Воспоминания о прорыве. Для понимания и знакомства со вновь прибывшими (если, они, конечно, есть:))
Познание себя никогда не было для меня не то что задачей номер один - не было вообще отдельной задачей. Когда моя жизнь была сломана, я был молод и едва начал мыслить всерьёз. Так что задачей почти сразу стало выживание и... самопознание как часть его. Я был лишён преамбул и пролегомен. Поэтому, видимо, компенсаторно))), часто писал стихи в жанре проскрипций - к тому, чего был лишён.
Познание как часть выживания - это совершенно не то что читать философские книжки и даже не "скрипка и немножко нервно". Я решил выжить в условиях, в которых другие заканчивают жизнь среди забот психиатров. Поэтому самопознание носило печать утилитарности ремесла Харона. Зато всё выверялось практически, как золото на зуб - шансов на игру не было. Нужно было как-то жить и работать в условиях буквально реактивного психоза. Смешно, но фильм, который впоследствии мне напомнил о тех днях моей жизни, назывался "Игры разума". Правда, мне сначала даже писать было невозможно. Не только стихи. Трудно было читать. Иногда я выуживал одними глазами, силой воли (ум отказывался) из Евангелия пару строф в полчаса. До сих пор помню, как ночью в детсаду, где трудился сторожем, пытался прочесть хотя бы страницу Лосева - это удивительно, но при любых усилиях мозг отказывался понимать, какова же связь между словами)). Зато возможность общения с людьми сразу была взвешена, безошибочно, жёстко, как это, наверное, чувствуют сорвавшиеся и повисшие на связке альпинисты.
В поле такого напряга самоизменение происходило так же просто, как дышать. Внутренняя боль была почти непрерывна. Это было очень жестоко - ежеминутное давление на сознание. Но винить было некого - во всяком случае никого не было видно из виновников)). При таком давлении мне даже в голову не приходило, что у меня какие-то проблемы вроде "я должен меняться, но не знаю как" или "я должен сделать выбор, но не знаю, какой". Выбора не было. Жизнь была закончена, едва начавшись. