"РОЗЫ И ХРИЗАНТЕМЫ"
"Розы и хризантемы" - роман Светланы Шенбрунн. Я прочитала его десять лет назад; он был тогда финалистом "Букера" (для нынешнего "Букера" он был бы слишком хорош, пожалуй). Книжку у меня кто-то взял и не вернул. Но помнила я роман отлично: много было совпадений. Очень болезненных. Иногда просто буквальных. Девочку в романе, например, мать лупила за то, что она не туда заводит хвостик буквы "Д" - и у меня в жизни имела место ровно такая же сцена с буквой "Д" и матерью. Через годы, через расстоянья: я писала свои диктанты в восьмидесятые, девочка в романе - в сороковые. Обеим досталось за букву "Д". Вообще я в детстве была примерно в такой же ситуации, что и девочка Света. Но ни в какой литературе мне прежде не доводилось встречать ничего настолько похожего.
"Розы и хризантемы" - это семейная и коммунальная жизнь глазами ребёнка, в период с сорок третьего до начала пятидесятых, в доме писателя; люди там действуют реальные - мать, отец, бабушка рассказчицы. Рассказано блистательно, Шенбрунн мастер диалога (это большая редкость - когда писатель не объясняет своего героя, а просто даёт ему говорить; речевая характеристика всегда производит куда более сильное впечатление).
Через десять лет после прочтения романа оказалось, что моя заграничная френдесса Маша maria_amor - дочь Светланы Шенбрунн. Вследствие этого у меня снова есть книжка: Маша подарила. Я сейчас перепечатаю из книжки чуть-чуть про бабушку; бабушка мой любимый персонаж, альтернативный символ дореволюционной России, так сказать.
Сороковые годы, эпизод воссоединения бабушки с семьёй.
Мама с Еленой Николаевной втаскивают бабушкин багаж - два сундука. Елена Николаевна уходит, а мама открывает сундуки. В одном лежит картина.
- Это Жорж рисовал! - объясняет бабушка. - До войны. Называется "Оленьчики". Вот здесь написано. - Она переворачивает картину и показывает надпись: "Нарисовано в Минске в ночь на 19 апреля 1934 года за один час семнадцать минут зубной щёткой".
- И ты ничего лучшего не придумала, как привезти эту гадость сюда, - говорит мама.
- Почему гадость? - обижается бабушка. - Это не гадость. Я у себя над постелью повешу.
- И не думай - ни в коем случае! Чтобы у меня в комнате висела такая пакость!..
- Это не пакость! - не сдаётся бабушка. - Это память о покойном муже.
- Помни его так!..
Мама открывает другой сундук. Здесь лежат железное блюдечко, зелёная стеклянная ваза для цветов, сломанный веер, веночек из пожелтелых бумажных роз и фиолетовая шелковая плиссированная юбка, от ветхости распавшаяся на ленты.
- Стоило везти в такую даль... - мама поджимает губы.
Бабушка защищает юбку:
- Я за неё в пятом году тры рубля золотом отдала!
- Ну пойди возьми свои "тры" рубля обратно!
- Можно сделать абажур!
- Ну конечно!.. Подтереться, извините за выражение, и то нечем!
Бабушка плачет.
- У меня было много! Я Сашке снесла, когда большевики дом отняли...
- Какой дом? Какие большевики? Дом ты проиграла в карты ещё до революции! Ты думаешь, я не помню, как отец на тебя орал?
- Да, орал, - соглашается бабушка. - Но вещи я снесла к Сашке. А Маруська после обокрала. А вазочку Сашка подменил. Разве моя была такая!..
- Убери всю эту дрянь, чтобы я её не видела! - Мама пинает ногой бабушкину плиссированную юбку. - Выкини в мусоропровод, вынеси во двор, делай что хочешь, но чтобы у меня в комнате этой мерзости не было!
Бабушка подымает юбку, отряхивает, аккуратно складывает и прячет обратно в сундук.
- Ты что, не поняла, что я сказала?
- Я поняла, Нина, поняла! - плачет бабушка. - Я всё поняла: ты из-за вещей меня выписала. Тебе мать не нужна! Ты думала, я тебе золота привезу...
- Не говори глупостей!
- Нет, это не глупости! Я всё вижу. Ты думала, у меня ещё что-то осталось, да! А у меня ничего не осталось. Вот ты и бесишься. Я из Таганрога в чём стояла ушла. Чуть не сдохла... Чужие люди приютили... - Бабушка усаживается на свой сундук и всхлипывает. - Был бы жив Жорж, не пришлось бы у тебя кусок хлеба просить. Если хочешь знать, твой отец два года добивался моей руки... Петровчиков...
- Не желаю этого слушать! - перебивает её мама. - Не желаю знать никакого Петровчикова! Если бы этот идиот - твой Жорж - не пошел служить к немцам...
- Он не пошел служить к немцам! Он пошел служить на почту! И приносил домой бумагу. Я клеила конверты. И кто мог знать, что немцы такие хамы? Мы думали, они культурные люди. Все говорили, они распустят колхозы. И я думала, они вернут дом...
- Дом ты проиграла в карты! Ты что, идиотка? Я прекрасно помню, какой скандал был, когда ты вернулась из Петербурга! Как отец на тебя орал! А может, и поколотил, не знаю...
