ПЕРВАЯ РОЛЬ ЛАНОВОГО
После некоторых поразивших меня отзывов в соцсетях на текст к сорокалетию актёра Безрукова ("этой Белюшиной только некрологи писать") я, правду сказать, так задумалась, что проигнорировала несколько юбилеев, хотя было что сказать о юбилярах. Но в данном случае не могу молчать. Исполнилось восемьдесят лет Василию Лановому - актёру, который почти всегда оставлял меня равнодушной, но здесь такое увесистое, мощное "почти", что об этом "почти" я напишу насколько возможно подробно.
Первая роль Ланового на мой вкус была его лучшей ролью. Причём приступая к съемкам он толком и не знал, будет ли вообще профессиональным артистом. Это был фильм "Аттестат зрелости" 1954 года. Кто видел, тот вздрогнул: трудно себе представить более универсально-тоталитарный фильм; если поменять имена, названия, приметы, это будет достойное нацистское кино о юных строителях фашизма (о строителях чего угодно, впрочем; хоть Римской империи). Диалоги местами просто кошмарны. Сценарий писала Лия Гераскина, слегка переработав для кино собственную одноимённую пьесу. Все персонажи, в том числе в исполнении очень приличных актёров, более чем картонны - они гипсокартонны, - и только, можете себе представить, мальчик-дебютант органичен, осваивает жуткие тексты как родные и вообще производит впечатление бриллианта на помойке.
Во-первых, надо сказать, что юный Лановой был ну очень, очень красив. Как человек, не любящий юных красавцев (мужчина всё-таки должен слегка поколотиться лицом об эту жизнь, чтобы придать ему правильную форму), я абсолютно объективна - через, так сказать, отторжение. Интересно, что Лановой был даже красивее в динамике, чем в статике, то есть был редкостно киногеничен, камера его полюбила сразу. Это то, что бросается в глаза; то, что бросается в уши - уникально тонкие для кондового кино пятидесятых интонации, и вообще легкость, с которой дебютант владеет голосом. И очень занятная способность к мгновенной психофизической перестройке: он без усилий сбрасывает пафос и естественно переходит на самую бытовую подачу.
Лановой играет странный характер. Золотого "статусного" мальчика, который вполне, вроде бы, советский старшеклассник, но он умудряется совмещать в себе и советского, и общечеловеческого пошиба романтизм с личным, собственным, индивидуальным цинизмом, и это скольжение от романтизма к цинизму и обратно - основа роли.
Эпизод из "Аттестата зрелости" висит на ютубе как пример потешного советского гомосексуализма (один парень говорит другому, что его любит), и там это действительно есть; не гомосексуальные отношения, конечно, а тема такой дружбы между юношами, которая переходит во влюблённость - невинную, но страстную. Это вообще кино о мальчиках, о юношеском коллективе, о молодых телах, составляющих стройные ряды, о чувствующих крепкие дружеские плечи и ловящих от этого кайф. Повысить качество съемки, добавить массовки, огня и мускулов, и нам явилась бы сама Лени Рифеншталь со словами "ха-ха-хайль Гитлер". Имеющаяся в фильме девочка, смутный объект желания, невыразительна рядом с Лановым настолько, что на её месте могла бы быть, например, беспородная собачка. Глядя на всё это дело современным взглядом, понимаешь, что кино и впрямь несколько гомоэротично, и все мальчики мужской школы персонажа Ланового тайно хотят, но будучи не в силах себе в этом признаться, предпочитают коллективно уничтожить беднягу (от чего тот в итоге даже получает удовольствие, потому что нет для советского человека большей радости, чем подчиниться коллективу и прочувствовать всей шкурой, как хорошо быть шестерёнкой).
Валентин Листовский (так аристократичненько зовут персонажа) в первых же кадрах играет на рояле. Это симптом: если кто-то в советском кино почти профессионально играет на рояле или просто без особой нужды держит дома рояль, можно на девяносто процентов быть уверенным, что это либо не совсем наш человек, либо он плохо кончит. Заметьте, что одноклассник Женька уже лезет с игровыми обнимашками. Начало большой дружбы:
Закрепление большой дружбы - парня в горы тяни, рискни. Горы, к слову, тоже совершенно ленирифеншталевские; переозвучить эпизод - и он станет абсолютно немецким:
Романтичный Валентин читает строчки из стишка собственного сочинения - о том, как разбилось об острые скалы прекрасное юное тело Икара, и в порядке иллюстрации устремляется в дождь на какую-то скользкую верхотуру, но крепко стоящий на ногах Женька снимает оттуда порывистого товарища. После чего молодые люди решают, что теперь они точно друзья навеки, и Валентин в каком-то охотничьем домике, где они едят тушенку, любовно щёлкает Женьку по носу:
Чужеродность Валентина окружающей среде выражается ещё и в том, что он человек без комплексов. У нормального советского киночеловека признание в любви требует терзаний минут на сорок экранного времени; этот же выпаливает практически сразу всё, что приходит на ум. Парнишка настолько свободен, что не стесняется при посторонних называть отца папочкой.
