Памяти Марии Николаевны Ермоловой
В последние годы жизни тяжелая болезнь приковала Ермолову к дому. Профессора, лечившие актрису, обнаружили у нее процесс в легких. Несмотря на это, вокруг нее не было атмосферы раздражительности и брюзгливости, которая часто сопровождает старость и болезнь. Она лишь все более уходила в себя. По воспоминаниям очевидцев, последние два-три месяца великая молчальница совсем смолкла и только редко произносила краткие слова - большей частью благодарности окружающим за какую-нибудь услугу... Слово "благодарю" вообще было последним словом, которое произнесли ее уста уже в полусознательном состоянии.
Смерть наступила 12 марта 1928 года в 7 часов утра 14 минут. Близкие констатировали: никто из нас не мог двинуться, сказать слово, не смел зарыдать. В это время в окне ярко блеснуло солнце, только что вышедшее из-за противоположных домов бульвара, и прямо озарило лицо покойницы - такое строгое, такое скорбное и такое прекрасное в смерти...
Информационные сводки тогдашних газет пестрили сообщениями о том, что прощание с великой русской актрисой М.Н.Ермоловой происходило в Щепкинском фойе Малого театра, на котором присутствовали А.А.Яблочкина, М.Н.Сумбатова, актеры Пашенная, Качалов, Остужев, Москвин, Мейерхольд, Таиров и другие. Прощалась с актрисой вся театральная Москва. Отпевание происходило при большом стечении народа в храме Большого Вознесения у Никитских ворот.
Маргарита Зеленина так вспоминала о похоронах своей матери: "4 дня длилось прощание с матерью... Цветы... кадильный дым... Панихида. 4 дня певчие пели умилительные слова, от которых слезы лились в сердце, и казалось, что его качает неизъяснимая, почти сладостная печаль. На пятый день, в 10 часов утра, вынесли венки... сняли с гроба цветы и покрывало... Наступала страшная минута: мать медленно стали выносить из дома... В церкви Вознесения началась заупокойная обедня. Пел хор. Служил митрополит Сергий, преосвященный Трифон, 4 архимандрита и 14 священников... Мать лежала в гробу, как древнерусская царица, среди цветов, парчи и волнующейся многотысячной толпы своих подданных, разлившейся далеко по городу, за пределы церкви. Вокруг нее совершалось богослужение. Митрополит, преосвященный, священники в траурных ризах из черной сверкающей парчи со светло-синими и лиловыми перевязями, мальчики с дикириями медленно проходили около гроба и кадили ладаном... И не скорбь, а радость познания "непознаваемого" наполнила душу... Вспомнились слова, которые так неповторимо говорила мать, умирая в "Орлеанской деве": "Минута - скорбь... блаженство - бесконечно..." После обедни говорили проповеди преосвященный Трифон и священники".
Это печальное, но вместе с тем таинственно-мистическое событие, пожалуй, в театральном мире было исключением из общего правила. Поистине огромных вершин духа достигла великая актриса при жизни, что удостоилась чести быть провожаемой в последний путь столь высоким собранием во главе с тогдашним местоблюстителем нашей Церкви [Сергием (Страгородским). - Авт.].
