Ёлка
Славяне жили в куда более суровом климате, чем германцы и радостный для всех Новый год праздновали весной. Священным деревом у славян была береза, а не вечнозеленая елка. Их праздник Нового Года сильно отличался от нынешнего. После принятия на Руси христианства Новый Год перенесли на 1 сентября, но и он ничем в истории не запомнился.
Конец такому невзрачному Новому Году положил Петр I в конце XVII века, после посещения Европы, населенной потомками древних германцев. Царя поразил местный обычай украшать дома и трактиры на Рождество елками и развешивать на них яркие игрушки. Вернувшись в Россию, Петр I издал указ о праздновании начало 1700 года 1 января: «По примеру всех христианских народов - считать лета не от сотворения мира, а от Рождества Христова в восьмой день спустя, и считать Новый год не с 1 сентября, а с 1 января сего 1700 года. И в знак того доброго начинания и нового столетнего века в веселии друг друга поздравлять с Новым годом. По знатным и проезжим улицам у ворот и домов учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых». Как видно из текста указа, ни о какой домашней елке речи еще не идет. Царь приказывал елками и соснами украшать только ворота.
На протяжении всего следующего XVIII века никто в России елку дома не ставил. В качестве атрибута Рождества елка стала появляться в домах петербургской знати только в первой половине XIX столетия, подражая российским императорам и их немецким женам, привыкшим украшать дом хвойным деревом на Рождество, хотя обычай украшать елку/дерево - языческий и критиковался пророком Иеремией более, чем за 500 лет до рождения Иисуса Христа.
После смерти Петра I в 1723 году, официально установившего празднование Нового Года в 1699 году, это нововведение, забылось почти на сто лет. Лишь в питейных заведениях упорно продолжали ставить елку, но на крышу или перед воротами, как было сказано в царском указе. Из-за этого елка почти на полтора столетия стала символом кабака, их так и называли: «елка», «пойти к елке», «упасть под елкой». Лишь во второй четверти XIX века с увеличением влияния немцев в России елка начала потихоньку утверждаться как символ Нового года.
По просьбе своей супруги Николай I в 1819 году впервые поставил в Аничковом дворце огромную новогоднюю елку. В конце 1830-х Николай I лично организовал публичную елку, которая стала первой государственной. Таким образом, Николай I стал первым Российским Дедом Морозом, хотя саму эту традицию принес в Россию Петр I - основатель новой Российской столицы на Нильском меридиане, подчеркивающей вселенский (Космический) характер мистерии и территории. Именно в Санкт-Петербурге известные русские поэты и писатели начали осмысливать образ российского Деда Мороза.
Алексей Чернышев. Рождественская ёлка в Аничковом дворце
Название Санкт-Петербургского Аничкова дворца, где впервые была поставлена елка, содержит буквенное сочетание «Ан», являющееся именем главного бога Шумера - колыбели нашей цивилизации, созданной нибируанцами, которые подарили человечеству праздник Нового года, как память о сотворении Земли и человечества. Символически это событие отражено в мифе о битве Мардука с Тиамат.
Заслуживает внимание и необычная история этого дворца. Аничков дворец - это первый каменный дворец, построенный на Невском проспекте и один из самых значимых дворцов города. Его начали строить в 1741 году по указу взошедшей на престол императрицы Елизаветы I. Перед смертью она подарила дворец своему фавориту и морганатическому мужу графу Алексею Разумовскому.
Впоследствии дворец неоднократно выступал в качестве подарка, обычно на свадьбу. После восшествия на престол Екатерина II, выкупив Аничков дворец у брата Разумовского - Кирилла, подарила его также своему фавориту графу Григорию Потемкину. В 1817 году в дворец въехал Николай Павлович, будущий Николай I, который в 1841 году подарил этот дворец, опять же на свадьбу, сыну Александру, будущему Александру II, а тот через четверть века также на свадьбу сыну тоже Александру, будущему Александру III.
Символично, что супруга Николая I, уговорившая мужа устроить елку и новогодний праздник была родом из Пруссии, как и основатель рода Романовых Прокопий Праведный. Более того, при Николае I был расширен Успенский собор в Великом Устюге. Именно на этом месте в XII веке Прокопий Праведный силой своей молитвы отвел от Устюга Каменную тучу, которая грозила уничтожить город. Здесь же Прокопий Праведный предсказал девочке Марии, что она станет матерью первого епископа Перми Стефана Пермского. Иконой Спаса Нерукотворного из московского Зачатьевского монастыря, которой Стефан крестил зырян в XIV веке, в 1703 году освящал закладку Санкт-Петербурга Петр I.
