Про специфику личных границ в нашем социуме
На этот раз не буду писать больших преамбул. Просто покажу текст. На обсудить, как водится.
Ирина Неделяй
Бэтмены без колготок и купальников
Источник: https://snob.ru/profile/24610/blog/106978
В одном прекрасном российском фильме советского времени главная героиня обращается на улице к малознакомой женщине: «Дама, у вас чулок из сумки торчит».
Удивительный эпизод. Действие происходило, кажется, перед Второй мировой, и в Советском Союзе уже редко можно было услышать такое обращение друг к другу, как «дама». И в то же время сограждане уже начали указывать друг другу на некоторый непорядок во внешнем виде.
Этот эпизод мне вспомнился, когда я смотрела интервью с замечательной Татьяной Друбич. Интервью было в записи, и потому не берусь сказать, какого оно времени. Там актриса, среди прочего, рассказывала, как во время благотворительного мероприятия какой-то богатый джентльмен с постсоветских просторов, выступая с разоблачительными сентенциями, обратился к ней с такими словами: «А вот вы, женщина...»
Я, честно говоря, просто замерзла на несколько секунд. Произошло мое замерзание именно потому, что я столкнулась с точно таким обращением в Нью-Йорке. Один американский клипмейкер, а ныне режиссер, снявший несколько лет назад фильм по культовому российскому роману 1990-х годов, во время нашей с ним полемики насчет 90-х и их прелестей, обратился ко мне совершенно аналогичным образом: «А вы, женщина, вообще откуда?»
Режиссер этот, ныне около пятидесяти с чем-то, прибыл в Америку в юном возрасте из бывшего СССР. Он наверняка происходит из советской интеллигентной семьи каких-нибудь врачей. Он прожил в Америке, небось, лет сорок, но, как говорится в одном украинском анекдоте: «И таки что это ему дало?»
Наша советская способность как переходить на личности, так и всячески пересекать границы личности другого человека совершенно замечательно выражается в эмиграции. Только «бывший советский» может сказать даме, что у нее «лямка бюстгальтера выглядывает», и разве что не поправить дело собственными ручками.
Красивые и энергичные, вышедшие за иностранцев русские дамы считают, что они совершенно интегрировались в западное общество самим фактом замужества. Но именно они могут своей западной коллеге на работе посоветовать «хорошего эпилятора», чем привести ту в состояние хтонического ужаса.
Они могут сказать своему полному коллеге, который борется с весом, но пьет-таки иногда пепси-колу, сказать именно в момент пития оным этого живительного эликсира: «Ну, ты думай, что ты делаешь. Ты же скоро умрешь!» И никакие шипения и разъяснения, что они тем самым пересекают границы личности, на них не производят впечатления. Они говорят удивленно: «Так я же ДОБРА ему хочу! Я его от смерти спасаю!»
Им невыносимо смотреть на то, как их американский друг транжирит налево и направо свои деньги, и они прижимают его в темном углу к стенке со словами: «Что же ты делаешь, подлец! Ты же голым скоро останешься и по миру пойдешь!» И удивляются, что их слова вызывают в несчастном западном человеке не благодарность, а опять-таки ужас.
При обсуждении этого вопроса с выходцами из бывшего Советского Союза ты, как в стену, упираешься в их убеждение и железную уверенность, что это именно ИХ задача и функция - «спасти» всех этих недоумков. В программу спасения советских бэтменов, которые, отдадим им должное, в отличие от американских, не наряжены в купальники и колготки, а также маски с ушками, входит: поправить лямку платья у женщины «чтоб не позорилась»; сказать этой дурочке-студентке, что «есть такая вещь под названием бюстгальтер»; объяснить американскому другу, что свои деньги он тратит «не туда»; растолковать лохматой программистке, что существует эпиляция, и так далее в том же духе.
Они говорят о проблеме идиотизма вокруг них с чистым сердцем. Кое-кто соглашается, что такое отношение к «аборигенам» выглядит, конечно, по-снобски, но они же «от чистого сердца» хотят, как поет один талантливый рокер, «поправить всё».
Принять свободу, им кажется, они полностью готовы и считают себя «западными» и либеральными людьми. Но никаким образом невозможно им, а лучше сказать - нам, принять ту свободу, в которой родились и выросли реально свободные западные люди. Они выросли в странах, где каждый человек свободен настолько, что может не беспокоиться за лямку бюстгальтера нигде, кроме разве что специальных мероприятий и мест с оговоренным дресс-кодом вроде приемов или некоторых театров, может быть. Где человек с повышенным весом имеет свободу продолжать пить пепси-колу до окончательной победы над его телом диабета, гипертензии и чего там еще может быть. Трудно принимается нами свобода западных дам самим решать, нужен ли им эпилятор, бюстгальтер или краска для волос.
