"over to you"
Заказала себе на день рожденья семь книжек Роальда Даля. Читать вообще-то некогда, но я умудряюсь. Пока пекутся пироги, пока закипает чайник, пока еще что-нибудь. Хорошо, что опоздала на 50 с лишним лет, а то пришлось бы ехать в Оксфорд и убеждать господина Даля на чудовищном английском, что он должен на мне жениться. Ор ай вил джамп инту зис дерти ривер. Он чудесный, в общем.
Вообще читать хочется очень, давно так не хотелось. Я хватаю чужие книжки и читаю с любого места, я одновременно начинаю одного Стейнбека и дочитываю другого, заглатываю Даля и почему-то с конца читаю Маккалерс (у нас ее не переиздают лет 10 уже, а она совершенно прекрасная), я даже на работе в перерыве на чай утыкаюсь в забытую кем-то на столе "Джейн Эйр".
Редко пишу тут о работе, но, кажется, кроме нее в моей жизни сейчас ничего не осталось. Я работаю в Цветочках: мы с Ритой по очереди стоим за стойкой в утреннюю смену, сочиняем истории для соцсетей, я делаю меню и т.п., рисую раз в пару недель что-нибудь на большой доске, раз в пару дней пеку киши. Рисую для брата и его замечательного печенькового дела (если кто в Питере ищет работу - велкам!). И еще расписываю стены в одном офисе. Там хорошо часов после 9ти вечера, когда все расползаются по домам, остаюсь я на 4 этаже и охранник на -1. У охранника бутерброды и телевизор, у меня краски, стремянка и радио.И я лазаю по стремянке вверх-вниз с кистями и банками, на стремянке же пью чай и читаю Бронте, на ней же танцую под дурацкие радиохиты. Например, вот этот и вот этот. Второй особенно .. кхм.. ужасный, но нам со стремянкой нравится. Скоро, невзирая на танцы и чаепития, я все-таки закончу роспись, и даже и не знаю, как я теперь без стремянки.
Хорошо рисовать на стене, хорошо идти домой по пустым улицам от Октябрьского до Пестеля, хорошо ночью пить ряженку на детской площадке на углу Гагаринской и Соляного. Хорошо печь киш - я люблю резать масло, и смешивать с мукой, и разминать пальцами, и больше всего - тот момент, когда добавляешь воды, и вдруг в руках оказывается упругий тяжелый шар. Когда печешь киш, можно ни о чем не думать.
Хорошо не пойти рисовать на стене, и проваляться в кровати полдня, и пойти пешком на вокзал, пойти по набережной и через мост ( как много воздуха, как много воды, и солнца, и ветра, и облаков). Хорошо ехать на электричке, есть бутерброды, смотреть в окно и обсуждать имена будущих детей ( Матвей). Хорошо доехать до Сестрорецка, закупиться в странном магазине с пустыми витринами (3 куска торта, йогурт и медовуха) и отправиться в Дубки. Хорошо дойти до пляжа за пару минут до шторма и в этот шторм попасть. Хорошо прятаться под кустами и хорошо перестать прятаться. И пойти вдоль воды под дождем, мимо деревьев, вставших на цыпочки оголенных корней, и найти чей-то брошенный костер, и греться у него, и жарить на нем хлеб. Хорошо пугать уток на мысе, хорошо идти по темным пустым аллеям, и даже опоздать на электричку хорошо - потому что на пустом перроне блестит асфальт, и листья в лужах, и фонари, а в кустах за платформой кто-то потерял кабачок. Хорошо ехать от вокзала на полупустом троллейбусе и смотреть в заднее окно на плетущийся впритык 412ый москвич (как-будто тебя перенесло на 40 лет назад), хорошо "иногда возвращаться домой".
И чтобы не быть голословной.
Кое-что из меню:
Доска:
Для печенек в процессе:
Даль (хотя мне больше нравится в переводе Кастальской, менее,кажется, правильном, но каком-то душевном, что ли):
"Да не буду я бороться, подумал он. К чему бороться, ведь если на небо набежала туча, значит, быть дождю.