Конец каникулам, стройные ряды советских мальчиков готовятся войти в новый учебный год. Школа, кстати, эпичная, высоченные полотки, двери, окна, колонны, огромнейшие коридоры.
Новая учительница заменила какого-то старого учителя. Сразу предупреждаю, что новая учительница - редкая идиотка даже для условной советской школы. Преодолевая волнение, она входит в класс. Это уже начало конфликта. Во время переклички она неправильно ставит ударение в фамилии "Листовский" (надо быть действительно дурой, чтобы прочитать "ЛистовскОй"), и наш Валентин над ней слегка прикалывается, меняя ударение в её имени-отчестве. Учительница шокирована настолько, что у Валентина нет другого выхода, кроме как продолжать начатое (троллить, нынешним языком говоря); очень уж забавно тётка реагирует.
Тоже хорошая сцена: массовая посадка каких-то саженцев. Все сажают саженцы, дико увлечены саженцами, требуют ещё саженцев, бегут за саженцами. Один только эгоистичный Валентин положил с прибором на саженцы: пришла пора и он влюбился в первый подвернувшийся объект, и объектом заняты все его мысли. Объектом оказалась сестра Женьки, Виктория (ближе сойтись с любимым другом через его сестру - тоже гомоэротический ход). Виктория, как и все окружающие, зациклена на посадке деревьев, но Валентин, поймав момент, читает ей всё то же стихотворение о прекрасном юном теле Икара; оказалось, кстати, что оно о комсомольцах-стратонавтах Федосеенко, Васенко и Усыскине; чтец вдруг сбрасывает пафос, как плащ, движением плеча, и говорит (с интонацией "нафиг-нафиг"): Ой, ну дальше я не буду читать - как летели, как разбились... (стратонавты, между прочим, погибли мучительной смертью). Это просто прелесть что такое.
Друг Женька, комсомольский секретарь чего-то там (секретарство, собственно, написано у него на лице), требует, чтобы товарищ примкнул к коллективу и саженцам, на что Валентин позволяет себе заметить: "Женька, посмотри, какие цветочки". Да что там цветочки, он позволяет себе даже фразы вроде "как всё-таки мало мы с тобой наслаждаемся природой". Вы не поверите, но они звучат естественно. Валентин заявляет Женьке, что он - любит. "Кого?" Тут Валентин не решается сказать "твою сестру" и с нежной насмешкой говорит: "Тебя, конечно". Именно этот эпизод обычно предъявляют как пример гомосексуализма в советском кино:
Как я говорила, персонаж Ланового всю дорогу скользит от романтизма к цинизму и обратно. Любовь любовью, но поприкалываться над учительницей - святое дело. Приколы, если что, вполне невинные:
Мы помним, что учительница - идиотка. Она задаёт Валентину вопрос по теме урока, а тот - казуистически, но законно - задаёт, в свою очередь, уточняющий вопрос, и училка недолго думая ставит ему за это единицу. Валентин сетует: его успеваемость падает, "что неудивительно - ведь в последнее время я учусь у вас". На резонное замечание училка реагирует так, будто её клюнули в печень, выбегает из класса и под соусом "ах, я, наверное, плохой педагог" стучит на своего ученика всем, кто имел несчастье встретиться на её пути.
Старый учитель (манипулирующий учениками посредством своих сердечных приступов) решает спасти ситуацию, идёт в класс и доверительно рассказывает мальчикам, что когда он был учителем в гимназии, при царе, чуть не бросил учительство, потому что над ним издевался ученик-насмешник; в каждом, мол, классе была такая сволочь. Валентин понимает намёк, стыдится себя, идёт к учительнице и говорит - простите, что-то я того-этого, - а та на это: - ах, простите? да вы козёл последний! идите в жопу, Валентин! - а Валентин на это: - да сами идите жопу! тьфу, дура какая! (не помню точных реплик, передаю общий смысл). Немедленно после этого разговора учительница снова сообщает первому встретившемуся человеку, что она снова поступила непедагогично. Я вообще не припомню случая, чтобы она поступила педагогично.