Итак, первый Рождественский вечер в Москве устроила жена Николая I - прусская принцесса Александра Федоровна в 1818 году, а первая общественная елка прошла в Благородном собрании - ныне Доме Союзов на Большой Дмитровке.
источник
Cогласно немецкой традиции, праздник ёлки считался днем детского семейного торжества. Первоначально она устраивалась в доме только для членов одной семьи и предназначалась детям. Интимность, домашность праздника с рождественским деревом поддерживалась и в русских домах.
Такие классические ёлки, в большинстве русских домов организовывались по более ли менее устойчивому сценарию. На первых порах присутствие в доме рождественского дерева ограничивалось одним вечером. Ёлка производила на детей очень сильное впечатление и приводила их в состояние крайнего возбуждения, радости, восторга. Ёлка готовилась взрослыми членами семьи и непременно в тайне от детей. В празднике в её честь были одновременно и предсказуемость, и сюрприз. Хотя по предыдущим годам дети знали, что ёлка у них непременно будет, перед каждым очередным праздником они все же сомневались "а будет ли на этот раз?".
Взрослые прилагали все усилия к тому, чтобы поддержать в детях сомнения и тем самым усилить интенсивность их переживания. Ожидание детьми очередного явления ёлки начиналось задолго до наступления Рождества. Этот день как никакой другой привлекал все помыслы детей. Нетерпение их возрастало с каждым днем. Когда же, наконец, наступал канун Рождества, им еще надо было дожить до вечера, а время, как казалось, тянулось вечно. Часы в этот день текли так медленно, так ужасно долго не смеркалось; рот отказывался есть. Пока дети, томясь и изнывая, ждали, когда же, наконец, наступит счастливейшая минута, взрослые занимались самым ответственным делом: накануне Рождества заранее купленное или заготовленное еловое дерево тайно от детей приносилось в лучшее помещение дома - в залу или в гостиную - устанавливалось на столе, а в последствии на пол и украшалось.
"Взрослые", - как вспоминает Анастасия Ивановна Цветаева, - "прятали от нас ёлку ровно с такой страстью, с какой мы мечтали её увидеть".
Входить детям в помещение, где устанавливалась ёлка, до специального разрешения строжайшим образом запрещалось.Их изолировали в детскую или в какую-либо другую комнату.
"Наверху нас запирают в гостиную, а мама с гостями уходит в залу зажигать ёлку", вспоминала Татьяна Львовна Сухотина-Толстая.
"Волнение наше было такое, что мы уже не можем сидеть на месте, двадцать раз подбегаем к двери и время кажется длинным-длинным", - Илья Львович Толстой.
Дети не могли видеть то, что делается в доме, но по всевозможным знакам они всячески стремились догадаться о происходящем за пределами их комнаты: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щель.
"Слышим приближающиеся из зала шаги мамы к гостиной двери. Обычно мы, все дети, ждали в соседней комнате пока двери не откроются и лакей Пётр в черном фраке и белых перчатках не заявит торжественно: "Милости просим".
Двери залы открывались и детей впускали в помещение с ёлкой. Этот момент раскрывания дверей упоминается во множестве мемуаров. Он был для детей долгожданным и страстно желанным мигом вхождения в ёлочное пространство, соединением с волшебным деревом.
"Наконец, все готово. Двери залы отпираются, из гостиной вбегаем мы".
"Вслед за этим двери отворяются на обе половинки, и нам позволено войти".
"Вечером вдруг распахивались двери, за которыми мы давно уже стояли в нетерпении." Нам навстречу распахиваются высокие двухстворчатые двери и во всю их сияющую широту, во всю высь вдруг взлетающего вверх зала, до самого потолка, не существующего, - она".
Эффект, производимый на детей видом ёлки, для которого уже не было ни голоса, ни дыхания и от которой нет слов, описан многими мемуаристами.
"В первую минуту мы стоим в оцепенении перед огромной ёлкой - она доходит до самого потолка". "Ослепленные огнем десятка свечей, мы выливались из столовой весёлой гурьбой и на время замирали, не скрывая произведённого на нас впечатления".
"Представ перед детьми во всей своей красе, разукрашенная на самый блистательный лад, ёлка неизменно вызывала изумление, восхищение, восторг".
