Вниз, вниз, вниз
Прошлое это то, что все бояться потерять, давно уже не имея.
Вот мне 37 и на мой день рождения, тайно от меня, жена собрала всех моих друзей. Вот мне 32 и я в панике, но решительно бегу из Петербурга, который казалось стал для меня самым родным и понятным. Его география и топонимика для меня сравнима со знанием собственного тела. В том смысле, конечно, что своему телу, всем его подробностям я часто удивляюсь углядев их в зеркале или на фотографии.
Или вот мне 30 и мы с Сухрой стоим на камнях в ста метрах от берега, куда только что шли по скользким булыжникам, огибая ржавые якоря, которыми заполнено дно Ладоги в тех её диких местах, где 20 лет назад были рыбсовхозы. Горизонт озера режет облака в абсолютной синеве, занимающего почти всё пространство неба. Так прёт, как никогда ещё в жизни не пёрло.
Или мне 27. Я узнал о смерти Макса Кима. Мне Зёма рассказал на какой-то пьянке у меня же в квартире. И я тогда долго плакал в ванной. Но уже через 2 недели взял и уехал в Питер с одним кожанным малинового цвета чемоданом в руках.
Однажды в 25 я чуть не умер в очередной экспедиции в Молёбку. Мы поехали зимой и жили в доме Беллера, но пока мы подняли темпиратуру в этой двухсотлетней избе до + 13 градусов, мы все уже были простужены по-настоящему. А я с каким-то ещё мудаком ещё и попёрся в зону. Мы долго решали, что лучше: пройти 7 километров по заваленной высоченным снегом тайге или чуть дольше, но по ровному льду реки. И пошли по Сылве. Это я потом уже узнал, что река петляет, и вместо 7 километров мы должны были пройти 25. Я думаю, мы прошли 23. В этот момент стало окончательно ясно, что силы есть только на обратный путь, да и свежие медвежьи следы на числом снежном насте реки, вовсе не будили любопытство натуралиста. Неподалёку от деревни мы были уже так слабы, что жадно пили из полыньи удивительно холодную воду, понимая, что это нас окончательно добъёт. Потом ещё на нас напала стая собак, прямо там - на льду. Скрыться было негде, они окружили нас со всех сторон, потому как видели лёгкую добычу. Я уже совсем попрощался с жизнью, как вдруг увидел палку, брошенную вероятно рыбаком, не такую уж и грозную, но только я замахнулся этой палкой, как стая признала во мне человека. Палка - признак человека! Палка, а не томик Гегеля. Вы можете бесконечно со мной об этом спорить, но я познал на жизненном примере. Я не представляю, как мы вернулись в Екатеринбург. Знаю, что несколько дней не мог встать с кровати и выйти хотя бы в коридор, чтобы позвать на помощь. А дни были какие-то праздничные и меня никто не хватился. И вдруг случайно зашла Радина, и я дополз до двери и открыл ей дверь. И она меня выходила.
Вот мне 23 и я стою на вокзале, и вижу высокую красивую девушку и думаю, что если вдруг нам сходить на одной станции, то надо обязательно познакомится. Мне казалось, что она смотрит в мою сторону, а она на самом деле разглядывала очень красивого парня за моей спиной. Тогда ей было 16, а через 10 лет она станет моей женой.
Вот мне 19 лет и я стою в яме, надо мной тяжёлый, как гроб покойника великана автобус советского производства, в руках у меня ключ на 48 с титановым удлинителем, я давлю на рычаг ударами тела, чтобы сдвинуть с мёртвой спёкшейся ржавчины огромную гайку с острыми краями. Тускло горит лампа-переноска и ничего не обещает ничего. Можно и по другому это состояние выразить, но так оно больше отражает ту самую секунду.
Вот мне 17 и я сдаю экзамены в юридический институт и третий экзамен - история. Ко мне подходит лицо кавказской национальности и, честное слово, спрашивает вот это: "Дарагой, слюшай, скажи в какой году начался великий отечественный война?. Я хорошо знаю историю и подсказываю конечно, а следующее - свет струится в окна аудитории жёлтым расплавленным маслом. Я уже всё рассказал по вопросу билета, мне кажется на "4", но женщина лет пятидесяти, сухонькая и очень интеллигентная в своих старомодных очках говорит мне: "А теперь дайти точную дословную ленинскую формулировку!". И конечно дословно я не знаю и не становлюсь следаком где-нибудь на земле в районе Ботаники.
Вот мне 14 - я дико влюблён в свою одноклассницу Оксану, и это было тоже совершенно животное, мне всю жизнь нравились именно такие фигуры, как у неё. Можно критически предположить, что это заложило парадигму моих отношений с женщинами, но скорее, так было решено природой в случае калибровки и прошивки моего конкретно организма.