По неизвестным причинам учительницу, тем не менее, считают хорошим педагогом, а Валентина - исчадием ада. Ещё несколько обстоятельств подтачивают его положение: будучи тоже какой-то школьной комсомольской шишечкой, он обещал оборудовать станками так называемую рабочую комнату (посредством отца, главного инженера завода), но замечтался и забыл, а школьникам почему-то как раз припёрло поработать на станках. На станках их буквально зациклило, как давеча на саженцах. К тому же у них там был костюмированный литературный бал (ни до, ни после в советском кино не было таких идиотских вымученных балов), где Листовский нарядился лермонтовским Демоном и уже настолько был хорош и нагл, что одноклассники подумали: ну, если он не даст нам станков и нам нечем будет занять руки, придётся опять мастурбировать! (Надеюсь, все понимают, что я уже не могу пересказывать содержание буквально.) И по широким, светлым школьным коридорам зашелестело - станки, станки, станки, станки, - то есть, конечно, - распни-распни-распни-распни, - для чего было собрано комсомольское собрание, и комсомольцы с вырубленными топором лицами потребовали приговора.
Листовский, однако, чувствует себя довольно уверенно и до поры до времени смотрит на происходящее с усмешкой. В оправдательной речи он подключает цинизм и оперирует отвратительными штампами советского бюрократа. "Все вы знаете, какое наследство досталось мне от моего предшественника" и т.д.
Не забудем, не простим, - говорят комсомольцы. Школьная, мол, стенгазета нас тоже не устраивает. Ты ответишь за всё, проклятый. Припоминают ему даже замашки барчука - мол, папочка, пришли машину (прислать машину Валентин просил один раз за весь фильм, да и то папа не прислал).
Под финал директор школы толкает речь с цитатой из Владимира Ильича Ленина и заявляет, что Листовский считает себя красивее и умнее своих товарищей (что хотя и чистая правда, но считать так почему-то нельзя), а друг Женька предлагает убрать друга Вальку не только из комсомольских шишечек, но и исключить из комсомола. Все с удовольствием голосуют "за" - к неподдельному ужасу Валентина Листовского.
Предательство друга его подкашивает. И ты, Брут? - говорит он Женьке на выходе; Женька говорит: да что уж там, называй меня просто Иудой, - после чего ищет подходящую осинку, но все они оказываются тонковаты для потяжелевшего от огорчения комсомольского тела.
Дома Валентин тоже не находит поддержки: папочке промыли мозги в школе, и на жалобу сына "Они не любят меня никто" он отвечает с партийной суровостью; только младший братишка, больненький мальчик, который всю дорогу искал общения со старшим братом и которого старший брат из юношеского эгоизма игнорировал, готов принять его в свои тёпленькие детские объятия. Следует мучительная (без дураков) сцена, в которой Валентин рассказывает братику на ночь сказку о принце, которого в конце сказки исключили из комсомола. "Валя, а ведь это тебя... тебя исключили..." - и братья плачут.
Друг Женька, хлебая супчик, сообщает матери, что друг Валька уже не в кондиции. "Я очень любил Вальку", но теперь всё, мол, кончено. Мать расстраивается: как вы, молодежь, друг другом разбрасываетесь! Виктория, застрявшая в дверях и услышавшая часть диалога, осознаёт, что исключённого из комсомола она тоже любить не может, и переживает первую в своей женской жизни драму.
Валентин и Виктория, двое несчастных в лёгком трансе (при этом один из них в шикарном пальто), бредут по набережной. Валентин замечает Викторию и бросается за ней; она удирает, как заяц, но у Ланового ноги длиннее. Он её настигает и хочет любви. Виктория сообщает, что его нынешний статус не позволяет ей продолжать с ним отношения. Представьте, говорит, что вы обо мне узнали, что я воровка-проститутка, - что бы вы тогда сделали? Во всяком случае, говорит Валентин, я не отвернулся бы от вас, Виктория. После чего Виктория, естественно, отворачивается.
Не в силах сдержать скопившиеся в организме жидкости, Виктория сморкается в платок своего брата Женьки; парочка предателей слегка страдает.
Раздавленный Валентин по-тихому просит прощения у училки; училка по-тихому прощает.
Чертову рабочую комнату наконец оборудовали, но станок у криворуких комсомольцев не работает. Валентин, отдавая себе отчёт, что как ни крути, он тут по-прежнему самый умный, решает его починить. Он звонит отцу - задерживаюсь, мол, примус починяю, - и говорит с какой-то волшебной, нежнейшей интонацией (действительно принц): "Ах, если б я знал, папочка, почему он сломался..." Короче, измазался, но станок починил.
