run around sue
Захожу в булочную, маленькую старую булочную рядом с гатчинским рынком, где территорию хлебных полок медленно, но верно завоевывают холодильники с пивом и стойки чипсов и сухариков. Она сидит на стуле, точнее на табуретке, потертой маленькой табуретке, поставленной у прилавка, чтобы ветхие гатчинские старушки водружали туда свои авоськи, расплачиваясь за батоны и лакомки (о, лакомка гатчинского хлебозавода!). Она сидит на табуретке, широко расставив отекшие ноги, упираясь припухшими ладонями в бесформенные колени, покрытые растянутым трикотажем черной в катышках юбки. Над постаментом коленей и бедер возвышаются живот и бюст палеолитической Венеры, складки и изгибы, волны и воланы, бусы и кружева, кудри и помада, скрытые наполовину широкими полями черной шляпы. Оттуда, из-под полей, она неторопливо командует продавщицей, и вызванные ей товары безропотно перебираются с полок в сумку к ее спутнику. Спутник принимает их, так же безропотно пошатываясь. Я смотрю и не могу понять - шатает ли его от тяжести собственной одежды, такими невыносимо огромными кажутся на его хрупком и высохшем теле высоко подпоясанные брюки неопределенного цвета, и скомканная одеревеневшая рубашка, и оковы стоптанных сандалий, и обруч замасленной бейсболки. Или только одежда и собирает его воедино. Они заканчивают с покупками, она тяжело поднимается, говорит ему что-то угрожающе ласковое и выводит из булочной на свет.
Вылезаем с Нобелем из подземного перехода под железной дорогой, справа платформа Татьянино, слева собраны в неопрятную кучу дорожки и кочки, холмики и овраги, кусты и трава. Из травы движется нам навстречу четырехногое, четырехрукое, двухголовое, аккуратно обходя подсыхающие лужи в траурных рамках влажной земли. Он обнимает ее сзади, его черноволосая голова вырастает из ее плеча, их темные руки сплелись на ее животе, бедра слиты в единый механизм, поднимающий поочередно пары ног в белых кроссовках - правую, левую, правую, левую, правую, левую. Нобель удивленно замирает, поводок натягивается, собирая в складки собачий загривок, я спотыкаюсь, они смеются и распадаются надвое.
Иду по узкой полосе тротуара, справа мокнет дорога, слева нависают кусты жасмина, это теневая сторона, и они только собираются зацвести, поблескивая жемчужинками бутонов из влажных сумерек. Двое идут мне навстречу и держатся за руки. Одинаково высокие и худые, в одежде, потерявшей цвет и форму так же, как от этанола износились и потеряли признаки пола и возраста их лица. Они идут, и держатся за руки, и держатся прямо, так прямо, очень прямо. Два кольца, два конца, а посередине гвоздик.
Пересекаю детскую площадку, недавно отстроенную у нас во дворе - сзади гигантская мусорка, и футбольное поле, и выросшие за день металлические конструкции турников молодежного клуба, шуршащие полиэтиленом не снятой до конца обертки. В маленьком домике, где пропахший кошачьей мочой воздух расчерчен полосками света, пробивающегося сквозь дощатую крышу, сидят подростки. Девичья стайка в какой-то момент выплевывает из себя долговязого мальчика лет 14, он отходит от домика на небольшое расстояние, и все то время, пока я иду к подъезду, обменивается с девицами незамысловатыми матерными оскорблениями. Стороны быстро теряют запал и расходуют словарный боезапас, но не расходятся, но не теряют друг друга из виду.
И так повсюду любовь.
Вылезаем с Нобелем из подземного перехода под железной дорогой, справа платформа Татьянино, слева собраны в неопрятную кучу дорожки и кочки, холмики и овраги, кусты и трава. Из травы движется нам навстречу четырехногое, четырехрукое, двухголовое, аккуратно обходя подсыхающие лужи в траурных рамках влажной земли. Он обнимает ее сзади, его черноволосая голова вырастает из ее плеча, их темные руки сплелись на ее животе, бедра слиты в единый механизм, поднимающий поочередно пары ног в белых кроссовках - правую, левую, правую, левую, правую, левую. Нобель удивленно замирает, поводок натягивается, собирая в складки собачий загривок, я спотыкаюсь, они смеются и распадаются надвое.
Иду по узкой полосе тротуара, справа мокнет дорога, слева нависают кусты жасмина, это теневая сторона, и они только собираются зацвести, поблескивая жемчужинками бутонов из влажных сумерек. Двое идут мне навстречу и держатся за руки. Одинаково высокие и худые, в одежде, потерявшей цвет и форму так же, как от этанола износились и потеряли признаки пола и возраста их лица. Они идут, и держатся за руки, и держатся прямо, так прямо, очень прямо. Два кольца, два конца, а посередине гвоздик.
Пересекаю детскую площадку, недавно отстроенную у нас во дворе - сзади гигантская мусорка, и футбольное поле, и выросшие за день металлические конструкции турников молодежного клуба, шуршащие полиэтиленом не снятой до конца обертки. В маленьком домике, где пропахший кошачьей мочой воздух расчерчен полосками света, пробивающегося сквозь дощатую крышу, сидят подростки. Девичья стайка в какой-то момент выплевывает из себя долговязого мальчика лет 14, он отходит от домика на небольшое расстояние, и все то время, пока я иду к подъезду, обменивается с девицами незамысловатыми матерными оскорблениями. Стороны быстро теряют запал и расходуют словарный боезапас, но не расходятся, но не теряют друг друга из виду.
И так повсюду любовь.
Click to view