(no subject)
Хотелось говорить, а в итоге внимательнейше слушал в девятнадцать часов. У меня это лучше получается, если честно.
После того, как молча, пятнично наблюдал за развешиванием картин в кафе художниками, и моими мыслями о Винсенте при этом - пригласили на открытие. Пообещали живых художников и поэтов.
Меня легко подкупить местом, где пахнет кофе, корицей и мятным сиропом. Зайдя, оказался в зале, набитом любящими мамами и папами, самой старшей из тех, кто писали те картины, на вид лет 18. Дрожащим голосом, объясняла, что писала иллюстрации в книгу другу, а тот ее до конца не дописал, при этом дрожащими руками, сжимала свою картину, хорошую. Я стоял рядом с ее отцом, в конце зала. Он гордился ей. До блеска в уголках глаз.
А потом живые поэты. Всегда думал, что мертвые лучше. Особенно, когда мертвый - старый, тертый калач, а живой - девочка, младше тебя.
Старая, обожженная часть меня, так и продолжала думать, попутно исправляя смысловые ошибки в строчках.
Новая, из необожженной глины же вдохнула мятный запах из кружки кофе, протянула свои руки и грелась теплом слов. А маленький поэт все говорила, и говорила, про то, что во всем мире должны расти цветы, и про божественный свет, когда пишет, и про свою любовь, сидящую в зале. Мне от этого становилось только теплее. Все материально, это лишь вопрос перцепции.
Я согрелся.
Впервые за неделю вышел в мокрый, глянцевый город без наушников,но со свежим блокнотом из канцелярской лавки.
И со скитающейся улыбкой - искать свои сны.
После того, как молча, пятнично наблюдал за развешиванием картин в кафе художниками, и моими мыслями о Винсенте при этом - пригласили на открытие. Пообещали живых художников и поэтов.
Меня легко подкупить местом, где пахнет кофе, корицей и мятным сиропом. Зайдя, оказался в зале, набитом любящими мамами и папами, самой старшей из тех, кто писали те картины, на вид лет 18. Дрожащим голосом, объясняла, что писала иллюстрации в книгу другу, а тот ее до конца не дописал, при этом дрожащими руками, сжимала свою картину, хорошую. Я стоял рядом с ее отцом, в конце зала. Он гордился ей. До блеска в уголках глаз.
А потом живые поэты. Всегда думал, что мертвые лучше. Особенно, когда мертвый - старый, тертый калач, а живой - девочка, младше тебя.
Старая, обожженная часть меня, так и продолжала думать, попутно исправляя смысловые ошибки в строчках.
Новая, из необожженной глины же вдохнула мятный запах из кружки кофе, протянула свои руки и грелась теплом слов. А маленький поэт все говорила, и говорила, про то, что во всем мире должны расти цветы, и про божественный свет, когда пишет, и про свою любовь, сидящую в зале. Мне от этого становилось только теплее. Все материально, это лишь вопрос перцепции.
Я согрелся.
Впервые за неделю вышел в мокрый, глянцевый город без наушников,но со свежим блокнотом из канцелярской лавки.
И со скитающейся улыбкой - искать свои сны.