Владыка Трифон (Туркестанов), присутствовавший на отпевании народной артистки республики Марии Николаевны Ермоловой в церкви Вознесения у Никитских ворот, выступил с прощальным словом в адрес почившей:
"Давно уже угасал светильник жизни нашей дорогой усопшей, со дня на день надо было ждать ее кончины, и тем не менее, когда наконец донеслась до нас весть об этом, тяжелой скорбью сжались наши сердца. Ушел из жизни последний великий гениальный талант старого Малого Щепкинского театра, закончился навсегда ермоловско-южинский период его истории. По выражению одного писателя, наступают другие времена, рождаются другие мысли. Уже ждут, а некоторые страстно желают новой эры в жизни искусства, когда творящим искусство и его движущей силой выступит не отдельный человек, не индивидуум, а, напротив, толпа, безликий гений, и тогда "художественное" творчество примет какие-то совсем иные формы "коллективизма", этого модного современного слова. Но мы, люди старого художественного эстетического и религиозного воспитания, не можем в это верить. <...>
Мы говорим совершенно откровенно, что решительно отвергаем теорию Фейербаха, по которой через сложение множества обыкновенных "серых людей", по выражению писателя А.Чехова, получится гениальный герой. Мы верим в человека, ибо мы верим в чудо. Мы глубоко убеждены, что сами живем в атмосфере непрерывного чуда. Разве не чудо, не новое творение - появление жизни на нашей планете, новых видов, наконец, самой культуры? И не путем механической эволюции, естественно-научной необходимости являются они, а внезапно и неожиданно, волей Всемогущего Бога, озаряющего душу человеческую своим божественным огнем на пользу страждущего в поисках правды и любви человечества, крепкими цепями прикованного к земле с ее неправдой, жестокостью, и плачущего, и тоскующего о потерянном рае. К таким чудесным людям, несущим радостную весть духовного воскресения мира, и принадлежит, по моему убеждению, и почившая гениальная артистка Мария Николаевна. Что же принесла она собой в сокровищницу человеческого духовного богатства? Какую благую весть она сказала нам? А вот какую. Она будила спящую мертвым сном житейской пошлости и суетности душу людскую своими сценическими образами. В порывах вдохновляющего восторга или тоскующей любви она звала людей к вековечным идеалам божественной правды, добра, красоты.
Не здесь, в житейской красоте, радость и счастье, вещала она нам, подымайтесь выше и выше от земли к небу, к Божией правде. И всего ярче и глубже она выразила себя в роли Жанны д'Арк, этой святой девы, которая путем невыносимых, тяжелых страданий очистилась до полной духовной чистоты, вознеслась душой к небу, как святой ангел. В этой роли Орлеанской девы весь пафос ее гения. Недаром она сама считала именно эту роль главной заслугой своей перед искусством. Я счастлив, что видел ее в этой роли (это было последнее мое посещение театра перед поступлением в монастырь), и помню, что вернулся после спектакля домой с такими мыслями и чувством страдания, которые необходимы в жизни, без них жизнь была бы пуста, пошла и ничтожна.
Но только те страдания полезны людям, только те страдания увенчиваются нетленным венцом небесным, которые претерпевают их во имя высшего долга перед человечеством, которые несут ему в разрешающем аккорде успокоение, радость и свет небесный. Эту ее проповедь я унес в своей душе и сохранил в благодарной памяти на много-много лет, и вот через огромный промежуток времени - более чем через 40 лет - я встретил Марию Николаевну снова на панихиде по ее товарищу по сцене А.Ленскому, тоже властителю наших юношеских чувств.
Подошла ко мне согбенная, вся дрожащая от болезни старица, смиренно, со слезами прося меня старческих убогих молитв. И вспомнилось мне далекое, прекрасное, невозвратное былое, и слезы невольно закипели в груди моей, и усерднее была молитва за нее, страдалицу, и за всех тех, которые своим гением пробуждали во мне и во всех моих сверстниках лучшие, добрые, человеческие чувства.
Вечная ей память, вечная благодарность и вечный мир ее душе. Соединимся же все вокруг ее гроба братской семьей и будем помнить, что любовь не умирает, она вечно жива и выражается у нас, верующих, в горячих и искренних молитвах, а они - эти молитвы - одни только ей теперь нужны и необходимы. Аминь".
Алла Борисова
Однажды, гуляя возле церкви Рождества Богородицы во Владыкине, я буквально наткнулась на странный мемориальный знак. Это была деревянная дощечка на обломке шиферной, что ли, полоски, торчавшей прямо из-под земли, без бугорка и без ограды, которая оповещала: здесь похоронены великая русская артистка Мария Николаевна Ермолова и её родные. Буря вопросов и недоумения: величайшая русская театральная актриса, её имя с детства знакомо любому россиянину, а величественный её облик всем известен по портрету кисти В. Серова, краса и гордость трагического искусства драмы, её могила находится, как написано во всех справочниках и путеводителях, на почётном Новодевичьем кладбище - а что же здесь, у этой окраинной церквушки? И почему такая пронзительная убогость «памятного знака», необозначенность самого захоронения - просто голая ровная земля с чахлой травкой и валяющимся там и сям мусором?.. Боль эта не отпускала меня всё то время, что я выясняла обстоятельства этой необычной и в то же время очень характерной истории, не отпускает и по сей день.