Добитый жизнью Валентин сдаёт экзамен на аттестат зрелости. Монструозные учителя говорят - расскажи-ка нам, что такое коллектив. О, тут наш герой в теме. Буквально глотая слёзы, он произносит большой поэтической силы речь (кстати, мало кто способен так передать ощущение кома в горле). Поскольку универсально-тоталитарное кино активно пользовало мифы и легенды, Валентин продолжает эту линию; начав с оторвавшегося от жизни Икара, он приходит к "коллектив - это земля, которая давала силы Антею; оторвётся человек от коллектива...", и пипец котёнку, - в какой-то момент Валентин уже не в силах продолжать, и чтобы не разрыдаться, он выбегает из класса. Да, умели раньше довести человека на ровном месте.
Слово за слово, станок за станком, и постепенно Валентина "прощают". Райком не то крайком комсомола восстанавливает Валентина в комсомольских правах; эта сцена решена через местную дворничиху и исполнении Татьяны Пельтцер и школьного сторожа, которые тусуются на скамеечке и наблюдают сначала входящих в здание тревожных комсомольцев, а потом выходящих оттуда довольных комсомольцев. Плюс жалкий юмор с участием шланга.
Часть персонажей сваливают из города, чтобы поступить в какие-то там институты и забыть всё это как страшный сон. Типичная советская сцена из серии "до поезда ещё минута, ещё минута и прощай". Наставления, объятия, глупый смех, букеты, бла-бла-бла, и в последний момент припирается влюблённая девица: она снова готова отдаться снова комсомольцу.
Прощание с матёрой, с Викторией то есть, решено, однако, небанально, - как почти балетная сцена, без единого слова, на нескольких па и жестах. Очень красиво.
Поезд уезжает, колёса стучат, конец фильма.
Почему, собственно, я считаю первую роль Ланового (да ещё в таком диком кино) его лучшей ролью. Чтобы достойно актёрски существовать в подобном треше, и более того - на заре карьеры создать персонажа завораживающей природы, - надо быть гением, ну или потенциальным гением. Ничего подобного Лановой больше не играл, поскольку то странное, что было в нём заложено, в дальнейшем уже не пригодилось (пригодилось другое, и он вполне состоялся); но если бы ему достался не наш кинематограф, а тот, чужой, который требовал бы этого скольжения, двойственности, двусмысленности, неоднозначности, какой-то даже порочности, Лановой мог бы украсить собой что-нибудь вроде "Гибели богов" или экранизацию, скажем, "Орфея в аду" Теннесси Уильямса. А остался только этот первый подлый фильм.
Теперь постскриптум. Я потому подробно пересказала подлый фильм, что подкладка ещё подлее киношной поверхности. История "основана на реальных событиях", но не дай бог никому ничего так основывать. Прототипом Валентина Листовского был Валерий Аграновский (известный журналист из известной династии), которого в юные годы тоже исключили из комсомола, тоже из-за конфликта с учительницей, а конфликт с учительницей случился тоже, можно сказать, из-за фамилии.
Дело было в Красноярске, в сороковые годы; Валерий был очень популярным в школе юношей. Он был и секретарём комсомольской организации. Работал в "радиобригаде", которой заведовала Лия Борисовна Гераскина, будущий автор пьесы, а потом и сценария фильма "Аттестат зрелости"; с Гераскиной у них были тёплые и доверительные отношения.
На уроке истории учительница назвала ученика по фамилии Айзенберг "жидовской мордой"; Аграновский на это сказал, что она не историчка, а истеричка, и пользуясь своим авторитетом среди одноклассников призвал их к бойкоту уроков истории. Призыв был услышан. Замять историю не получилось, "истеричка, а не историчка" распространилось по городу со скоростью света.
Дело представили так, что Аграновский выступает против истории как таковой, включая "Краткий курс", собрали комсомольское собрание, однако - ничего не вышло, пришить политику не удалось. Реальные комсомольцы оставили товарища в своих рядах. Тогда был быстро запущен другой механизм и в ход пошёл другой повод, и исключение состоялось. Естественно, никакого трогательного получения аттестата зрелости и единения раскаявшегося с простившим его коллективом не было, Аграновский доучивался в другой школе.
Гераскина, зная все реальные обстоятельства, написала пьесу, вывернув обстоятельства наизнанку. Ну, тут ничего удивительного: мало ли из какого сора растёт другой сор, не ведая стыда. Удивительно другое: когда Аграновский оказался в Москве, она пригласила его, волнуясь, на спектакль по этой самой пьесе, причём перед спектаклем познакомила его с молодым артистом; артист присматривался к Аграновскому внимательно и цепко (и даже попросил его сыграть на рояле пару пассажей). Это был Василий Лановой, который сначала освоил роль на полусамодеятельных подмостках, а затем воплотил и в кино.
Едва мерцающая через толстенный слой лжи реальность добавляет этому странному произведению такой извращённости, которой может позавидовать самое жёсткое порно. И тут уже каждый сам для себя решает, в кого кидать камни, с какой силой, с какого расстояния и есть ли в этом вообще смысл.