Он обмяк и расслабил все мышцы, потому что у него не было никакого желания бороться. Как это хорошо - не бороться. Да и зачем это? Глупо было столько бороться и так долго; глупо было молиться на то, чтобы вышло солнце, когда на небе туча. Надо было кричать: "Пусть идет дождь! Пусть льет как из ведра! Мне все равно!" Тогда было бы легче. Тогда было бы намного легче. Я сражался пять лет, но мне больше не нужно этого делать. Так гораздо лучше, гораздо, ведь где-то есть лес, по которому мне хотелось бы пройти, а не пойдешь же гулять в лес затем, чтобы сражаться. Где-то есть девушка, с которой мне хотелось бы переспать, но ведь не станешь же спать с ней и одновременно бороться. Ничего нельзя сделать, одновременно борясь. И особенно нельзя жить, все время борясь. Теперь я сделаю все то, что хочу, но борьбы больше не будет.
Как сразу стало спокойно и чудесно. Какой солнечный день, и какое красивое поле, с коровами, и маленьким прудом, и зелеными изгородями с примулами, растущими прямо в них. Ничто меня больше не будет беспокоить, ничто, ничто, ничто. Даже тот, другой человек, который плещется вон там в воде, в этом же пруду. Кажется, он совсем запыхался и дышит с трудом. Кажется, он вынимает что-то из пруда, что-то тяжелое. Вот уже вынул на берег и теперь тащит по траве. Смешно. Оказывается, это тело. Тело какого-то мужчины. Вообще-то, по-моему, это я. Да-да, я. Я это знаю точно, потому что на груди моего комбинезона пятнышко желтой краски. Вот он наклонился и проверяет мои карманы, вынимает деньги и удостоверение личности. Он нашел мою трубку и письмо, которое я получил утром от матери. Снимает часы. Встает. Уходит. Он решил оставить мое тело на траве рядом с прудом. Он быстро идет по полю в сторону прохода в изгороди. Похоже, он насквозь промок и к тому же возбужден. Надо бы ему немного отдохнуть. Надо бы отдохнуть, как это делаю я. Если не отдохнет, то ему и самому это не понравится. Надо ему сказать об этом.
- Почему бы тебе немного не отдохнуть?
Боже мой, как он вздрогнул, когда я заговорил. А его лицо; вы только посмотрите на его лицо. Никогда не видел такого испуганного человека. Он побежал прочь. То и дело оглядывается через плечо, а сам бежит. Но вы только посмотрите на его лицо; видите, какой у него несчастный вид и как он напуган. Нет, мне с ним не по пути. Думаю, лучше его оставить. Пожалуй, побуду здесь еще немного. Потом пойду вдоль изгороди, поищу примулы, а повезет, так и фиалки найду. А потом усну. Прямо на солнце."
Маккалерс
"- Спокойной ночи, - сказала Фрэнки.
- Спокойной ночи.
Фрэнки смотрела в темноту.
- Ты знаешь, я до сих пор не могу себе представить, что Земля вращается со скоростью около тысячи миль в час.
- Знаю, - ответил он.
- И непонятно, почему, когда прыгаешь вверх, не приземляешься в Фэрвью, Селме или где-нибудь еще, миль за пятьдесят отсюда.
Джон Генри повернулся и сонно засопел.
- Или в Уинтер-Хилле, - продолжала она. - Как бы мне хотелось уехать туда прямо сейчас.
Джон Генри уже спал. Фрэнки слышала в темноте его дыхание и поняла, что именно этого ей так хотелось все лето - чтобы ночью рядом с ней кто-то был. Она лежала и слушала, как он дышит в темноте, а потом приподнялась на локте. Джон Генри был веснушчатый и маленький, в лунном свете белела его голая грудь, а одна нога свисала с кровати. Осторожно она положила руку ему на живот и придвинулась ближе. Казалось, что внутри у него постукивают маленькие часики, и пахло от мальчика потом и «Сладкой серенадой». Такой же запах бывает у бутона маленькой кислой розы. Фрэнки нагнулась и лизнула его за ухом. Она вздохнула, положила подбородок на его влажное острое плечико и закрыла глаза: наконец рядом с ней кто-то спал в темноте и ей было не так страшно."
Горшочек, не вари.