Если западный человек ко всему этому относится спокойно и равнодушно, как к НЕ СВОЕМУ делу, то нам все это душу бередит. Мы возмущаемся: «а чего она голову не помыла», или «а чего он в мятом», или «а почему у нее носки разные». Нам невдомек, что это просто не наше дело.
Проблема известная, у англичан даже есть устойчивое выражение на эту тему, что-то вроде «не вижу, где в этом твое дело?»
Видимо, нужно с детства учить наших детей этой главной фразе - не твое дело. Иногда я думаю, может быть, будет достаточно только лишь обучить нас хорошим манерам и этой волшебной фразе, и жизнь наладится? В конце концов, ведь в начале же было СЛОВО?
Ведь она, жизнь, может хоть и иметь проблемы, но быть более-менее налаженной, как, например, в Америке. Тут «наше» дело только, куда президент и конгрессмены деньги дели, потому что это наши деньги. А у кого и откуда «чулок торчит», никого не касается и никому не интересно.
Соблюдать свои и чужие границы для нас, строго говоря, большое напряжение. Поэтому многие, даже очень мною уважаемые люди, на Западе выглядят дико, независимо от времени проживания тут и, увы, независимо от возраста, в котором они эмигрировали. Для нас настоящая мука смотреть на пьющего пепси-колу полного человека - это же ад просто! Так и хочется подойти, отобрать бутылку и засунуть ее в мусорку со словами: «Сколько можно убивать себя?!» Но этого делать нельзя, и нам приходится терпеть. Американцы же, в отличие от нас, не терпят. Им дела нет до того, что происходит в интимном пространстве другого человека, потому что это его «прайвеси». В русском языке нет даже аналога этого короткого слова - очевидно, за ненадобностью.
Вроде есть в нашем языке такое понятие, как «личное дело», но разве оно ассоциируется у нас с чем-то личным? Словосочетание это имеет как минимум странноватый оттенок. Так и всплывает заветное: «Принесите личное дело Петрова...» или того хуже ассоциации возникают: «личное - единоличное».
Может, нам надо срочно побежать впереди языка, который, как мы знаем, тоже в немалой мере ответственен за наше сознание, и срочно придумать аналог слову «прайвеси»?
Помните в раннем фильме Никиты нашего Михалкова, нашего богатства, нашего достояния и нашего же позора, два персонажа ведут диалог: персонаж Басилашвили, обращаясь к персонажу Калягина, довольно-таки упитанному господину, говорит что-то вроде: «Опять вы едИте!», а калягинский герой отвечает: «Это не деликатно!»
Так вот эти герои Михалкова - это герои из дореволюционной России. Это люди, которые не вынуждены были жить в коммуналках, иметь общие туалеты и общие кухни и защищать от посягательств свой примус. Им не приходилось, по большей части безуспешно, отстаивать свое право на интимную сферу жизни, на свое «прайвеси» перед лицом товарищей по работе, по партии или по месту жительства.
Помните классическую сцену из другого, всеми нами любимого советского фильма: герой Андрея Миронова (отрицательный!) говорит, что это его личное дело, на какие заработки замдиректора трикотажной фабрики построил дачу, на что герой Анатолия Папанова отвечает: «Нет, наше!»
Есть у меня несколько замечательных случаев и из моей собственной жизни. Как-то я со своими детьми и тогдашним мужем приехала в небольшую затерянную в степях Хакасии деревню к его родственникам. Надо сказать, я была не очень счастлива замужем и проводила время в основном с детьми. Глядя на то, как я с красками, бумагой и детьми хожу в степь рисовать, а муж мой в одиночку ходит на местное кладбище, в магазин или сидит в доме и читает, одна из его сестер спросила меня: «А тебя муж-то любит?» Меня сразил этот вопрос. Отношения между членами этой семьи были очень запутанные. Странные смерти родственников не обсуждались и покрывались слоями неметенной психологической пыли. Кругом были какие-то топи и воронки психологических проблем. Но в семье обо всем об этом старались не говорить. В то же время их продолжали волновать чужие дела, и они не стеснялись этого.