Да, забыла добавить: Валерия Аграновского друзья и родные звали Валей, он был в самом деле красивым парнем и ухаживал за дочерью Лии Гераскиной.
Первая роль Ланового на мой вкус была его лучшей ролью. Причём приступая к съемкам он толком и не знал, будет ли вообще профессиональным артистом. Это был фильм "Аттестат зрелости" 1954 года. Кто видел, тот вздрогнул: трудно себе представить более универсально-тоталитарный фильм; если поменять имена, названия, приметы, это будет достойное нацистское кино о юных строителях фашизма (о строителях чего угодно, впрочем; хоть Римской империи). Диалоги местами просто кошмарны. Сценарий писала Лия Гераскина, слегка переработав для кино собственную одноимённую пьесу. Все персонажи, в том числе в исполнении очень приличных актёров, более чем картонны - они гипсокартонны, - и только, можете себе представить, мальчик-дебютант органичен, осваивает жуткие тексты как родные и вообще производит впечатление бриллианта на помойке.
Во-первых, надо сказать, что юный Лановой был ну очень, очень красив. Как человек, не любящий юных красавцев (мужчина всё-таки должен слегка поколотиться лицом об эту жизнь, чтобы придать ему правильную форму), я абсолютно объективна - через, так сказать, отторжение. Интересно, что Лановой был даже красивее в динамике, чем в статике, то есть был редкостно киногеничен, камера его полюбила сразу. Это то, что бросается в глаза; то, что бросается в уши - уникально тонкие для кондового кино пятидесятых интонации, и вообще легкость, с которой дебютант владеет голосом. И очень занятная способность к мгновенной психофизической перестройке: он без усилий сбрасывает пафос и естественно переходит на самую бытовую подачу.
Лановой играет странный характер. Золотого "статусного" мальчика, который вполне, вроде бы, советский старшеклассник, но он умудряется совмещать в себе и советского, и общечеловеческого пошиба романтизм с личным, собственным, индивидуальным цинизмом, и это скольжение от романтизма к цинизму и обратно - основа роли.
Эпизод из "Аттестата зрелости" висит на ютубе как пример потешного советского гомосексуализма (один парень говорит другому, что его любит), и там это действительно есть; не гомосексуальные отношения, конечно, а тема такой дружбы между юношами, которая переходит во влюблённость - невинную, но страстную. Это вообще кино о мальчиках, о юношеском коллективе, о молодых телах, составляющих стройные ряды, о чувствующих крепкие дружеские плечи и ловящих от этого кайф. Повысить качество съемки, добавить массовки, огня и мускулов, и нам явилась бы сама Лени Рифеншталь со словами "ха-ха-хайль Гитлер". Имеющаяся в фильме девочка, смутный объект желания, невыразительна рядом с Лановым настолько, что на её месте могла бы быть, например, беспородная собачка. Глядя на всё это дело современным взглядом, понимаешь, что кино и впрямь несколько гомоэротично, и все мальчики мужской школы персонажа Ланового тайно хотят, но будучи не в силах себе в этом признаться, предпочитают коллективно уничтожить беднягу (от чего тот в итоге даже получает удовольствие, потому что нет для советского человека большей радости, чем подчиниться коллективу и прочувствовать всей шкурой, как хорошо быть шестерёнкой).
Валентин Листовский (так аристократичненько зовут персонажа) в первых же кадрах играет на рояле. Это симптом: если кто-то в советском кино почти профессионально играет на рояле или просто без особой нужды держит дома рояль, можно на девяносто процентов быть уверенным, что это либо не совсем наш человек, либо он плохо кончит. Заметьте, что одноклассник Женька уже лезет с игровыми обнимашками. Начало большой дружбы:
Закрепление большой дружбы - парня в горы тяни, рискни. Горы, к слову, тоже совершенно ленирифеншталевские; переозвучить эпизод - и он станет абсолютно немецким:
Романтичный Валентин читает строчки из стишка собственного сочинения - о том, как разбилось об острые скалы прекрасное юное тело Икара, и в порядке иллюстрации устремляется в дождь на какую-то скользкую верхотуру, но крепко стоящий на ногах Женька снимает оттуда порывистого товарища. После чего молодые люди решают, что теперь они точно друзья навеки, и Валентин в каком-то охотничьем домике, где они едят тушенку, любовно щёлкает Женьку по носу:
Чужеродность Валентина окружающей среде выражается ещё и в том, что он человек без комплексов. У нормального советского киночеловека признание в любви требует терзаний минут на сорок экранного времени; этот же выпаливает практически сразу всё, что приходит на ум. Парнишка настолько свободен, что не стесняется при посторонних называть отца папочкой.