"И блестящая как солнце ёлка почти ослепила глаза всем".
"Как двери настежь открыли, так дети все ахнули".
После того, как проходило первое потрясение, следовала бурная реакция детей на ёлку: крики, ахи, визг, прыганье, хлопанье в ладоши и так далее.
"Дети закричали, заахали от радости".
"Дети с громкими криками радости прыгали и скакали около дерева".
Затем наступало тихое, интимное общение ребенка с ёлкой. Каждый из них любовался ею, рассматривал висящие на ней игрушки, разбирал свои подарки. В конце праздника наступала психическая разрядка. Доведенные до крайне восторженного состояния дети получали ёлку в свое полное распоряжение. Они срывали с неё сласти и игрушки, разрушали, ломали и полностью уничтожали дерево, что породило выражения "грабить ёлку", "щипать ёлку", "рушить ёлку". Отсюда произошло и название самого праздника: "Праздник ощипывания ёлки".
Детям предоставлялась полная свобода действий.
Они выпускали свои чувства наружу и, в этом отношении, разрушение ёлки имело для них психотерапевтическое значение после пережитого ими долгого периода напряжения. В тех случаях, когда такой разрядки не было, праздник часто заканчивался разочарованием, слезами, скандалами, долго не проходившим возбуждением
В конце праздника опустошённое и поломанное дерево выносили из залы и выбрасывали во двор.
Обычай устанавливать ёлку на рождественские праздники неизбежно претерпевал изменения. Издавна известен обычай подвешивать ёлочки или другие деревца к потолку (иногда макушкой вверх, иногда вниз)., потом ставили на стол. В тех домах, где позволяли средства и было достаточно места, уже в 1840-е годы вместо традиционно небольшой ёлочки начали ставить большое дерево: особенно ценились высокие, до потолка, ёлки, широкие и густые, с крепкой и свежей хвоей.
Вполне естественно, что высокие деревья нельзя было держать на столе, поэтому их стали крепить к крестовине (к “кружкам” или “ножкам”) и устанавливать на полу в центре залы или самой большой комнаты в доме. Переместившись со стола на пол, из угла в середину, ёлка превратилась в центр праздничного торжества, предоставив возможность детям веселиться вокруг неё, водить хороводы.
Стоящее в центре помещения дерево позволяло осматривать его со всех сторон, выискивать на нём как новые, так и старые, знакомые по прежним годам, игрушки. Можно было играть под ёлкой, прятаться за ней или под ней. Не исключено, что этот ёлочный хоровод был заимствован из ритуала Троицына дня, участники которого, взявшись за руки, ходили вокруг берёзки с пением обрядовых песен. Пели старинную немецкую песенку “О Tannenbaum, о Tannenbaum! Wie griim sind deine Blatter (“О рождественская ёлка, о рождественская ёлка! Как зелена твоя крона”), которая долгое время была главной песней на ёлках в русских семьях.
Происшедшие перемены изменили суть праздника: постепенно он начал превращаться в праздник ёлки для детей знакомых и родственников. С одной стороны, это было следствием естественного стремления родителей продлить “неземное наслаждение”, доставляемое ёлкой своим детям, а с другой - им хотелось похвалиться перед чужими взрослыми и детьми красотой своего дерева, богатством его убранства, приготовленными подарками, угощением.
Хозяева старались изо всех сил, чтобы “ёлка выходила на славу”, - это было делом чести. На таких праздниках, получивших название детских ёлок, помимо младшего поколения всегда присутствовали и взрослые: родители или сопровождавшие детей старшие. Приглашали также детей гувернанток, учителей, прислуги.
Со временем начали устраиваться праздники ёлки и для взрослых, на которые родители уезжали одни, без детей.
Первая публичная ёлка была организована в 1852 году в Петербургском Екатерингофском вокзале, возведенном в 1823 году в Екатерингофском загородном саду. Установленная в зале вокзала огромная ель “одной стороной... прилегала к стене, а другая была разукрашена лоскутами разноцветной бумаги”. Вслед за нею публичные ёлки начали устраивать в дворянских, офицерских и купеческих собраниях, клубах, театрах и других местах. Москва не отставала от невской столицы: с начала 1850-х годов праздники ёлки в зале Благородного московского собрания также стали ежегодными.
