потерял, обезумел от страху, и носился туда-сюда по морю - пока не напоролся на наш порядок. Запутался, рваться стал и еще больше намотал на себя сетей. Да не одних сетей, а поводцов и вожака.
И вот под утро вахтенный штурман прибегает в кубрик:
«Ребята, сети выбирать. Срочно!» «А что за срочность такая, что час докемарить не даёшь?» «Да нечисть какая-то попалась, пароход шатает!» Мы прислушались - и правда дёргается пароход. Ну что - пошли, вытрясли сколько-то там сетей, подвирали эту нечисть к борту. Оказалось - синий китёнок попался, вот и вся-то нечисть, но правда - редкость большая, их уже всех почти выбили. Ну, ладно, а что же с ним делать? Обрезаться от него, выкинуть метров двести порядка? Но жалко всем: ведь погибнет китёнок, он же весь спелёнутый, плавником не пошевелит. А на нём тоже не разрежешь путы, это водолазов нужно звать, да к нему и подплыть опасно, убьёт и не заметит. «Давай на палубу вывирывать, - кеп приказал. - Что ещё остаётся?»
Один шпиль не взял, врубили еще стояночную лебёдку и еще «сушилку», которая между мачтами растянута, на ней мы сети сушим, и сетевыборка его тащила. В общем, все машинки, какие только есть на пароходе. Кто-то даже якорный брашпиль предложил приспособить, но побоялись цепью китёнка покалечить. Да мы и так его вытащили - и машинками и руками тащили за подбору - сперва хвост, потом всё остальное. Молочный-то он молочный, но зверь будь здоров, хвост у него с одного борта свешивался, а головой он лежал на другом. Сети мы на нём обрезали, растащили, а он себе полёживал, иногда лишь подрагивал кожей. Да мало сказать - подрагивал, от этого все лючины скрипели на трюме. Кто-то догадался - поливать его забортной водой, чтоб шкура не сохла, специально вахтенного к нему приставили. И китёнок совсем успокоился, только посвистывал дыхалом. Красивых он был цветов, сверху чёрно-синий, а к брюху постепенно светлел. И что удивительно - все твари в море холодные, а к нему прикоснёшься - как будто лошадь гладишь по морде, возле ноздрей.
Но что ж теперь делать с ним? Распеленали, а как обратно стащить в море? Это надо стрелу иметь с вылетом за борт, а такой на СРТ нет. Все работы на пароходе прекратились, рыбу не ищем, сетей не мечем: палуба китёнком занята. И не пройти никак, не перепрыгнуть. Пытались через него лазить, но он от этого начинал беситься, сбрасывал с себя людей. Пришлось боцману из досок трап сколотить, и мы по нему бегали через китёнка - из кубрика в салон, из салона в кубрик. Тут кто-то мысль подал: «А давайте его на базу вместо селёдки сдадим, в нём же тонн восемь будет весу. Он нам план порушил, он же нам его и выполнит. Всё равно без базы мы его не смайнаем».
А уже на всех судах заметили, что мы китёнка везем, то и дело нашего «маркони» запрашивают: «Куда тащите кита? В этом возрасте охота на них запрещена, конвенции не знаете?» Насчет конвенции мы как-то не учли. Ну, мы же не китобои, дела с ней не имели. Кеп сразу расстроился: «Выловил кита на свою голову». Но делать-то нечего, все равно к базе идти - у неё машина, у неё стрелы. Чем ближе к базе, тем больше вокруг нас собиралось норвежцев, французов, англичан, фарерцев. Штук восемьдесят судов за нами увязалось, все про свою селёдку забыли, один китёнок и беспокоит. А он - полёживает и посвистывает, не знает ни про какую конвенцию. Когда уже подходили к базе, наперерез нам вышел норвежский крейсер и три вертолёта висели в небе - наверно, фотографировали нас с воздуха.
С крейсера приказали нам:
- Немедленно выпустите кита в море.
- Только об этом и мечтаем. Да снять не можем.
- Как же он оказался на борту?
- Сами удивляемся!
Я помню это утро, когда мы пришвартовались. Штиль был полнейший, ветер едва шевелил флажки на мачтах; синее небо, синяя вода, солнце - как в июле в Крыму. И всё море - в судах, всех флагов суда, всех цветов, а в небе ещё висели вертолеты. С базы нам подали шкентель, и мы китёнка рифовым узлом обвязали за хвост. Крейсер нам ещё посоветовал мешковину подложить, чтоб не поранить ему шкуру. И стрела его потащила в небо.
Тут он проснулся, китёнок, стал рваться, весь извивался в петле. А мы под ним быстренько отшвартовывались и отходили, очищали море. Потом с базы отдали узел, и китёнок наш сиганул в воду. Тут же вынырнул, взметнул хвостом, всплеск нам устроил - выше клотика. И ушёл - на глубину. И что тут такое сделалось - «ура» на всех пароходах, гудки, ракеты полетели в небо!
Этот день был как праздник, честно вам говорю. Он и сам был хороший - такой синий и солнечный. И китёнок был хороший. И мы все тогда были людьми.
***
Вместо послесловия - процитирую из письма Сергея Довлатова Георгию Владимову, написанного 28 февраля 1984 года. По моему разумению, это тоже должно сподвигнуть читателя на то, чтобы немедленно найти и прочесть книгу:
Могу рассказать историю и про "Три минуты молчания". Лет пятнадцать назад я был чем-то вроде секретаря Веры Пановой с широким кругом обязанностей - от переписки с Чуковским до вынесения мусора. Среди прочего я читал Пановой, наполовину разбитой параличом, книжки вслух. Надо сказать, у старухи был хороший вкус, и перечитывали мы, в основном, десяток одних и тех же книг: Томас Манн, Булгаков, Гоголь, Достоевский, Толстой. Я всё пытался расширить круг чтения за счёт западной или современной литературы, но Запад (исключая злополучного Манна) был с гневом отклонён, а из "новых" удалось всучить Пановой - Битова, который (при всем его величии) вогнал нас обоих в сон, и Ваши "Три минуты". (Искандера, например, старуха забраковала из-за фамилии, твердила, что это связано с Герценом, Огарёвым и клятвой на каких-то горах.) Так вот, я читал ей "Три минуты", и Пановой очень нравилось, но в каком-то месте, где один Ваш персонаж говорит (простите, цитирую не дословно), пытаясь ворваться в ресторан: "Пуcтите кочегара! У него рёбенок болен!", Панова начала смеяться, что-то в ней физически нарушилось, а затем случилось что-то, похожее на судороги. Мы были одни в квартире, я испугался, позвонил её сыну Боре, тот приехал через пятнадцать минут в такси с профессором Дембо. Профессор, чтобы остановить смех, ввёл Пановой воздух в лёгкие, или, наоборот, перекрыл доступ воздуха, я не помню, и она раза три успокаивалась, затем говорила: "Пустите кочегара, у него ребёнок болен", и снова начинала вскрикивать и дёргаться. В конце концов Дембо её успокоил, усыпил и запретил читать дальше Вашу повесть, сказал, что это - слишком большая нагрузка...