Конец каникулам, стройные ряды советских мальчиков готовятся войти в новый учебный год. Школа, кстати, эпичная, высоченные полотки, двери, окна, колонны, огромнейшие коридоры.
Новая учительница заменила какого-то старого учителя. Сразу предупреждаю, что новая учительница - редкая идиотка даже для условной советской школы. Преодолевая волнение, она входит в класс. Это уже начало конфликта. Во время переклички она неправильно ставит ударение в фамилии "Листовский" (надо быть действительно дурой, чтобы прочитать "ЛистовскОй"), и наш Валентин над ней слегка прикалывается, меняя ударение в её имени-отчестве. Учительница шокирована настолько, что у Валентина нет другого выхода, кроме как продолжать начатое (троллить, нынешним языком говоря); очень уж забавно тётка реагирует.
Тоже хорошая сцена: массовая посадка каких-то саженцев. Все сажают саженцы, дико увлечены саженцами, требуют ещё саженцев, бегут за саженцами. Один только эгоистичный Валентин положил с прибором на саженцы: пришла пора и он влюбился в первый подвернувшийся объект, и объектом заняты все его мысли. Объектом оказалась сестра Женьки, Виктория (ближе сойтись с любимым другом через его сестру - тоже гомоэротический ход). Виктория, как и все окружающие, зациклена на посадке деревьев, но Валентин, поймав момент, читает ей всё то же стихотворение о прекрасном юном теле Икара; оказалось, кстати, что оно о комсомольцах-стратонавтах Федосеенко, Васенко и Усыскине; чтец вдруг сбрасывает пафос, как плащ, движением плеча, и говорит (с интонацией "нафиг-нафиг"): Ой, ну дальше я не буду читать - как летели, как разбились... (стратонавты, между прочим, погибли мучительной смертью). Это просто прелесть что такое.
Друг Женька, комсомольский секретарь чего-то там (секретарство, собственно, написано у него на лице), требует, чтобы товарищ примкнул к коллективу и саженцам, на что Валентин позволяет себе заметить: "Женька, посмотри, какие цветочки". Да что там цветочки, он позволяет себе даже фразы вроде "как всё-таки мало мы с тобой наслаждаемся природой". Вы не поверите, но они звучат естественно. Валентин заявляет Женьке, что он - любит. "Кого?" Тут Валентин не решается сказать "твою сестру" и с нежной насмешкой говорит: "Тебя, конечно". Именно этот эпизод обычно предъявляют как пример гомосексуализма в советском кино:
Как я говорила, персонаж Ланового всю дорогу скользит от романтизма к цинизму и обратно. Любовь любовью, но поприкалываться над учительницей - святое дело. Приколы, если что, вполне невинные:
Мы помним, что учительница - идиотка. Она задаёт Валентину вопрос по теме урока, а тот - казуистически, но законно - задаёт, в свою очередь, уточняющий вопрос, и училка недолго думая ставит ему за это единицу. Валентин сетует: его успеваемость падает, "что неудивительно - ведь в последнее время я учусь у вас". На резонное замечание училка реагирует так, будто её клюнули в печень, выбегает из класса и под соусом "ах, я, наверное, плохой педагог" стучит на своего ученика всем, кто имел несчастье встретиться на её пути.
Старый учитель (манипулирующий учениками посредством своих сердечных приступов) решает спасти ситуацию, идёт в класс и доверительно рассказывает мальчикам, что когда он был учителем в гимназии, при царе, чуть не бросил учительство, потому что над ним издевался ученик-насмешник; в каждом, мол, классе была такая сволочь. Валентин понимает намёк, стыдится себя, идёт к учительнице и говорит - простите, что-то я того-этого, - а та на это: - ах, простите? да вы козёл последний! идите в жопу, Валентин! - а Валентин на это: - да сами идите жопу! тьфу, дура какая! (не помню точных реплик, передаю общий смысл). Немедленно после этого разговора учительница снова сообщает первому встретившемуся человеку, что она снова поступила непедагогично. Я вообще не припомню случая, чтобы она поступила педагогично.