Несмотря на все возрастающую популярность елки в России, отношение к ней с самого начала не отличалось полным единодушием. Приверженцы русской старины видели в елке очередное западное новшество, посягающее на национальную самобытность. Для других елка была неприемлемой с эстетической точки зрения. О ней иногда отзывались с неприязнью как о " неуклюжей, немецкой и неостроумной выдумке", удивляясь тому, как это колючее, темное и сырое дерево могло превратиться в объект почитания и восхищения.
В последние десятилетия XIX века в России впервые стали раздаваться голоса в защиту природы и прежде всего лесов. А.П.Чехов писал: "Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи... Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее".
В печати прошла "антиелочная кампания", инициаторы которой ополчились на полюбившийся обычай, рассматривая вырубку тысяч деревьев перед Рождеством как настоящее бедствие.
Серьезным противником елки как иноземного (западного, неправославного) и к тому же языческого по своему происхождению обычая стала православная церковь. Святейший синод вплоть до революции 1917 года издавал указы, запрещавшие устройство елок в школах и гимназиях.
Не приняли елку и в крестьянской избе. Если для городской бедноты елка была желанной, хотя часто и недоступной, то для крестьян она оставалась чисто "барской забавой". Крестьяне ездили в лес только за елками для своих господ или же для того, чтобы нарубить их на продажу в городе. И "старичок", согласно известной песенке, срубивший "нашу елочку под самый корешок", и чеховский Ванька, в сочельник вспоминающий поездку с дедом в лес за елкой, привозили ее не для себя, а для господских детей. Поэтому вовсе не отражают реальности рождественские открытки начала XX века, сопровождаемые надписью "Мороз дедушка идет, / Вам подарочки несет" и изображающие Деда Мороза входящим в крестьянскую избу с елкой и с мешком подарков за плечами, где на него с изумлением смотрят ребятишки.
И все же елка вышла победительницей из борьбы со своими противниками.
Сторонники елки - многие педагоги и литераторы - встали на защиту "прекрасного и высокопоэтического обычая рождественской елки", полагая, что "в лесу всегда можно вырубить сотню-другую молодых елок без особенного вреда для леса, а нередко даже с пользой". Профессор петербургского Лесного института, автор книги о русском лесе Д.М.Кайгородов, регулярно публиковавший на страницах рождественских номеров газеты "Новое время" статьи о елке, уверенно заявлял: "С лесом ничего не станет, а лишать детей удовольствия поиграть возле рождественского дерева жестоко".
Новый обычай оказался столь обаятельным, чарующим, что отменить его в эти годы так никому и не удалось.
К концу XIX столетия ёлка становится в России обычным явлением... Заготовка ёлок начиналась за неделю до Рождества. Для лесников и крестьян из пригородных деревень их продажа стала одним из сезонных заработков.
Генрих Матвеевич Манизер. Ёлочный торг
Продавались деревца в самых многолюдных местах: у гостиных дворов, на площадях, рынках. Ёлки предлагались на любой вкус: маленькие, разукрашенные искусственными цветами, ёлки-великаны, которые гордо высились во всей своей естественной красе, и никогда не видавшие леса искусственные ёлки-крошки, неестественно яркая зелень которых сразу же бросалась в глаза. Торговали ёлками и многие лавки - зеленные, молочные и даже мясные, где деревья выставляли у входа, часто уже поставленные на крестовины.
Широчайшее распространение в это время получает устройство благотворительных " ёлок для бедных" в народных домах, детских приютах. Организовывали их как разного рода общества, так и отдельные благотворители.
Превратившись в главный компонент зимних праздников, ёлка, таким образом, вошла в праздничную жизнь как одна из необходимых её составляющих. Ёлка стала восприниматься как один из необходимых элементов нормального детства. Л. Н. Гумилёв, с горечью говоря о том, что детство у него было не таким, каким оно должно быть, заметил: "Мне хотелось простого: чтобы был отец, чтобы в мире были ёлка, Колумб, охотничьи собаки, Рублёв, Лермонтов".
источник
источник
Станислав Жуковский. Ёлка.
