Переплетение Судеб. часть 2
продолжение. Начало здесь.
Благодарность Капице осталась на всю жизнь. Дау сразу окунулся в спасительную науку. В течение последующих полутора лет до войны он сделал очень много. Любопытно, что он действительно объяснил замечательные опыты Капицы с жидким гелием, о которых тот писал в письме Молотову, создав превосходную теорию сверхтекучести жидкого гелия. Из нее сразу начали возникать новые результаты, по-новому развернулись и эксперименты Капицы (можно назвать, например, теоретическое открытие "второго звука" Е.М.Лифшицем и впоследствии экспериментальное его подтверждение учеником Капицы В.П.Пешковым). Работы, новые эффекты шли и шли потоком (именно за эти работы много лет спустя Ландау и Капица, получили Нобелевские премии). Капица не обманул Молотова. Интересно бы выяснить: узнали ли об этом Сталин и Молотов? Меркулову это заведомо было безразлично.
Я никогда не расспрашивал Ландау о подробностях его ареста и пребывания в тюрьме. Я знал, что при освобождении обязывают все это сохранять в тайне. Но видно было, как он изменился - стал тихим и более осторожным. Сказывался не только страх за себя, но, я думаю, и чувство ответственности перед Капицей, поручившимся за него. Что происходило внутри, сказать не могу. В то время мы еще не были столь близки, как потом.
Но вопросы по поводу неадекватно сдержанной реакции власти на почти совершенно невероятную в то время листовку все же остаются. Если высказанное выше предположение, что все было следствием прямого указания Сталина, - неверно, то зачем этот фарс с переключением всего внимания на "вредительство" в Харькове? Горелик, с которым мы обсуждали этот вопрос, считает, что просто нужно было использовать накопившиеся еще до ареста "оперативные данные" (доносы, донесения "информаторов" о разговорах, которые вел Ландау, о его поведении, деятельности в УФТИ), которые собирались на него, как и на всех заметных людей. Все должно было быть наготове, если понадобится уничтожить человека. Не пропадать же было информации о Ландау! Я бы, однако, понял это несколько иначе. Упирая на информацию, собранную еще до листовки, чекисты тем самым доказывали начальству, что они не прозевали Ландау, знали, что он "враг".
Однако оба объяснения кажутся мне менее убедительными, чем предположение о прямом немедленном вмешательстве Сталина. Но достаточно ли для Сталина было уважения к Капице, чтобы остановить дело Ландау? Если вспомнить, какие неограниченные средства тратились на развитие естественных наук, особенно физики, вспомнить самый факт задержания в СССР Капицы, потому что он нужен на родине, и создание для него прекрасных условий работы, приходится признать, что Сталин понимал необходимость развития физики.
Смерть Сталина, хрущевская "оттепель" изменили и жизнь в стране, и самоощущение Ландау. Из раскрытых архивов мы знаем, что Ландау, подобно миллионам других, долго еще оставался под бдительным наблюдением "органов". Опубликованы донесения о его не вполне лояльных высказываниях, подслушанных тем или иным способом (и, что самое грустное, в одном таком случае сказано, что информатор - "близкое к Ландау лицо"). Но теперь это не было так страшно и опасно. Вернулся в директорское кресло своего института П.Л.Капица. Научная работа шла по-прежнему успешно. Появилось второе поколение талантливых учеников (И.М.Халатников, И.Е.Дзялошинский, Л.П.Горьков, Л.П.Питаевский, А.А.Абрикосов), у которых у самих уже росли ученики.
Знаменитый четверговый семинар Ландау собирал едва ли не всех ведущих физиков-теоретиков Москвы. Еще не сильно сказывались годы. В конце сороковых (увы, не у нас) появилась новая релятивистски ковариантная перенормируемая квантовая электродинамика, и Ландау, ранее отрицательно относившийся к квантовой теории поля, изучил новый ее аппарат. И.Е.Тамм в это же время, покончив с термоядерным синтезом и бомбой, тоже изучал и использовал этот аппарат. Он жаловался мне, что в его годы (около шестидесяти) это нелегко, но добавлял, что когда он сказал об этом на 13 лет более молодому Ландау, тот признался, что и ему это не так просто. Но, конечно, они превосходно справились со всем, и Ландау вместе с несколькими ближайшими учениками и первого, и второго поколения стал делать здесь фундаментальные работы. Вскрытие трудностей электродинамики (так называемый "московский нуль" - Е.С.Фрадкин из школы Тамма, с одной стороны, Ландау и Померанчук - с другой) повело его дальше, к попыткам построения совсем новых подходов. Все это совмещалось с продолжающимся интересом к широкому кругу проблем квантовой физики, в особенности к сверхпроводимости и физике низких температур. Жизнь продолжалась в прежнем, "доарестном" стиле. Дау опять мог сказать про физика, консультировавшегося у него: "Не понимаю, почему он обиделся на меня. Я же не сказал, что он дурак, я только сказал, что его работа дурацкая..."