По неизвестным причинам учительницу, тем не менее, считают хорошим педагогом, а Валентина - исчадием ада. Ещё несколько обстоятельств подтачивают его положение: будучи тоже какой-то школьной комсомольской шишечкой, он обещал оборудовать станками так называемую рабочую комнату (посредством отца, главного инженера завода), но замечтался и забыл, а школьникам почему-то как раз припёрло поработать на станках. На станках их буквально зациклило, как давеча на саженцах. К тому же у них там был костюмированный литературный бал (ни до, ни после в советском кино не было таких идиотских вымученных балов), где Листовский нарядился лермонтовским Демоном и уже настолько был хорош и нагл, что одноклассники подумали: ну, если он не даст нам станков и нам нечем будет занять руки, придётся опять мастурбировать! (Надеюсь, все понимают, что я уже не могу пересказывать содержание буквально.) И по широким, светлым школьным коридорам зашелестело - станки, станки, станки, станки, - то есть, конечно, - распни-распни-распни-распни, - для чего было собрано комсомольское собрание, и комсомольцы с вырубленными топором лицами потребовали приговора.
Листовский, однако, чувствует себя довольно уверенно и до поры до времени смотрит на происходящее с усмешкой. В оправдательной речи он подключает цинизм и оперирует отвратительными штампами советского бюрократа. "Все вы знаете, какое наследство досталось мне от моего предшественника" и т.д.
Не забудем, не простим, - говорят комсомольцы. Школьная, мол, стенгазета нас тоже не устраивает. Ты ответишь за всё, проклятый. Припоминают ему даже замашки барчука - мол, папочка, пришли машину (прислать машину Валентин просил один раз за весь фильм, да и то папа не прислал).
Под финал директор школы толкает речь с цитатой из Владимира Ильича Ленина и заявляет, что Листовский считает себя красивее и умнее своих товарищей (что хотя и чистая правда, но считать так почему-то нельзя), а друг Женька предлагает убрать друга Вальку не только из комсомольских шишечек, но и исключить из комсомола. Все с удовольствием голосуют "за" - к неподдельному ужасу Валентина Листовского.
Предательство друга его подкашивает. И ты, Брут? - говорит он Женьке на выходе; Женька говорит: да что уж там, называй меня просто Иудой, - после чего ищет подходящую осинку, но все они оказываются тонковаты для потяжелевшего от огорчения комсомольского тела.
Дома Валентин тоже не находит поддержки: папочке промыли мозги в школе, и на жалобу сына "Они не любят меня никто" он отвечает с партийной суровостью; только младший братишка, больненький мальчик, который всю дорогу искал общения со старшим братом и которого старший брат из юношеского эгоизма игнорировал, готов принять его в свои тёпленькие детские объятия. Следует мучительная (без дураков) сцена, в которой Валентин рассказывает братику на ночь сказку о принце, которого в конце сказки исключили из комсомола. "Валя, а ведь это тебя... тебя исключили..." - и братья плачут.
Друг Женька, хлебая супчик, сообщает матери, что друг Валька уже не в кондиции. "Я очень любил Вальку", но теперь всё, мол, кончено. Мать расстраивается: как вы, молодежь, друг другом разбрасываетесь! Виктория, застрявшая в дверях и услышавшая часть диалога, осознаёт, что исключённого из комсомола она тоже любить не может, и переживает первую в своей женской жизни драму.
Валентин и Виктория, двое несчастных в лёгком трансе (при этом один из них в шикарном пальто), бредут по набережной. Валентин замечает Викторию и бросается за ней; она удирает, как заяц, но у Ланового ноги длиннее. Он её настигает и хочет любви. Виктория сообщает, что его нынешний статус не позволяет ей продолжать с ним отношения. Представьте, говорит, что вы обо мне узнали, что я воровка-проститутка, - что бы вы тогда сделали? Во всяком случае, говорит Валентин, я не отвернулся бы от вас, Виктория. После чего Виктория, естественно, отворачивается.
Не в силах сдержать скопившиеся в организме жидкости, Виктория сморкается в платок своего брата Женьки; парочка предателей слегка страдает.
Раздавленный Валентин по-тихому просит прощения у училки; училка по-тихому прощает.
Чертову рабочую комнату наконец оборудовали, но станок у криворуких комсомольцев не работает. Валентин, отдавая себе отчёт, что как ни крути, он тут по-прежнему самый умный, решает его починить. Он звонит отцу - задерживаюсь, мол, примус починяю, - и говорит с какой-то волшебной, нежнейшей интонацией (действительно принц): "Ах, если б я знал, папочка, почему он сломался..." Короче, измазался, но станок починил.
Добитый жизнью Валентин сдаёт экзамен на аттестат зрелости. Монструозные учителя говорят - расскажи-ка нам, что такое коллектив. О, тут наш герой в теме. Буквально глотая слёзы, он произносит большой поэтической силы речь (кстати, мало кто способен так передать ощущение кома в горле). Поскольку универсально-тоталитарное кино активно пользовало мифы и легенды, Валентин продолжает эту линию; начав с оторвавшегося от жизни Икара, он приходит к "коллектив - это земля, которая давала силы Антею; оторвётся человек от коллектива...", и пипец котёнку, - в какой-то момент Валентин уже не в силах продолжать, и чтобы не разрыдаться, он выбегает из класса. Да, умели раньше довести человека на ровном месте.