Вот мне 10 и я совершенно один еду на велосипеде по лесной дороге от Верх-Нейвинска до Мурзинки.
9 километров ни встречной машины, ни догнал никто. В одном из мест я вижу заброшенную колею в лес. И я сворачиваю по ней. Километра через два, внезапно откуда-то снизу, меня ослепило вспышка света. Спрыгнув с велика я стал осторожно спускаться с откоса. Навстречу, через стволы тонких деревьев косогора, било мне сверкающим золотым светом, отражение еле видного сквозь листву солнца. Я спустился в самый низ и только у воды, наклонившись над ручьём, окончательно понял что вижу. Полуметровый в ширину поток воды истекающей из чёрного болота под соснами на полукруглом обрыве. Такую прямо картину я видел на выставке художника Васильева. Называлась она "Тихая заводь". Дно ручья было усеяно блестящими гильзами винтовочного, похоже, патрона. Они и сверкали под увеличительным стеклом воды. Но я ещё раз оглянулся и был поражён красотой этого места. Но эта красота была очень сказочная. Потом я привёз туда своих поселковых друзей. Так оно прямо и происходило с детьми: мы сбивались в стаю велосипедистов, как собаки бродячие в прайд. Мы гоняли вместе и нас объединяло по-сути лишь одно - что мы прайд. И даже членов моего велопрайда вставило на этом озере. Отдельно от неимоверного количества гильз, отдельно от величественной красоты места.
В 6 лет зимой бабушка и прабабушка учат меня кататься на коньках. Их нашли случайно в прабабушкином чулане. Год изготовления я сейчас даже по ярким воспоминаниям представить не могу. Может быть там на лезвии было написано 1937. И вот по утоптанному снегу проезжей части они везут меня под локти в тусклом свете сначала вверх к магазину, потом спустив меня с горы, догоняя поднимая и опять подталкивая, чтобы я проехал очередные пять метров.
Мне наверное 2 года. Я у мамы на руках и вижу перед своим лицом полированный шкаф, модели, которую на Урале всё ещё зовут шифонер.
Я пока это писал - не останавливался. Всё выше - рефлексия и первое за что можно зацепиться в памяти, и это всё правда, но это не моя жизнь. Память это не фотографии одноклассников, не интересные случаи и грустные истории. Память это просто опыт. Говоря проще - рефлексы.
Вот мне 37 и на мой день рождения, тайно от меня, жена собрала всех моих друзей. Вот мне 32 и я в панике, но решительно бегу из Петербурга, который казалось стал для меня самым родным и понятным. Его география и топонимика для меня сравнима со знанием собственного тела. В том смысле, конечно, что своему телу, всем его подробностям я часто удивляюсь углядев их в зеркале или на фотографии.
Или вот мне 30 и мы с Сухрой стоим на камнях в ста метрах от берега, куда только что шли по скользким булыжникам, огибая ржавые якоря, которыми заполнено дно Ладоги в тех её диких местах, где 20 лет назад были рыбсовхозы. Горизонт озера режет облака в абсолютной синеве, занимающего почти всё пространство неба. Так прёт, как никогда ещё в жизни не пёрло.
Или мне 27. Я узнал о смерти Макса Кима. Мне Зёма рассказал на какой-то пьянке у меня же в квартире. И я тогда долго плакал в ванной. Но уже через 2 недели взял и уехал в Питер с одним кожанным малинового цвета чемоданом в руках.
Однажды в 25 я чуть не умер в очередной экспедиции в Молёбку. Мы поехали зимой и жили в доме Беллера, но пока мы подняли темпиратуру в этой двухсотлетней избе до + 13 градусов, мы все уже были простужены по-настоящему. А я с каким-то ещё мудаком ещё и попёрся в зону. Мы долго решали, что лучше: пройти 7 километров по заваленной высоченным снегом тайге или чуть дольше, но по ровному льду реки. И пошли по Сылве. Это я потом уже узнал, что река петляет, и вместо 7 километров мы должны были пройти 25. Я думаю, мы прошли 23. В этот момент стало окончательно ясно, что силы есть только на обратный путь, да и свежие медвежьи следы на числом снежном насте реки, вовсе не будили любопытство натуралиста. Неподалёку от деревни мы были уже так слабы, что жадно пили из полыньи удивительно холодную воду, понимая, что это нас окончательно добъёт. Потом ещё на нас напала стая собак, прямо там - на льду. Скрыться было негде, они окружили нас со всех сторон, потому как видели лёгкую добычу. Я уже совсем попрощался с жизнью, как вдруг увидел палку, брошенную вероятно рыбаком, не такую уж и грозную, но только я замахнулся этой палкой, как стая признала во мне человека. Палка - признак человека! Палка, а не томик Гегеля. Вы можете бесконечно со мной об этом спорить, но я познал на жизненном примере. Я не представляю, как мы вернулись в Екатеринбург. Знаю, что несколько дней не мог встать с кровати и выйти хотя бы в коридор, чтобы позвать на помощь. А дни были какие-то праздничные и меня никто не хватился. И вдруг случайно зашла Радина, и я дополз до двери и открыл ей дверь. И она меня выходила.