И тут произошло ужасное. 7 января 1962 г., поехав в гололед на машине в Дубну к своей племяннице (вопреки настойчивому предостережению опытного автомобилиста Е.М.Лифшица, с которым он специально советовался), Дау попал в аварию. Он сидел сзади, прислонившись телом и головой (сняв меховую шапку!) к стенке, в которую точно ударил встречный грузовик. Дау буквально раскололся - травма черепа, груди, тазобедренного сустава. Доставленный в ближайшую больницу, он был без сознания.
Началась потрясающая эпопея по его спасению. Десятки его и не его учеников слетелись, чтобы помочь. Правительственные органы проявили небывалую активность. Его лечением управляли ведущие, титулованные специалисты. Вызванный из Чехословакии крупнейший нейрохирург записал в журнале, что "травмы несовместимы с жизнью". Приехавший из Канады другой, не менее значительный специалист оставлял надежду. Несколько раз констатировали клиническую смерть Ландау, из которой его выводили.
Физики принимали свои меры. Главную роль в этой группе играл, конечно, необычайно деловой, четкий, глубоко переживавший трагедию Е. М. Лифшиц. Узнали, что в одной клинике работает талантливый нетитулованный молодой врач Сергей Николаевич Федоров, который "вытягивал" людей из безнадежного состояния. Добились того, что его пригласили. Он практически переселился в палату Ландау, выбрал себе помощников. Его роль оказалась очень велика. Физики организовали четкую систему помощи.
В больнице была выделена комната, где круглосуточно, сменяясь по графику, у телефона дежурил кто-либо из них, на кого можно положиться.
У этого дежурного были списки 223 телефонов - отдельно телефоны врачей-специалистов, учреждений, которые могут понадобиться, телефоны тех, у кого есть своя машина, чтобы послать за специалистом или в аэропорт, привести присланное из-за границы рейсовым самолетом редкое лекарство, и т.д. Едва ли не каждый имел какое-либо поручение.
Например, врачи сказали, что для искусственного питания нужно ежедневно иметь свежеснесенное яйцо. Разыскали на Ленинградском шоссе женщину, разводившую кур, и академик Померанчук ежедневно доставлял такое яйцо в больницу. Многие приходили "на всякий случай". Но Ландау оставался без сознания.
Его (и всю систему помощи) перевели в нейрохирургическую клинику им. Бурденко. Я жил недалеко и часто заходил туда. Меня раза два привлекали, когда нужно было (вместе с Лифшицем) встретиться с врачами, уговорить их что-то сделать. Но снова и снова, когда мы заходили в палату, где на высоком ложе на спине лежал Ландау, и пытались словами вызвать его реакцию, следили за движением его зрачков и ресниц, все оставалось по-прежнему. Однако успехом было уже то, что он оставался жив.
Наконец настал день (через три месяца!), когда сознание стало возвращаться, а затем, казалось, вернулось. Я помню, как впервые, ожидая в коридоре, когда его привезут на инвалидном кресле от зубного врача, еще издалека услышал приветственный возглас. Более того, потом, когда я сидел у его постели и разговаривал, он по какому-то поводу прочел мне длинное стихотворение чуть ли не по-датски - обычное его ребячливое хвастовство знанием языков. Наступило последнее шестилетие его новой жизни. Но это была уже не настоящая жизнь и во всяком случае не настоящий Ландау.
Однажды высшее врачебное руководство торжественно объявило, что лечение закончено, больной восстановлен, а один из главных экспертов заявил даже, что интеллектуально он восстановился до уровня провинциального профессора.