Слово за слово, станок за станком, и постепенно Валентина "прощают". Райком не то крайком комсомола восстанавливает Валентина в комсомольских правах; эта сцена решена через местную дворничиху и исполнении Татьяны Пельтцер и школьного сторожа, которые тусуются на скамеечке и наблюдают сначала входящих в здание тревожных комсомольцев, а потом выходящих оттуда довольных комсомольцев. Плюс жалкий юмор с участием шланга.
Часть персонажей сваливают из города, чтобы поступить в какие-то там институты и забыть всё это как страшный сон. Типичная советская сцена из серии "до поезда ещё минута, ещё минута и прощай". Наставления, объятия, глупый смех, букеты, бла-бла-бла, и в последний момент припирается влюблённая девица: она снова готова отдаться снова комсомольцу.
Прощание с матёрой, с Викторией то есть, решено, однако, небанально, - как почти балетная сцена, без единого слова, на нескольких па и жестах. Очень красиво.
Поезд уезжает, колёса стучат, конец фильма.
Почему, собственно, я считаю первую роль Ланового (да ещё в таком диком кино) его лучшей ролью. Чтобы достойно актёрски существовать в подобном треше, и более того - на заре карьеры создать персонажа завораживающей природы, - надо быть гением, ну или потенциальным гением. Ничего подобного Лановой больше не играл, поскольку то странное, что было в нём заложено, в дальнейшем уже не пригодилось (пригодилось другое, и он вполне состоялся); но если бы ему достался не наш кинематограф, а тот, чужой, который требовал бы этого скольжения, двойственности, двусмысленности, неоднозначности, какой-то даже порочности, Лановой мог бы украсить собой что-нибудь вроде "Гибели богов" или экранизацию, скажем, "Орфея в аду" Теннесси Уильямса. А остался только этот первый подлый фильм.
Теперь постскриптум. Я потому подробно пересказала подлый фильм, что подкладка ещё подлее киношной поверхности. История "основана на реальных событиях", но не дай бог никому ничего так основывать. Прототипом Валентина Листовского был Валерий Аграновский (известный журналист из известной династии), которого в юные годы тоже исключили из комсомола, тоже из-за конфликта с учительницей, а конфликт с учительницей случился тоже, можно сказать, из-за фамилии.
Дело было в Красноярске, в сороковые годы; Валерий был очень популярным в школе юношей. Он был и секретарём комсомольской организации. Работал в "радиобригаде", которой заведовала Лия Борисовна Гераскина, будущий автор пьесы, а потом и сценария фильма "Аттестат зрелости"; с Гераскиной у них были тёплые и доверительные отношения.
На уроке истории учительница назвала ученика по фамилии Айзенберг "жидовской мордой"; Аграновский на это сказал, что она не историчка, а истеричка, и пользуясь своим авторитетом среди одноклассников призвал их к бойкоту уроков истории. Призыв был услышан. Замять историю не получилось, "истеричка, а не историчка" распространилось по городу со скоростью света.
Дело представили так, что Аграновский выступает против истории как таковой, включая "Краткий курс", собрали комсомольское собрание, однако - ничего не вышло, пришить политику не удалось. Реальные комсомольцы оставили товарища в своих рядах. Тогда был быстро запущен другой механизм и в ход пошёл другой повод, и исключение состоялось. Естественно, никакого трогательного получения аттестата зрелости и единения раскаявшегося с простившим его коллективом не было, Аграновский доучивался в другой школе.
Гераскина, зная все реальные обстоятельства, написала пьесу, вывернув обстоятельства наизнанку. Ну, тут ничего удивительного: мало ли из какого сора растёт другой сор, не ведая стыда. Удивительно другое: когда Аграновский оказался в Москве, она пригласила его, волнуясь, на спектакль по этой самой пьесе, причём перед спектаклем познакомила его с молодым артистом; артист присматривался к Аграновскому внимательно и цепко (и даже попросил его сыграть на рояле пару пассажей). Это был Василий Лановой, который сначала освоил роль на полусамодеятельных подмостках, а затем воплотил и в кино.
Едва мерцающая через толстенный слой лжи реальность добавляет этому странному произведению такой извращённости, которой может позавидовать самое жёсткое порно. И тут уже каждый сам для себя решает, в кого кидать камни, с какой силой, с какого расстояния и есть ли в этом вообще смысл.
Да, забыла добавить: Валерия Аграновского друзья и родные звали Валей, он был в самом деле красивым парнем и ухаживал за дочерью Лии Гераскиной.