Вот мне 23 и я стою на вокзале, и вижу высокую красивую девушку и думаю, что если вдруг нам сходить на одной станции, то надо обязательно познакомится. Мне казалось, что она смотрит в мою сторону, а она на самом деле разглядывала очень красивого парня за моей спиной. Тогда ей было 16, а через 10 лет она станет моей женой.
Вот мне 19 лет и я стою в яме, надо мной тяжёлый, как гроб покойника великана автобус советского производства, в руках у меня ключ на 48 с титановым удлинителем, я давлю на рычаг ударами тела, чтобы сдвинуть с мёртвой спёкшейся ржавчины огромную гайку с острыми краями. Тускло горит лампа-переноска и ничего не обещает ничего. Можно и по другому это состояние выразить, но так оно больше отражает ту самую секунду.
Вот мне 17 и я сдаю экзамены в юридический институт и третий экзамен - история. Ко мне подходит лицо кавказской национальности и, честное слово, спрашивает вот это: "Дарагой, слюшай, скажи в какой году начался великий отечественный война?. Я хорошо знаю историю и подсказываю конечно, а следующее - свет струится в окна аудитории жёлтым расплавленным маслом. Я уже всё рассказал по вопросу билета, мне кажется на "4", но женщина лет пятидесяти, сухонькая и очень интеллигентная в своих старомодных очках говорит мне: "А теперь дайти точную дословную ленинскую формулировку!". И конечно дословно я не знаю и не становлюсь следаком где-нибудь на земле в районе Ботаники.
Вот мне 14 - я дико влюблён в свою одноклассницу Оксану, и это было тоже совершенно животное, мне всю жизнь нравились именно такие фигуры, как у неё. Можно критически предположить, что это заложило парадигму моих отношений с женщинами, но скорее, так было решено природой в случае калибровки и прошивки моего конкретно организма.
Вот мне 10 и я совершенно один еду на велосипеде по лесной дороге от Верх-Нейвинска до Мурзинки.
9 километров ни встречной машины, ни догнал никто. В одном из мест я вижу заброшенную колею в лес. И я сворачиваю по ней. Километра через два, внезапно откуда-то снизу, меня ослепило вспышка света. Спрыгнув с велика я стал осторожно спускаться с откоса. Навстречу, через стволы тонких деревьев косогора, било мне сверкающим золотым светом, отражение еле видного сквозь листву солнца. Я спустился в самый низ и только у воды, наклонившись над ручьём, окончательно понял что вижу. Полуметровый в ширину поток воды истекающей из чёрного болота под соснами на полукруглом обрыве. Такую прямо картину я видел на выставке художника Васильева. Называлась она "Тихая заводь". Дно ручья было усеяно блестящими гильзами винтовочного, похоже, патрона. Они и сверкали под увеличительным стеклом воды. Но я ещё раз оглянулся и был поражён красотой этого места. Но эта красота была очень сказочная. Потом я привёз туда своих поселковых друзей. Так оно прямо и происходило с детьми: мы сбивались в стаю велосипедистов, как собаки бродячие в прайд. Мы гоняли вместе и нас объединяло по-сути лишь одно - что мы прайд. И даже членов моего велопрайда вставило на этом озере. Отдельно от неимоверного количества гильз, отдельно от величественной красоты места.
В 6 лет зимой бабушка и прабабушка учат меня кататься на коньках. Их нашли случайно в прабабушкином чулане. Год изготовления я сейчас даже по ярким воспоминаниям представить не могу. Может быть там на лезвии было написано 1937. И вот по утоптанному снегу проезжей части они везут меня под локти в тусклом свете сначала вверх к магазину, потом спустив меня с горы, догоняя поднимая и опять подталкивая, чтобы я проехал очередные пять метров.
Мне наверное 2 года. Я у мамы на руках и вижу перед своим лицом полированный шкаф, модели, которую на Урале всё ещё зовут шифонер.
Я пока это писал - не останавливался. Всё выше - рефлексия и первое за что можно зацепиться в памяти, и это всё правда, но это не моя жизнь. Память это не фотографии одноклассников, не интересные случаи и грустные истории. Память это просто опыт. Говоря проще - рефлексы.