Увы, это было тупое хвастовство. Не могло быть и речи о научной работе. Дау либо жаловался на боли, либо держался весело, с неадекватной улыбкой, разглагольствовал, повторял много раз, что, когда окончательно выздоровеет, примется за реформу школьных учебников. Когда я пытался задать ему научный вопрос по его же старой работе, он уходил от ответа: "Вот пройдет боль в животе, тогда поговорим". Хотя он однажды ездил с женой на чехословацкий курорт, ходить ему в специальной ортопедической обуви было нелегко. Постепенно поток друзей-посетителей стал редеть. Слишком больно было его видеть, да и "незачем". Он мог без конца повторять какие-нибудь старые высказывания.
Как-то летом, когда его поместили на время вместо санатория в больницу Академии наук, а посетителей почти не было, я пришел к нему. В коридоре я увидел, как он идет, поддерживаемый с двух сторон медсестрами. Еще издали он радостно закричал мне: "Женя, я сегодня вспомнил уравнение Дирака!" Это было так же ужасно, как если бы Шостакович радостно сообщил: "Я сегодня вспомнил первые такты пятой симфонии Бетховена". Но отсюда видно было и то, что он понимал неполноценность своего существования.
Пошли погулять по садику больницы (он опирался на палку и на мою руку). Я нарочно спросил его: "Дау, вы слышали важнейшую новость - обнаружено новое нейтрино, мюонное, отличное от обычного. Это же вас прямо касается, не займетесь ли этим?" "Да? - сказал он. - Действительно важно. Ну вот пройдет боль - займусь". Потом пошел другой разговор, который несколько раз он прерывал одной и той же репликой: "Хороший человек Игорь Евгеньевич (Тамм. - Е.Ф.). Но-о-о (многозначительно и с несколько ехидной улыбкой. - Е.Ф.), когда Сталин умер, он жалел!" Действительно, многие (и, каюсь, я в том числе) думали, что вокруг Сталина все люди гораздо мельче его, и будет только хуже. Ландау же радовался.
Назавтра я пришел опять и спросил его - помнит ли он про второе нейтрино. Нет, забыл все, что я ему говорил. На следующий день я опять спросил то же. На этот раз он сказал, что помнит, и это важно. Но "пусть сначала пройдет боль".
Не прошла.
1 апреля 1968 г. Дау скончался.
источник
С. П. Капица, Е. М. Лифшиц, Л. Д. Ландау, А. И. и И. А. Ахиезеры, А. А. Капица, Н. Е. Алексеевский, И. М. Лифшиц.
Прогулка по реке, Киев, 1955.
* * *Осень 1938 Из письма Бора Сталину:
«Только исключительная благодарность за плодотворное сотрудничество с учеными Советского Союза и неизгладимое впечатление от энтузиазма, с каким в Советском Союзе ведутся научные исследования, побуждают меня привлечь Ваше внимание к одному из самых выдающихся физиков молодого поколения - профессору Л.Д. Ландау из Института физических проблем Советской академии наук... недавно до меня дошли слухи об аресте проф. Ландау. Я все еще надеюсь, что эти слухи не имеют никакого основания. Если же он действительно арестован, то убежден, что речь идет о печальном недоразумении, потому что не могу себе представить, чтобы проф. Ландау, который всегда себя всецело посвящал науке и которого я высоко ценю как искреннего человека, мог совершить что-либо, оправдывающее его арест.
Принимая во внимание большое значение этого вопроса как для науки в СССР, так и для международного научного сотрудничества, я обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой распорядиться о выяснении судьбы проф. Ландау, чтобы исключительно одаренный и добившийся высоких результатов ученый, если действительно имело место недоразумение, получил возможность продолжать исследовательскую работу, столь важную для прогресса человечества».
Е. М. Лифшиц, Маргарет и Нильс Бор, Л. Д. Ландау на празднике физиков «Архимед», 1961.
Московские физики в Иванове в день полного солнечного затмения 9 июля 1945. В центре Капица и Ландау.
Ноябрь 1945 Из рассказа профессора МГУ, а по совместительству - и по секрету - сотрудника МГБ, Терлецкого Я.П. о его поездке в Копенгаген к Бору с целью добыть секреты ядерного оружия:
«Мы передали Бору письмо и подарки Капицы. Прочитав письмо, Бор стал расспрашивать о семье Петра Леонидовича и о положении Ландау. Когда я сказал, что Ландау успешно работает в лаборатории Капицы, и тем самым рассеял подозрения о преследованиях Ландау в СССР, оставшиеся, очевидно, со времен годичного тюремного заключения Ландау в 1938 году, Бор оживился и начал расхваливать Ландау как наиболее талантливого молодого теоретика, который работал у него...Бор ответил мне на все оставшиеся вопросы, еще раз пояснив, что он не знает деталей [устройства атомной бомбы. - Прим. авт.], и при этом вновь подчеркнул, что квалифицированные физики, такие, как Капица или Ландау, в состоянии решить проблему, если им уже известно, что американская бомба взорвалась».