Подобное пересечение границ я встречала потом и в сибирских деревнях, и в славном городе Петербурге. Понимаешь, дорогой читатель, на что я намекаю? Это пересечение границ у нас абсолютно одинаково везде. Куда бы ты ни поехал и с какой бы целью ни посетил разные уголки бывшего СССР, везде люди будут задавать тебе вопросы по поводу твоих личных дел, к которым эти люди не имеют никакого касания.
И можно тут, наверное, заметить, что все наши недостатки являются продолжениями наших достоинств и что мы, мол, такие вот неравнодушные и потому мы добрее. Может быть, оно и так, но, правда, читатель, где та золотая середина? Как быть не равнодушным и холодным, а добрым и внимательным и в то же время не пересекать границ личности? Как зайти в личное пространство человека и не натоптать там? Как выразить сочувствие больному человеку, не пересекая границ его личности и не начиная навязывать ему свое мнение? Как нам принять в сердце, что человек имеет право спиться до смерти, и пока он сам не захочет излечиться от этого и не выразит своего желания, мы не можем ему помочь никоим образом? И все, что мы можем, - это только попытаться оградить общество от последствий его пьянства с помощью законов, защищающих нас. Но если это тихий пьяница, никому не мешающий, то мы можем только молча смотреть, как он расправляется со своей жизнью.
И то же самое и с толстыми, не имеющими воли людьми, и с молодыми хорошенькими дамами, без жалости прогуливающими свою красоту и здоровье, и с богачами, которые, вместо того чтоб купить компьютеры в сибирскую или поволжскую библиотеку, тратят свои деньги на безумные свадьбы с заграничными певцами и их миллионные гонорары.
Мы, увы, не можем, как западный человек, вообще не интересоваться всем этим, поэтому нам придется терпеть и на вопросы наших детей вроде такого: «А почему у Тани платье никогда не стирано?» - отвечать: «А это разве твоя проблема?»
Выстраивать свои границы нужно параллельно с соблюдением чужих. Мне не нравятся женщины, делающие подтяжки лица и имеющие вместо губ какие-то безжизненные одеяла, но это именно что «не мое дело». А вот куда выбранные мной депутаты потратили народные деньги, это что ни на есть самое мое.
Когда мы научимся жить с четким пониманием того, где кончаются наши границы и начинаются чужие, то, мне кажется, многое встанет на свои места. Но это только лично мое мнение, которое я и выношу на твой суд, уважаемый читатель.
Ирина Неделяй
Бэтмены без колготок и купальников
Источник: https://snob.ru/profile/24610/blog/106978
В одном прекрасном российском фильме советского времени главная героиня обращается на улице к малознакомой женщине: «Дама, у вас чулок из сумки торчит».
Удивительный эпизод. Действие происходило, кажется, перед Второй мировой, и в Советском Союзе уже редко можно было услышать такое обращение друг к другу, как «дама». И в то же время сограждане уже начали указывать друг другу на некоторый непорядок во внешнем виде.
Этот эпизод мне вспомнился, когда я смотрела интервью с замечательной Татьяной Друбич. Интервью было в записи, и потому не берусь сказать, какого оно времени. Там актриса, среди прочего, рассказывала, как во время благотворительного мероприятия какой-то богатый джентльмен с постсоветских просторов, выступая с разоблачительными сентенциями, обратился к ней с такими словами: «А вот вы, женщина...»
Я, честно говоря, просто замерзла на несколько секунд. Произошло мое замерзание именно потому, что я столкнулась с точно таким обращением в Нью-Йорке. Один американский клипмейкер, а ныне режиссер, снявший несколько лет назад фильм по культовому российскому роману 1990-х годов, во время нашей с ним полемики насчет 90-х и их прелестей, обратился ко мне совершенно аналогичным образом: «А вы, женщина, вообще откуда?»
Режиссер этот, ныне около пятидесяти с чем-то, прибыл в Америку в юном возрасте из бывшего СССР. Он наверняка происходит из советской интеллигентной семьи каких-нибудь врачей. Он прожил в Америке, небось, лет сорок, но, как говорится в одном украинском анекдоте: «И таки что это ему дало?»
Наша советская способность как переходить на личности, так и всячески пересекать границы личности другого человека совершенно замечательно выражается в эмиграции. Только «бывший советский» может сказать даме, что у нее «лямка бюстгальтера выглядывает», и разве что не поправить дело собственными ручками.
Красивые и энергичные, вышедшие за иностранцев русские дамы считают, что они совершенно интегрировались в западное общество самим фактом замужества. Но именно они могут своей западной коллеге на работе посоветовать «хорошего эпилятора», чем привести ту в состояние хтонического ужаса.