- Он меня не колотил! Он в жизни меня не бил! Он был интеллигентный человек. И я была на тридцать лет его моложе... И ты, Нина, не говоры - никто об этом не знает, - что я проиграла дом в карты. Его после приобрел Яковенков, а Яковенкова расстреляли в двадцать втором...
- Ты просто впала в детство! - мама оглядывается на меня и начинает говорить по-французски.
"Розы и хризантемы" - это семейная и коммунальная жизнь глазами ребёнка, в период с сорок третьего до начала пятидесятых, в доме писателя; люди там действуют реальные - мать, отец, бабушка рассказчицы. Рассказано блистательно, Шенбрунн мастер диалога (это большая редкость - когда писатель не объясняет своего героя, а просто даёт ему говорить; речевая характеристика всегда производит куда более сильное впечатление).
Через десять лет после прочтения романа оказалось, что моя заграничная френдесса Маша maria_amor - дочь Светланы Шенбрунн. Вследствие этого у меня снова есть книжка: Маша подарила. Я сейчас перепечатаю из книжки чуть-чуть про бабушку; бабушка мой любимый персонаж, альтернативный символ дореволюционной России, так сказать.
Сороковые годы, эпизод воссоединения бабушки с семьёй.
Мама с Еленой Николаевной втаскивают бабушкин багаж - два сундука. Елена Николаевна уходит, а мама открывает сундуки. В одном лежит картина.
- Это Жорж рисовал! - объясняет бабушка. - До войны. Называется "Оленьчики". Вот здесь написано. - Она переворачивает картину и показывает надпись: "Нарисовано в Минске в ночь на 19 апреля 1934 года за один час семнадцать минут зубной щёткой".
- И ты ничего лучшего не придумала, как привезти эту гадость сюда, - говорит мама.
- Почему гадость? - обижается бабушка. - Это не гадость. Я у себя над постелью повешу.
- И не думай - ни в коем случае! Чтобы у меня в комнате висела такая пакость!..
- Это не пакость! - не сдаётся бабушка. - Это память о покойном муже.
- Помни его так!..
Мама открывает другой сундук. Здесь лежат железное блюдечко, зелёная стеклянная ваза для цветов, сломанный веер, веночек из пожелтелых бумажных роз и фиолетовая шелковая плиссированная юбка, от ветхости распавшаяся на ленты.
- Стоило везти в такую даль... - мама поджимает губы.
Бабушка защищает юбку:
- Я за неё в пятом году тры рубля золотом отдала!
- Ну пойди возьми свои "тры" рубля обратно!
- Можно сделать абажур!
- Ну конечно!.. Подтереться, извините за выражение, и то нечем!
Бабушка плачет.
- У меня было много! Я Сашке снесла, когда большевики дом отняли...
- Какой дом? Какие большевики? Дом ты проиграла в карты ещё до революции! Ты думаешь, я не помню, как отец на тебя орал?
- Да, орал, - соглашается бабушка. - Но вещи я снесла к Сашке. А Маруська после обокрала. А вазочку Сашка подменил. Разве моя была такая!..
- Убери всю эту дрянь, чтобы я её не видела! - Мама пинает ногой бабушкину плиссированную юбку. - Выкини в мусоропровод, вынеси во двор, делай что хочешь, но чтобы у меня в комнате этой мерзости не было!
Бабушка подымает юбку, отряхивает, аккуратно складывает и прячет обратно в сундук.
- Ты что, не поняла, что я сказала?
- Я поняла, Нина, поняла! - плачет бабушка. - Я всё поняла: ты из-за вещей меня выписала. Тебе мать не нужна! Ты думала, я тебе золота привезу...
- Не говори глупостей!
- Нет, это не глупости! Я всё вижу. Ты думала, у меня ещё что-то осталось, да! А у меня ничего не осталось. Вот ты и бесишься. Я из Таганрога в чём стояла ушла. Чуть не сдохла... Чужие люди приютили... - Бабушка усаживается на свой сундук и всхлипывает. - Был бы жив Жорж, не пришлось бы у тебя кусок хлеба просить. Если хочешь знать, твой отец два года добивался моей руки... Петровчиков...
- Не желаю этого слушать! - перебивает её мама. - Не желаю знать никакого Петровчикова! Если бы этот идиот - твой Жорж - не пошел служить к немцам...
- Он не пошел служить к немцам! Он пошел служить на почту! И приносил домой бумагу. Я клеила конверты. И кто мог знать, что немцы такие хамы? Мы думали, они культурные люди. Все говорили, они распустят колхозы. И я думала, они вернут дом...
- Дом ты проиграла в карты! Ты что, идиотка? Я прекрасно помню, какой скандал был, когда ты вернулась из Петербурга! Как отец на тебя орал! А может, и поколотил, не знаю...
- Он меня не колотил! Он в жизни меня не бил! Он был интеллигентный человек. И я была на тридцать лет его моложе... И ты, Нина, не говоры - никто об этом не знает, - что я проиграла дом в карты. Его после приобрел Яковенков, а Яковенкова расстреляли в двадцать втором...
- Ты просто впала в детство! - мама оглядывается на меня и начинает говорить по-французски.