отсюда
интересно почитать из первых рук о визите Терлецкого, от человека, кто готовил визит к Бору.
Участие в заседаниях под председательством Берии открыло новый, неизвестный мне мир. Я знал, что разведка имела важное значение во внешней политике, обеспечении безопасности страны, но не меньшее значение имело восстановления народного хозяйства и создание атомной бомбы. До сих пор я вспоминаю наших талантливых организаторов промышленности и директоров заводов, участвовавших в решении сложнейших организационных и технических вопросов. Выработка этих решений оказалась гораздо интересней, чем руководство агентурной сетью в мирное время. Хозяйственная деятельность позволяла людям проявлять таланты и способности в решении таких проблем, как преодоление нехватки ресурсов, срывы поставок оборудования и материалов. Организовать слаженную работу многих производственных отраслей промышленности для реализации атомной программы было делом не менее сложным, чем успешное проведение разведывательно-диверсионных операций в годы войны.
Берия, грубый и жестокий в общении с подчиненными, мог быть внимательным, учтивым и оказывать каждодневную поддержку людям, занятым важной работой, защищал этих людей от всевозможных интриг органов НКВД или же партийных инстанций.
воспоминания П. А. Судоплатова полностью
* * *
За что сидел отец академика Ландау?
* * *
УДАР ПО КЕЛДЫШУ ЭЙНШТЕЙНОМ
За Сахарова Капица тоже боролся своими методами.
Осень 1968 года. На заседании президиума АН СССР М.Келдыш, президент академии, предлагает осудить Сахарова за публикацию его “Размышлений о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”.
Встает Капица и говорит:
“Я и, видимо, многие другие члены президиума, этой работы Сахарова не читали и серьезно обсуждать, а тем более осуждать ее не можем. Статью Сахарова нужно распространить среди членов президиума, чтобы они могли ознакомиться, затем пригласить Сахарова на заседание президиума, заcлушать его доклад. И если мы решим, что он в чем-то заблуждается, то постараемся его разубедить”.
Немая сцена. Замешательство... Келдыш вынужден замять обсуждение и снять щекотливый вопрос с повестки дня.
Еще пример. Август 1978 года. Келдыш в своем кабинете в течение полутора часов уговаривает Капицу подписать коллективное письмо, клеймящее Сахарова позором. Отчаявшись получить подпись Петра Леонидовича, Келдыш спрашивает:
“Были ли на вашей памяти случаи исключения академиков из академии? Я что-то о таких случаях ничего не слышал...”
“Как же, - сказал Капица, - был такой прецедент. В 1933 году Гитлер исключил Эйнштейна из Прусской академии наук...”
На этом разговор в кабинете президента АН СССР закончился. Разговор был с глазу на глаз. Прощаясь, Келдыш настоятельно просил Петра Леонидовича об этом разговоре не рассказывать никому.
Вскоре Капица уехал в Финляндию на очередное заседание Пагуошского движения. И в это время в “Правде” было опубликовано печально знаменитое письмо сорока, подпись же Капицы “блистательно” отсутствовала... Но самое забавное в этой истории то, что Эйнштейна из Прусской академии не исключали. Он сам, после прихода Гитлера к власти, попросил вычеркнуть себя из списков академии. Так что Капица, как говорится, взял на пушку, и Келдыша, и тех, кто давил на него сверху...
Долгое время Сахаров не верил, что Капица выступал в его защиту. Даже в первой части своих “Воспоминаний” об этом говорил. Между тем только в 1980 году и в декабре 1981 г. Капица обращался к Андропову в защиту инакомыслия и инакомыслящего Сахарова. После того как Сахаров вернулся в Москву и посетил в феврале 1988 г. кабинет - музей П.Л.Капицы, Андрей Дмитриевич прочитал оба письма, направленные Андропову, и, обращаясь к многолетнему секретарю Петра Леонидовича, а затем хранителю кабинета-музея П.Рубинину, произнес: “Да, я был несправедлив к Петру Леонидовичу”.
отсюда