Леонид Ильич Путин
Застойные зарисовки
...Который час, его спросили здесь, а он ответил любопытным. Меня, правда, никто ни о чем не спрашивал, но я бы, пожалуй, ответил так: Брежневеет. Это ведь просто какой-то стеснительный совок. Реконструктор, не имеющий возможности по-настоящему окунуться в прошлую жизнь, довольствуется суррогатами.
Можешь привить стране сталинизм в мягкой форме, можешь бороться с разлагающим влиянием Запада. Да что там - просто давить разлагающее влияние Запада бульдозерами и жечь, обоняя ароматный дым пылающего сыра. Можешь затеять настоящую войну где-то там, далеко. Жара, непонятные люди в экзотических нарядах с гортанной речью. И в довесок - холодную войну, чтобы совсем уж похоже.
Вместо Михаила Суслова - патриарх Кирилл (он и одевается куда замысловатее, чем аскетичный Суслов). А вместо карательной психиатрии для диссидентов - административные аресты на месяц и дикие страхи. И, конечно, закон об обязательном уважении к власти, который как раз балансирует на грани карательной психиатрии. Потому что психически здоровый человек просто не может тебя не уважать, что же тут непонятного.
Рейтинг доверия к Путину падает, свита беспокоится. Для них эти цифры - фетиш, фундамент веры в собственную неизбежность. Возможно, свита беспокоится напрасно. Какой был рейтинг доверия у Леонида Ильича Брежнева? Нелепый вопрос, правда.
Чем дольше он блистал звездами своими с трибуны, чем менее внятно рассказывал об успехах социалистического строительства, тем последовательнее превращался из участника жизни в фон для жизни. Водка, килька, коврик на стене (русалка, три богатыря, может быть, олени). И дорогой Леонид Ильич. Какой может быть рейтинг у коврика?
Дело ведь вообще не в рейтингах. Дело в чувстве безысходности. Жизнь, положа руку на сердце, в России, может быть, уже и не такая веселая, как семь или восемь лет назад, но все еще вполне сносная. По крайней мере, в столице и крупных городах. Телевизор рассказывает об успехах и клеймит врагов, надои, вероятно, растут, как пальмы в Африке.
И счастливые пионеры из движения Юнармия, освещая мир улыбками, бегут к какому-нибудь врио без лица. Чтобы попросить его пойти на выборы. Это не фантазия, а фото, пионеры бегут к врио. И в данном конкретном случае какое-нибудь врио без лица зовут Беглов. Но это, право, совершенно не важно.
Это все совершенно не важно. Союз, говорят, доломали экономические проблемы. Гонка вооружений, на которую ему попросту не хватило ресурса. Холодная война и слишком наглядное отставание во всем, что касалось обычной человеческой жизни. Тоже, в общем-то, при этом терпимой. И наверняка это все было важно, но важнее - чувство тупика. Безысходности. Сводящее с ума слово навсегда.
Людям не нужна серая вечность, в которой ты - между двумя ковриками. Пыльным на стене и говорящим - в телевизоре. Но если с любовью к деталям реконструировать застой, безысходность получаешь в качестве бесплатного бонуса.
Это самое навсегда дискредитирует любую идею. Невозможно всерьез относиться к словам человека, который вцепился во власть, как клещ в любителя шашлыков. Хочешь вечности - выпадаешь из жизни. Превращаешься в фон для жизни, лишаешься права на нее влиять. Не говоря уж о том, что время в таких играх всегда против человека, пусть даже самого влиятельного.
И тогда люди сами потихоньку начинают деконструировать безысходность. Как, например, в Екатеринбурге с этим самым сквером. Там, конечно, ничего еще не кончилось, но главное уже случилось. Стране показали, что сопротивление возможно. Действовать, хотя бы в локальном масштабе, можно без оглядки на фон. Когда выметаешь мусор, не оглядываешься на коврик.
Или вот совсем свежая новость. Верховный суд Татарстана отменил штраф политическому активисту Василию Тарасову. Который в декабре прошлого года вывесил баннер "Путин - вор" на мосту Дружбы народов в Набережных Челнах. Оказывается, баннер не нарушает правил благоустройства. Ну, а уж закона об обязательном уважении к властям не нарушает тем более. Закон пока обратной силы не имеет.
Эти вот внезапные взрывы здравомыслия в обычных людях и даже в судьях - как трещины на бетонной стене. Вот она стоит, вечная и серая. Не обойти, не перелезть, не будет никогда ничего другого. А потом трещина, еще трещина - и вот уже копошатся люди в горе щебенки, пытаются из обломков что-то выстроить. И мы, конечно, еще покопошимся. Главное - чтобы опять стеснительный совок не получился. Хватит уже.