Она
Ее белые волосы на темной коже светятся, как нимб во мраке старого храма. Она касается моего лба и закрытых глаз, шепча на своем языке что-то, и ведет вниз невесомыми руками, спускаясь все дальше, так тихо и еле заметно, как будто по мне скользит перышко.
Это длится мгновенье, но меня успевает накрыть волной блаженства и какой-то счастливой завороженности. Я замираю на этот бесконечный миг и отдаюсь сладкому чувству.
- Вууууух!! Вууухххх!!! Вууууууууххххххххх!! - начинает тихо завывать старушка и как будто стряхивать с моих рук что-то.
Она снова ведет от моих глаз и лба своими ручками-перышками по плечам, доходит до кончика кисти, цепляется за пальцы и опять начинает завывать:
- Вух!!! Вууууууууух!!! Вуууууууууххххххххххх!!! - на этот раз с силой тряся мои руки, снимая с них что-то невидимое и хитро улыбаясь беззубым ртом и уголками глаз.
Ее старость, мягкость и хрупкость - почти магические.
После того, как обряд, видимо, по снятию с меня плохой энергии совершен, старушка берет своими кошачьими лапками оранжевую ниточку и вяжет ее мне на правой руке. Она причитает что-то и дует на руку, легко хлопает по кисти - и все, готово.
Оберег на мне.
Я кладу в качестве благодарности немного денег, но медлю. Смотрю на нее и не хочу уходить. Мне хочется обнять ее, крепко прижаться к ней, растворяясь в этой доброте и беспомощности на грани младенчества, забрать ее с собой, поместить в свою душу...
Я долго хожу потом по лабиринтам разрушенных храмов и снимаю, как могучие деревья проросли сквозь стены, заполнили собой трещины, стали частью руин.
А потом я снова задумчивости иду на ее поиски, нахожу в том же зале и сижу рядом с ней, улыбаясь, держась за ее тонкие пергаментные ручки, смотря ей в глаза.
Что в ней такого сильного? В ней, сидящей горбатой, скрюченной, шепотом раздающей благословения?
Камбоджийская старушка пленила мое сердце…
Наверное, каждый день кто-то привозит ее сюда на рассвете, оставляя с лепешкой хлеба и горшком воды. Она сидит здесь такая же древняя и погнутая временем, как блоки руин, согбенные под тяжестью исполинских ветвей. Она зарабатывает на своей старости мелкие цветные бумажки и нитка за ниточкой привязывает крошку себя к чужой судьбе.
***
Эй, идите сюда! - шепчу я в темноте одной иностранке, что показалась в галерее напротив. Повяжите ниточку. Возьмите благословение у этой старушки. Она волшебная.
***
Какая судьба была у нее? Наверное, злая. Возможно, часть ее родни погибла во времена геноцида Пол Пота, а, может, кто-то мучил ее детей в трудовых концлагерях. Наверное, сама она тоже стояла по пояс в гнилой воде, работая на полях на благо комунны за жалкую плошку риса. А может, она была матерью палачей - людей из отрядов красных кхмеров и судьба пощадила ее? Ей было лет сорок, когда все это случилось. Полжизни позади. Семья, дети, дом - куда все ушло в те годы?
Наверное, годы страданий, разрухи и мрака в Камбодже резанули по судьбе той зрелой женщины, как самый больный, самый жесткий хлыст.
Но почему тогда она такая добрая? Куда ушли из нее все страдания? Наверное, спускается на стариков, бывает, такое общее всепрощение. Вместе с ушедшей жизнью стихает боль. Вместе с клетками тела высыхают и гибнут обиды, страхи и злость. И люди вступают в последнюю пору своей благости - светлого и безмятежного переживания жизни, как в детстве.
Это длится мгновенье, но меня успевает накрыть волной блаженства и какой-то счастливой завороженности. Я замираю на этот бесконечный миг и отдаюсь сладкому чувству.
- Вууууух!! Вууухххх!!! Вууууууууххххххххх!! - начинает тихо завывать старушка и как будто стряхивать с моих рук что-то.
Она снова ведет от моих глаз и лба своими ручками-перышками по плечам, доходит до кончика кисти, цепляется за пальцы и опять начинает завывать:
- Вух!!! Вууууууууух!!! Вуууууууууххххххххххх!!! - на этот раз с силой тряся мои руки, снимая с них что-то невидимое и хитро улыбаясь беззубым ртом и уголками глаз.
Ее старость, мягкость и хрупкость - почти магические.
После того, как обряд, видимо, по снятию с меня плохой энергии совершен, старушка берет своими кошачьими лапками оранжевую ниточку и вяжет ее мне на правой руке. Она причитает что-то и дует на руку, легко хлопает по кисти - и все, готово.
Оберег на мне.
Я кладу в качестве благодарности немного денег, но медлю. Смотрю на нее и не хочу уходить. Мне хочется обнять ее, крепко прижаться к ней, растворяясь в этой доброте и беспомощности на грани младенчества, забрать ее с собой, поместить в свою душу...
Я долго хожу потом по лабиринтам разрушенных храмов и снимаю, как могучие деревья проросли сквозь стены, заполнили собой трещины, стали частью руин.
А потом я снова задумчивости иду на ее поиски, нахожу в том же зале и сижу рядом с ней, улыбаясь, держась за ее тонкие пергаментные ручки, смотря ей в глаза.
Что в ней такого сильного? В ней, сидящей горбатой, скрюченной, шепотом раздающей благословения?
Камбоджийская старушка пленила мое сердце…
Наверное, каждый день кто-то привозит ее сюда на рассвете, оставляя с лепешкой хлеба и горшком воды. Она сидит здесь такая же древняя и погнутая временем, как блоки руин, согбенные под тяжестью исполинских ветвей. Она зарабатывает на своей старости мелкие цветные бумажки и нитка за ниточкой привязывает крошку себя к чужой судьбе.
***
Эй, идите сюда! - шепчу я в темноте одной иностранке, что показалась в галерее напротив. Повяжите ниточку. Возьмите благословение у этой старушки. Она волшебная.
***
Какая судьба была у нее? Наверное, злая. Возможно, часть ее родни погибла во времена геноцида Пол Пота, а, может, кто-то мучил ее детей в трудовых концлагерях. Наверное, сама она тоже стояла по пояс в гнилой воде, работая на полях на благо комунны за жалкую плошку риса. А может, она была матерью палачей - людей из отрядов красных кхмеров и судьба пощадила ее? Ей было лет сорок, когда все это случилось. Полжизни позади. Семья, дети, дом - куда все ушло в те годы?
Наверное, годы страданий, разрухи и мрака в Камбодже резанули по судьбе той зрелой женщины, как самый больный, самый жесткий хлыст.
Но почему тогда она такая добрая? Куда ушли из нее все страдания? Наверное, спускается на стариков, бывает, такое общее всепрощение. Вместе с ушедшей жизнью стихает боль. Вместе с клетками тела высыхают и гибнут обиды, страхи и злость. И люди вступают в последнюю пору своей благости - светлого и безмятежного переживания жизни, как в детстве.