Первая рыбалка
В окне второго этажа дома номер 23 горит свет. В два часа ночи в радиусе пяти километров не спим только мы, и может Этуш, за его забором уже второй вечер была дикая новогодняя иллюминация, словно там снимают праздничные выпуски «Что? Где? Когда?». Но съёмочных машин у ворот не видно, как это было целую неделю летом. Сейчас мы живём здесь. В старом деревянном зелёном доме под огромными лиственницами. Я уже привык к чувству, что дом это далеко не последнее место проживания, Катю похоже это тоже не расстраивает, а Вера с детства живёт только так. Полгода назад она случайно увидела на фотографии жёлтые обои съёмной квартиры у Останкино, где провела первые полтора года своей жизни и, внезапно, сказала мне: «Папа, когда мы поедем домой?». Наверное, если ты с детства не удивляешься переменам, тебя уже не испугает увольнение с работы или уход близкого человека. Конечно, родители навязывают своё мировоззрение, но до определённой степени. Человек всё равно живёт своей жизнью, если не свихнётся в процессе.
Что бы там не имел ввиду в 70-м году Фила Кути в песне «Зомби» а мы с тобой представляем другое. Причём каждый своё.
Я, например, почему-то улицу 8-марта посёлка Верх-Нейвинский, она как раз к кладбищу и вела. На нём похоронен мой прадед Яков. Я помню смутно его похороны, но он для меня живой, ведь гораздо лучше я помню, как он первый раз взял меня на рыбалку. В его доме был двор, что возникает в моём воображении ВСЕГДА, когда я слышу скороговорку: «На дворе трава, на траве дрова», - именно так и выглядел двор прадеда. Это был чудный, отчасти по-уральски крытый двор, в разных частях которого были ещё чулан, амбар и какая-то абсолютно не жилая летняя комната, покрытая пылью и древними вещами, а на стене её, над навечно заправленной кроватью с железными шариками на резьбе, картина маслом, с грубо выведенными деревенским колодцем-журавлём и домом, крытым соломой.
Прадед вывел меня на тот самый двор, покрытый редкой изумрудной травой, нашёл в дровах длинную тонкую жердь, а в чулане леску. Потом порылся в сундуке, кованном перекрёстными полосами железа, и нашёл целую горсть огромных ржавых рыболовных крючков. Из всего этого он на моих глазах соорудил удочку, и мы пошли на Плотинку. Идти надо было около километра, но мне это запомнилось, как долгое путешествие. День был, как всё в моём детстве, жёлтым и солнечным и ничего из пейзажей пути я не помню, только ощущение странствий. И потом ещё эта плотина старого демидовского заводского пруда. Ржавые колёса подъёма шлюза, под ними водосборник бассейн, резкий широкий сток, водопад по камням и Яма. С большой буквы, потому что яма так и называлась в посёлке Верх-Нейвинском - Яма.
В ту яму мы и закинули удочку, насадив бурого червя. Мы их взяли целую банку, а набрали в том же дворе. Возле тех самых дров в той траве лежали доски, а прямо под ними, всегда, чуть придавленные красные дождевые черви.
В яму с высоты метров пять, прямо с перил ныряли взрослые парни. Прямо перед нашим красным поплавком (из чуланного сундука) плавали. И вот, когда один из них насмешливо махал нам что-то рукой, поплавок дёрнулся так, что даже я понял - клюёт. Прадед потянул удочку, а рыба оказалась крупной, наверное подлещик. Леска натянулась удочка изогнулась и сухо лопнула прямо у того места, где была привязана. Рыба ушла, но ощущение рыбалки осталось у меня таким на всю жизнь, хоть уже подростком я и ходил в одиночку на лёд Большого пруда, сверлил дырку, садился на деревянный ящик и зимней удочкой таскал окуней. Примерно двух-трёх в час. Мой самый крупный улов - семь таких окуней.
Но тогда, с прадедом была ещё и дорога назад в дом с двором. Это было удивительно давно, но именно со мной. Мне было, наверное, три года, представляешь?
Что бы там не имел ввиду в 70-м году Фила Кути в песне «Зомби» а мы с тобой представляем другое. Причём каждый своё.
Я, например, почему-то улицу 8-марта посёлка Верх-Нейвинский, она как раз к кладбищу и вела. На нём похоронен мой прадед Яков. Я помню смутно его похороны, но он для меня живой, ведь гораздо лучше я помню, как он первый раз взял меня на рыбалку. В его доме был двор, что возникает в моём воображении ВСЕГДА, когда я слышу скороговорку: «На дворе трава, на траве дрова», - именно так и выглядел двор прадеда. Это был чудный, отчасти по-уральски крытый двор, в разных частях которого были ещё чулан, амбар и какая-то абсолютно не жилая летняя комната, покрытая пылью и древними вещами, а на стене её, над навечно заправленной кроватью с железными шариками на резьбе, картина маслом, с грубо выведенными деревенским колодцем-журавлём и домом, крытым соломой.
Прадед вывел меня на тот самый двор, покрытый редкой изумрудной травой, нашёл в дровах длинную тонкую жердь, а в чулане леску. Потом порылся в сундуке, кованном перекрёстными полосами железа, и нашёл целую горсть огромных ржавых рыболовных крючков. Из всего этого он на моих глазах соорудил удочку, и мы пошли на Плотинку. Идти надо было около километра, но мне это запомнилось, как долгое путешествие. День был, как всё в моём детстве, жёлтым и солнечным и ничего из пейзажей пути я не помню, только ощущение странствий. И потом ещё эта плотина старого демидовского заводского пруда. Ржавые колёса подъёма шлюза, под ними водосборник бассейн, резкий широкий сток, водопад по камням и Яма. С большой буквы, потому что яма так и называлась в посёлке Верх-Нейвинском - Яма.
В ту яму мы и закинули удочку, насадив бурого червя. Мы их взяли целую банку, а набрали в том же дворе. Возле тех самых дров в той траве лежали доски, а прямо под ними, всегда, чуть придавленные красные дождевые черви.
В яму с высоты метров пять, прямо с перил ныряли взрослые парни. Прямо перед нашим красным поплавком (из чуланного сундука) плавали. И вот, когда один из них насмешливо махал нам что-то рукой, поплавок дёрнулся так, что даже я понял - клюёт. Прадед потянул удочку, а рыба оказалась крупной, наверное подлещик. Леска натянулась удочка изогнулась и сухо лопнула прямо у того места, где была привязана. Рыба ушла, но ощущение рыбалки осталось у меня таким на всю жизнь, хоть уже подростком я и ходил в одиночку на лёд Большого пруда, сверлил дырку, садился на деревянный ящик и зимней удочкой таскал окуней. Примерно двух-трёх в час. Мой самый крупный улов - семь таких окуней.
Но тогда, с прадедом была ещё и дорога назад в дом с двором. Это было удивительно давно, но именно со мной. Мне было, наверное, три года, представляешь?