…Есть неустранимая трагичность в судьбе актёров театра. Театральная жизнь по природе своей эфемерна. Тот, кто не видел Ермолову на сцене, может лишь очень приблизительно представить её себе по откликам в печати и мемуарам современников, по отдельным фактам её сценической биографии. И - причудливым образом эта эфемерность, исчезающая текучесть театрального таланта отразилась на ней и после её смерти, в печальной судьбе её могилы.
Начать, наверное, надо с похорон. Это была грандиозная демонстрация человеческой любви к великой артистке и замечательному человеку. Траурная процессия тянулась по всей Москве. Её отпевали в храме Большого Вознесения неподалёку от её дома на Тверском. И кто отпевал - представители высшего духовенства Русской православной церкви во главе с местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Сергием. Известный театровед Б. Любимов отмечает беспрецедентность его: актрису отпевает сам глава церкви! В числе служивших панихиду был и митрополит Трифон, который, по его собственному признанию, принял монашеский постриг под влиянием Ермоловой.
Похоронили Марию Николаевну согласно её завещанию на кладбище во Владыкине, рядом с могилами её близких. Во Владыкине Ермолова часто проводила лето, вообще любила это село и заранее купила здесь на кладбище два места. И вот теперь началась трагедия трагической артистки уже после смерти.
В конце 1930-х кладбище во Владыкине снесли. Прах Марии Николаевны Ермоловой был перенесён в Москву и погребён на кладбище Новодевичьего монастыря. Согласно устным рассказам очевидцев, была перезахоронена лишь кость руки Марии Николаевны. Прах её родных был перенесён на Долгопрудненское кладбище; как сказал батюшка, «положили по косточке в каждую могилку».
Власти не привыкли считать с волей умершего и с православными обычаями. С одной стороны, провозглашали, что со смертью кончается всякое существование человека, - и тогда какая разница, что происходит с телом? С другой стороны, советский менталитет сотворил особую, языческую, идолопоклонническую форму почитания умерших: почётные кладбища, где хоронят не всех, а только «особо отличившихся». Сейчас это кладбище Новодевичьего монастыря - второе «по почётности». А первым, как известно, стала Красная площадь… Какое-то неоегипетское отношение к телам умерших.
Переносом останков Ермоловой на Новодевичье хотели как будто её почтить, ввести в советский светский пантеон особо почитаемых покойников. Что получилось на деле? Часть праха осталась на прежнем месте, и одна сердобольная женщина на свои средства и по своей инициативе отметила это место дощечкой, о которой я рассказала в начале своего повествования, - отметила как могла и как сумела. Получилось, что теперь в Москве существуют две могилы Марии Ермоловой - у Владыкинской церкви и на Новодевичьем кладбище. Ситуация невозможная и чудовищная для православного человека. Необходимо что-то сделать - но что? Не заниматься же вновь гробокопательством.
Я обращалась всюду, где, казалось мне, должны были хоть что-то предпринять по этому поводу. И везде встречала в лучшем случае непонимание, в худшем - агрессию в мой собственный адрес.
…В ХХ веке тема смерти стала как бы запретной. Люди не хотят о ней ни говорить, ни думать, слишком страшно, хотя памятование о смерти - обязанность каждого христианина. И это забвение смерти особым образом коснулось России. Потому-то русские кладбища находятся в таком безобразном состоянии, невиданном прежде.
Конечно, радикально уже ничего не исправить. Есть, увы, вещи непоправимые, как сама смерть. Но можно было бы сделать так: установить около Владыкинской церкви приличный и достойный памятный знак с надписью: «Здесь БЫЛА похоронена…» - и хоть как-то, холмиком или оградкой, отметить это место. Но у меня лично средств на это нет. Для организации это было бы совсем недорогим мероприятием, но никто этим заниматься не хочет. Никто - ни Дом-музей М.Н. Ермоловой, ни Союз театральных деятелей. Никто… И в бессилии опускаются руки. Господи, вразуми Россию. Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей Марии там, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная.