Сергей Михайлович Коровин «Рождество»
Великая княгиня О. А. Романова «Новогоднее угощение»
Николай Николаевич Жуков «Ёлка»
В эмиграции Иван Шмелев вспоминал: «Вот, о Рождестве мы заговорили… А не видавшие прежней России и понятия не имеют, что такое русское Рождество, как его поджидали и как встречали. У нас в Москве знамение его издалека светилось-золотилось куполом-исполином в ночи морозной - Храм Христа Спасителя. Рождество-то Христово - его праздник. На копейку со всей России воздвигался Храм. Силой всего народа вымело из России воителя Наполеона с двунадесятью языки, и к празднику Рождества, 25 декабря 1812 года, не осталось в её пределах ни одного из врагов её. И великий Храм-Витязь, в шапке литого золота, отовсюду видный, с какой бы стороны ни въезжал в Москву, освежал в русском сердце великое былое. Бархатный, мягкий гул дивных колоколов его… - разве о нём расскажешь!
Где теперь это знамение русской народной силы?!. Ну, почереду, будет и о нем словечко.
Рождество в Москве чувствовалось задолго, - весёлой, деловой сутолокой. Только заговелись в Филипповки, 14 ноября, к рождественскому посту, а уж по товарным станциям, особенно в Рогожской, гуси и день и ночь гогочут, - «гусиные поезда», в Германию: раньше было, до ледников-вагонов, живым грузом. Не поверите, - сотни поездов! Шёл гусь через Москву, - с Козлова, Тамбова, Курска, Саратова, Самары… Не поминаю Полтавщины, Польши, Литвы, Волыни: оттуда пути другие. И утка, и кура, и индюшка, и тетёрка… глухарь и рябчик, бекон-грудинка, и… - чего только требует к Рождеству душа.
Горами от нас валило отборное сливочное масло, «царское», с привкусом на-чуть-чуть грецкого ореха, - знатоки это очень понимают, - не хуже прославленного датчанского. Катил жерновами мягкий и сладковатый, жирный, остро-душистый «русско-швейцарский» сыр, верещагинских знаменитых сыроварен, «одна ноздря». Чуть не в пятак ноздря. Никак не хуже швейцарского… и дешевле. На сыроварнях у Верещагина вписаны были в книгу анекдоты, как отменные сыровары по Европе прошибались на дегустациях. А с предкавказских, ставропольских, степей катился «голландский», липовая головка, розовато-лимонный под разрезом, не настояще-голландский, а чуть получше. Толк в сырах немцы понимали, могли соответствовать знаменитейшим сырникам-французам. Ну и «мещёрский» шёл, - княжеское изделие! - мелковато-зернисто-терпкий, с острецой натуральной выдержки, - требовался в пивных-биргаллях. Крепкие пивопивы раскусили-таки тараньку нашу: входила в славу, просилась за границу, - белорыбьего балычка не хуже, и - дешёвка.
Да как мне не знать, хоть я и по полотняной части, доверенным был известной фирмы «Г-ва С-вья», - в Верхних Рядах розничная была торговля, небось слыхали? От полотна до гуся и до прочего харчевого обихода рукой подать, ежели все торговое колесо представить. Рассказать бы о нашем полотне, как мы с хозяином раз, в Берлине, самого лучшего полотна венчальную рубашку… нашли-таки! - почище сырного анекдота будет. Да уж, разгорелась душа, - извольте.»
А так вспоминал рождественскую ёлку в родном доме русский художник Мстислав Валерианович Добужинский: «Ёлка была самым большим моим праздником, и я терпеливо ждал, пока папа, няня и живший у нас дядя Гога, закрыв двери в кабинет, наряжали ёлку. Многие ёлочные украшения мы с папой заранее готовили сами: золотили и серебрили грецкие орехи (тоненькое листовое золото постоянно липло к пальцам), резали из цветной бумаги корзиночки для конфет и клеили разноцветные бумажные цепи, которыми обматывалась ёлка. На её ветках вешались золотые хлопушки с кружевными бумажными манжетами и с сюрпризом внутри. С двух концов её тянули, она с треском лопалась, и в ней оказывалась шляпа или колпак из цветной папиросной бумаги. Некоторые бонбоньерки и украшения сохранялись на следующий год, а одна золотая лошадка и серебряный козлик дожили до ёлки моих собственных детей. Румяные яблочки, мятные и вяземские пряники, подвешенные на нитках, а в бонбоньерках шоколадные пуговки, обсыпанные розовыми и белыми сахарными крупинками, - до чего все это было вкусно именно на рождественской ёлке! Сама ёлка у нас всегда была до потолка и надолго наполняла квартиру хвойным запахом. Парафиновые разноцветные свечи на ёлке зажигались одна вслед за другой огоньком, бегущим по пороховой нитке, и как это было восхитительно!»
отсюда