Они могут сказать своему полному коллеге, который борется с весом, но пьет-таки иногда пепси-колу, сказать именно в момент пития оным этого живительного эликсира: «Ну, ты думай, что ты делаешь. Ты же скоро умрешь!» И никакие шипения и разъяснения, что они тем самым пересекают границы личности, на них не производят впечатления. Они говорят удивленно: «Так я же ДОБРА ему хочу! Я его от смерти спасаю!»
Им невыносимо смотреть на то, как их американский друг транжирит налево и направо свои деньги, и они прижимают его в темном углу к стенке со словами: «Что же ты делаешь, подлец! Ты же голым скоро останешься и по миру пойдешь!» И удивляются, что их слова вызывают в несчастном западном человеке не благодарность, а опять-таки ужас.
При обсуждении этого вопроса с выходцами из бывшего Советского Союза ты, как в стену, упираешься в их убеждение и железную уверенность, что это именно ИХ задача и функция - «спасти» всех этих недоумков. В программу спасения советских бэтменов, которые, отдадим им должное, в отличие от американских, не наряжены в купальники и колготки, а также маски с ушками, входит: поправить лямку платья у женщины «чтоб не позорилась»; сказать этой дурочке-студентке, что «есть такая вещь под названием бюстгальтер»; объяснить американскому другу, что свои деньги он тратит «не туда»; растолковать лохматой программистке, что существует эпиляция, и так далее в том же духе.
Они говорят о проблеме идиотизма вокруг них с чистым сердцем. Кое-кто соглашается, что такое отношение к «аборигенам» выглядит, конечно, по-снобски, но они же «от чистого сердца» хотят, как поет один талантливый рокер, «поправить всё».
Принять свободу, им кажется, они полностью готовы и считают себя «западными» и либеральными людьми. Но никаким образом невозможно им, а лучше сказать - нам, принять ту свободу, в которой родились и выросли реально свободные западные люди. Они выросли в странах, где каждый человек свободен настолько, что может не беспокоиться за лямку бюстгальтера нигде, кроме разве что специальных мероприятий и мест с оговоренным дресс-кодом вроде приемов или некоторых театров, может быть. Где человек с повышенным весом имеет свободу продолжать пить пепси-колу до окончательной победы над его телом диабета, гипертензии и чего там еще может быть. Трудно принимается нами свобода западных дам самим решать, нужен ли им эпилятор, бюстгальтер или краска для волос.
Если западный человек ко всему этому относится спокойно и равнодушно, как к НЕ СВОЕМУ делу, то нам все это душу бередит. Мы возмущаемся: «а чего она голову не помыла», или «а чего он в мятом», или «а почему у нее носки разные». Нам невдомек, что это просто не наше дело.
Проблема известная, у англичан даже есть устойчивое выражение на эту тему, что-то вроде «не вижу, где в этом твое дело?»
Видимо, нужно с детства учить наших детей этой главной фразе - не твое дело. Иногда я думаю, может быть, будет достаточно только лишь обучить нас хорошим манерам и этой волшебной фразе, и жизнь наладится? В конце концов, ведь в начале же было СЛОВО?
Ведь она, жизнь, может хоть и иметь проблемы, но быть более-менее налаженной, как, например, в Америке. Тут «наше» дело только, куда президент и конгрессмены деньги дели, потому что это наши деньги. А у кого и откуда «чулок торчит», никого не касается и никому не интересно.
Соблюдать свои и чужие границы для нас, строго говоря, большое напряжение. Поэтому многие, даже очень мною уважаемые люди, на Западе выглядят дико, независимо от времени проживания тут и, увы, независимо от возраста, в котором они эмигрировали. Для нас настоящая мука смотреть на пьющего пепси-колу полного человека - это же ад просто! Так и хочется подойти, отобрать бутылку и засунуть ее в мусорку со словами: «Сколько можно убивать себя?!» Но этого делать нельзя, и нам приходится терпеть. Американцы же, в отличие от нас, не терпят. Им дела нет до того, что происходит в интимном пространстве другого человека, потому что это его «прайвеси». В русском языке нет даже аналога этого короткого слова - очевидно, за ненадобностью.
Вроде есть в нашем языке такое понятие, как «личное дело», но разве оно ассоциируется у нас с чем-то личным? Словосочетание это имеет как минимум странноватый оттенок. Так и всплывает заветное: «Принесите личное дело Петрова...» или того хуже ассоциации возникают: «личное - единоличное».