А. Яковлева
Смерть наступила 12 марта 1928 года в 7 часов утра 14 минут. Близкие констатировали: никто из нас не мог двинуться, сказать слово, не смел зарыдать. В это время в окне ярко блеснуло солнце, только что вышедшее из-за противоположных домов бульвара, и прямо озарило лицо покойницы - такое строгое, такое скорбное и такое прекрасное в смерти...
Информационные сводки тогдашних газет пестрили сообщениями о том, что прощание с великой русской актрисой М.Н.Ермоловой происходило в Щепкинском фойе Малого театра, на котором присутствовали А.А.Яблочкина, М.Н.Сумбатова, актеры Пашенная, Качалов, Остужев, Москвин, Мейерхольд, Таиров и другие. Прощалась с актрисой вся театральная Москва. Отпевание происходило при большом стечении народа в храме Большого Вознесения у Никитских ворот.
Маргарита Зеленина так вспоминала о похоронах своей матери: "4 дня длилось прощание с матерью... Цветы... кадильный дым... Панихида. 4 дня певчие пели умилительные слова, от которых слезы лились в сердце, и казалось, что его качает неизъяснимая, почти сладостная печаль. На пятый день, в 10 часов утра, вынесли венки... сняли с гроба цветы и покрывало... Наступала страшная минута: мать медленно стали выносить из дома... В церкви Вознесения началась заупокойная обедня. Пел хор. Служил митрополит Сергий, преосвященный Трифон, 4 архимандрита и 14 священников... Мать лежала в гробу, как древнерусская царица, среди цветов, парчи и волнующейся многотысячной толпы своих подданных, разлившейся далеко по городу, за пределы церкви. Вокруг нее совершалось богослужение. Митрополит, преосвященный, священники в траурных ризах из черной сверкающей парчи со светло-синими и лиловыми перевязями, мальчики с дикириями медленно проходили около гроба и кадили ладаном... И не скорбь, а радость познания "непознаваемого" наполнила душу... Вспомнились слова, которые так неповторимо говорила мать, умирая в "Орлеанской деве": "Минута - скорбь... блаженство - бесконечно..." После обедни говорили проповеди преосвященный Трифон и священники".
Это печальное, но вместе с тем таинственно-мистическое событие, пожалуй, в театральном мире было исключением из общего правила. Поистине огромных вершин духа достигла великая актриса при жизни, что удостоилась чести быть провожаемой в последний путь столь высоким собранием во главе с тогдашним местоблюстителем нашей Церкви [Сергием (Страгородским). - Авт.].
Владыка Трифон (Туркестанов), присутствовавший на отпевании народной артистки республики Марии Николаевны Ермоловой в церкви Вознесения у Никитских ворот, выступил с прощальным словом в адрес почившей:
"Давно уже угасал светильник жизни нашей дорогой усопшей, со дня на день надо было ждать ее кончины, и тем не менее, когда наконец донеслась до нас весть об этом, тяжелой скорбью сжались наши сердца. Ушел из жизни последний великий гениальный талант старого Малого Щепкинского театра, закончился навсегда ермоловско-южинский период его истории. По выражению одного писателя, наступают другие времена, рождаются другие мысли. Уже ждут, а некоторые страстно желают новой эры в жизни искусства, когда творящим искусство и его движущей силой выступит не отдельный человек, не индивидуум, а, напротив, толпа, безликий гений, и тогда "художественное" творчество примет какие-то совсем иные формы "коллективизма", этого модного современного слова. Но мы, люди старого художественного эстетического и религиозного воспитания, не можем в это верить. <...>
Мы говорим совершенно откровенно, что решительно отвергаем теорию Фейербаха, по которой через сложение множества обыкновенных "серых людей", по выражению писателя А.Чехова, получится гениальный герой. Мы верим в человека, ибо мы верим в чудо. Мы глубоко убеждены, что сами живем в атмосфере непрерывного чуда. Разве не чудо, не новое творение - появление жизни на нашей планете, новых видов, наконец, самой культуры? И не путем механической эволюции, естественно-научной необходимости являются они, а внезапно и неожиданно, волей Всемогущего Бога, озаряющего душу человеческую своим божественным огнем на пользу страждущего в поисках правды и любви человечества, крепкими цепями прикованного к земле с ее неправдой, жестокостью, и плачущего, и тоскующего о потерянном рае. К таким чудесным людям, несущим радостную весть духовного воскресения мира, и принадлежит, по моему убеждению, и почившая гениальная артистка Мария Николаевна. Что же принесла она собой в сокровищницу человеческого духовного богатства? Какую благую весть она сказала нам? А вот какую. Она будила спящую мертвым сном житейской пошлости и суетности душу людскую своими сценическими образами. В порывах вдохновляющего восторга или тоскующей любви она звала людей к вековечным идеалам божественной правды, добра, красоты.
