(no subject)
Физические страдания заставляют слабых духом людей тупеть, глупеть. Становиться бесчувственными к другим, а потом и к себе. Сначала перестает волновать то, что происходит на улице. Потом - за пределами кровати. Потом - люди. И до тех пор, пока во всем мире не остается лишь тот, кто за тобой ухаживает, а от него - только пара рук, стакан с жидкостью и таблетки. Ты сосредотачиваешься на себе, потому что ни на что больше не хватает сил. Эта предельная концентрация, напряжение на грани лопающихся жил - и тебе почти не плохо. Но долго так не продержаться. И ты расслабляешься, точнее, перестаешь бороться, переставая замечать, что происходит с тобой. Жар, холод, боль - все едино. Тебя просят рассказать, где и как болит, а ты уже не можешь описать свои ощущения, потому что чувствуешь все одинаково. Знаешь одно: тебе плохо. Через некоторое время начинаешь сомневаться и в этом, и ощущения "плохо" переходят в категорию "нормально". До "хорошо" я еще ни разу не долежал, но, думаю, и такое возможно.
Сутки держалась температура сорок градусов по Цельсию. Парацетомол каждые три часа - не помогает. Температура падала до тридцати девяти, а через полчаса - снова сорок. Я этого не помню. Помню «стереосистему» - как каждым ударом сердца сотрясалось мое тело, и что сначала все болело, особенно голова, и было очень, очень холодно. Потом, когда я пришел в себя, я не мог говорить. Мне и не надо было. К тому же, я был слишком слаб, чтобы издавать какие-то звуки. Но, если бы были силы, говорить я не мог бы все равно - я забыл, как это делать. Я должен был бы испугаться и даже испытал какой-то вялый отзвук испуга - на полноценное чувство меня не хватило.
Я лежал, кажется, несколько часов и поминутно впадая в отупение, забывая, чем я занят, вспоминал. Как говорить? Ртом? Шевелить? Как? Слов у меня тоже не было. И вдруг, я совершенно отчетливо, выверенными фразами подумал:
«После тифа многие люди сходили с ума, кто-то становился слабоумным и хорошо если научался потом какие-то слоги мычать, а то и этого не могли. Наверное, так случалось от высокой температуры - за сорок, которая долго держалась. У них спекались мозги».
И позвал Вейдера по имени.
Сутки держалась температура сорок градусов по Цельсию. Парацетомол каждые три часа - не помогает. Температура падала до тридцати девяти, а через полчаса - снова сорок. Я этого не помню. Помню «стереосистему» - как каждым ударом сердца сотрясалось мое тело, и что сначала все болело, особенно голова, и было очень, очень холодно. Потом, когда я пришел в себя, я не мог говорить. Мне и не надо было. К тому же, я был слишком слаб, чтобы издавать какие-то звуки. Но, если бы были силы, говорить я не мог бы все равно - я забыл, как это делать. Я должен был бы испугаться и даже испытал какой-то вялый отзвук испуга - на полноценное чувство меня не хватило.
Я лежал, кажется, несколько часов и поминутно впадая в отупение, забывая, чем я занят, вспоминал. Как говорить? Ртом? Шевелить? Как? Слов у меня тоже не было. И вдруг, я совершенно отчетливо, выверенными фразами подумал:
«После тифа многие люди сходили с ума, кто-то становился слабоумным и хорошо если научался потом какие-то слоги мычать, а то и этого не могли. Наверное, так случалось от высокой температуры - за сорок, которая долго держалась. У них спекались мозги».
И позвал Вейдера по имени.