Может, нам надо срочно побежать впереди языка, который, как мы знаем, тоже в немалой мере ответственен за наше сознание, и срочно придумать аналог слову «прайвеси»?
Помните в раннем фильме Никиты нашего Михалкова, нашего богатства, нашего достояния и нашего же позора, два персонажа ведут диалог: персонаж Басилашвили, обращаясь к персонажу Калягина, довольно-таки упитанному господину, говорит что-то вроде: «Опять вы едИте!», а калягинский герой отвечает: «Это не деликатно!»
Так вот эти герои Михалкова - это герои из дореволюционной России. Это люди, которые не вынуждены были жить в коммуналках, иметь общие туалеты и общие кухни и защищать от посягательств свой примус. Им не приходилось, по большей части безуспешно, отстаивать свое право на интимную сферу жизни, на свое «прайвеси» перед лицом товарищей по работе, по партии или по месту жительства.
Помните классическую сцену из другого, всеми нами любимого советского фильма: герой Андрея Миронова (отрицательный!) говорит, что это его личное дело, на какие заработки замдиректора трикотажной фабрики построил дачу, на что герой Анатолия Папанова отвечает: «Нет, наше!»
Есть у меня несколько замечательных случаев и из моей собственной жизни. Как-то я со своими детьми и тогдашним мужем приехала в небольшую затерянную в степях Хакасии деревню к его родственникам. Надо сказать, я была не очень счастлива замужем и проводила время в основном с детьми. Глядя на то, как я с красками, бумагой и детьми хожу в степь рисовать, а муж мой в одиночку ходит на местное кладбище, в магазин или сидит в доме и читает, одна из его сестер спросила меня: «А тебя муж-то любит?» Меня сразил этот вопрос. Отношения между членами этой семьи были очень запутанные. Странные смерти родственников не обсуждались и покрывались слоями неметенной психологической пыли. Кругом были какие-то топи и воронки психологических проблем. Но в семье обо всем об этом старались не говорить. В то же время их продолжали волновать чужие дела, и они не стеснялись этого.
Подобное пересечение границ я встречала потом и в сибирских деревнях, и в славном городе Петербурге. Понимаешь, дорогой читатель, на что я намекаю? Это пересечение границ у нас абсолютно одинаково везде. Куда бы ты ни поехал и с какой бы целью ни посетил разные уголки бывшего СССР, везде люди будут задавать тебе вопросы по поводу твоих личных дел, к которым эти люди не имеют никакого касания.
И можно тут, наверное, заметить, что все наши недостатки являются продолжениями наших достоинств и что мы, мол, такие вот неравнодушные и потому мы добрее. Может быть, оно и так, но, правда, читатель, где та золотая середина? Как быть не равнодушным и холодным, а добрым и внимательным и в то же время не пересекать границ личности? Как зайти в личное пространство человека и не натоптать там? Как выразить сочувствие больному человеку, не пересекая границ его личности и не начиная навязывать ему свое мнение? Как нам принять в сердце, что человек имеет право спиться до смерти, и пока он сам не захочет излечиться от этого и не выразит своего желания, мы не можем ему помочь никоим образом? И все, что мы можем, - это только попытаться оградить общество от последствий его пьянства с помощью законов, защищающих нас. Но если это тихий пьяница, никому не мешающий, то мы можем только молча смотреть, как он расправляется со своей жизнью.
И то же самое и с толстыми, не имеющими воли людьми, и с молодыми хорошенькими дамами, без жалости прогуливающими свою красоту и здоровье, и с богачами, которые, вместо того чтоб купить компьютеры в сибирскую или поволжскую библиотеку, тратят свои деньги на безумные свадьбы с заграничными певцами и их миллионные гонорары.
Мы, увы, не можем, как западный человек, вообще не интересоваться всем этим, поэтому нам придется терпеть и на вопросы наших детей вроде такого: «А почему у Тани платье никогда не стирано?» - отвечать: «А это разве твоя проблема?»
Выстраивать свои границы нужно параллельно с соблюдением чужих. Мне не нравятся женщины, делающие подтяжки лица и имеющие вместо губ какие-то безжизненные одеяла, но это именно что «не мое дело». А вот куда выбранные мной депутаты потратили народные деньги, это что ни на есть самое мое.
Когда мы научимся жить с четким пониманием того, где кончаются наши границы и начинаются чужие, то, мне кажется, многое встанет на свои места. Но это только лично мое мнение, которое я и выношу на твой суд, уважаемый читатель.