Не здесь, в житейской красоте, радость и счастье, вещала она нам, подымайтесь выше и выше от земли к небу, к Божией правде. И всего ярче и глубже она выразила себя в роли Жанны д'Арк, этой святой девы, которая путем невыносимых, тяжелых страданий очистилась до полной духовной чистоты, вознеслась душой к небу, как святой ангел. В этой роли Орлеанской девы весь пафос ее гения. Недаром она сама считала именно эту роль главной заслугой своей перед искусством. Я счастлив, что видел ее в этой роли (это было последнее мое посещение театра перед поступлением в монастырь), и помню, что вернулся после спектакля домой с такими мыслями и чувством страдания, которые необходимы в жизни, без них жизнь была бы пуста, пошла и ничтожна.
Но только те страдания полезны людям, только те страдания увенчиваются нетленным венцом небесным, которые претерпевают их во имя высшего долга перед человечеством, которые несут ему в разрешающем аккорде успокоение, радость и свет небесный. Эту ее проповедь я унес в своей душе и сохранил в благодарной памяти на много-много лет, и вот через огромный промежуток времени - более чем через 40 лет - я встретил Марию Николаевну снова на панихиде по ее товарищу по сцене А.Ленскому, тоже властителю наших юношеских чувств.
Подошла ко мне согбенная, вся дрожащая от болезни старица, смиренно, со слезами прося меня старческих убогих молитв. И вспомнилось мне далекое, прекрасное, невозвратное былое, и слезы невольно закипели в груди моей, и усерднее была молитва за нее, страдалицу, и за всех тех, которые своим гением пробуждали во мне и во всех моих сверстниках лучшие, добрые, человеческие чувства.
Вечная ей память, вечная благодарность и вечный мир ее душе. Соединимся же все вокруг ее гроба братской семьей и будем помнить, что любовь не умирает, она вечно жива и выражается у нас, верующих, в горячих и искренних молитвах, а они - эти молитвы - одни только ей теперь нужны и необходимы. Аминь".
Алла Борисова
Однажды, гуляя возле церкви Рождества Богородицы во Владыкине, я буквально наткнулась на странный мемориальный знак. Это была деревянная дощечка на обломке шиферной, что ли, полоски, торчавшей прямо из-под земли, без бугорка и без ограды, которая оповещала: здесь похоронены великая русская артистка Мария Николаевна Ермолова и её родные. Буря вопросов и недоумения: величайшая русская театральная актриса, её имя с детства знакомо любому россиянину, а величественный её облик всем известен по портрету кисти В. Серова, краса и гордость трагического искусства драмы, её могила находится, как написано во всех справочниках и путеводителях, на почётном Новодевичьем кладбище - а что же здесь, у этой окраинной церквушки? И почему такая пронзительная убогость «памятного знака», необозначенность самого захоронения - просто голая ровная земля с чахлой травкой и валяющимся там и сям мусором?.. Боль эта не отпускала меня всё то время, что я выясняла обстоятельства этой необычной и в то же время очень характерной истории, не отпускает и по сей день.
…Есть неустранимая трагичность в судьбе актёров театра. Театральная жизнь по природе своей эфемерна. Тот, кто не видел Ермолову на сцене, может лишь очень приблизительно представить её себе по откликам в печати и мемуарам современников, по отдельным фактам её сценической биографии. И - причудливым образом эта эфемерность, исчезающая текучесть театрального таланта отразилась на ней и после её смерти, в печальной судьбе её могилы.
Начать, наверное, надо с похорон. Это была грандиозная демонстрация человеческой любви к великой артистке и замечательному человеку. Траурная процессия тянулась по всей Москве. Её отпевали в храме Большого Вознесения неподалёку от её дома на Тверском. И кто отпевал - представители высшего духовенства Русской православной церкви во главе с местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Сергием. Известный театровед Б. Любимов отмечает беспрецедентность его: актрису отпевает сам глава церкви! В числе служивших панихиду был и митрополит Трифон, который, по его собственному признанию, принял монашеский постриг под влиянием Ермоловой.
Похоронили Марию Николаевну согласно её завещанию на кладбище во Владыкине, рядом с могилами её близких. Во Владыкине Ермолова часто проводила лето, вообще любила это село и заранее купила здесь на кладбище два места. И вот теперь началась трагедия трагической артистки уже после смерти.
В конце 1930-х кладбище во Владыкине снесли. Прах Марии Николаевны Ермоловой был перенесён в Москву и погребён на кладбище Новодевичьего монастыря. Согласно устным рассказам очевидцев, была перезахоронена лишь кость руки Марии Николаевны. Прах её родных был перенесён на Долгопрудненское кладбище; как сказал батюшка, «положили по косточке в каждую могилку».
Власти не привыкли считать с волей умершего и с православными обычаями. С одной стороны, провозглашали, что со смертью кончается всякое существование человека, - и тогда какая разница, что происходит с телом? С другой стороны, советский менталитет сотворил особую, языческую, идолопоклонническую форму почитания умерших: почётные кладбища, где хоронят не всех, а только «особо отличившихся». Сейчас это кладбище Новодевичьего монастыря - второе «по почётности». А первым, как известно, стала Красная площадь… Какое-то неоегипетское отношение к телам умерших.
Переносом останков Ермоловой на Новодевичье хотели как будто её почтить, ввести в советский светский пантеон особо почитаемых покойников. Что получилось на деле? Часть праха осталась на прежнем месте, и одна сердобольная женщина на свои средства и по своей инициативе отметила это место дощечкой, о которой я рассказала в начале своего повествования, - отметила как могла и как сумела. Получилось, что теперь в Москве существуют две могилы Марии Ермоловой - у Владыкинской церкви и на Новодевичьем кладбище. Ситуация невозможная и чудовищная для православного человека. Необходимо что-то сделать - но что? Не заниматься же вновь гробокопательством.
Я обращалась всюду, где, казалось мне, должны были хоть что-то предпринять по этому поводу. И везде встречала в лучшем случае непонимание, в худшем - агрессию в мой собственный адрес.
…В ХХ веке тема смерти стала как бы запретной. Люди не хотят о ней ни говорить, ни думать, слишком страшно, хотя памятование о смерти - обязанность каждого христианина. И это забвение смерти особым образом коснулось России. Потому-то русские кладбища находятся в таком безобразном состоянии, невиданном прежде.
Конечно, радикально уже ничего не исправить. Есть, увы, вещи непоправимые, как сама смерть. Но можно было бы сделать так: установить около Владыкинской церкви приличный и достойный памятный знак с надписью: «Здесь БЫЛА похоронена…» - и хоть как-то, холмиком или оградкой, отметить это место. Но у меня лично средств на это нет. Для организации это было бы совсем недорогим мероприятием, но никто этим заниматься не хочет. Никто - ни Дом-музей М.Н. Ермоловой, ни Союз театральных деятелей. Никто… И в бессилии опускаются руки. Господи, вразуми Россию. Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей Марии там, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная.
А. Яковлева
Click to view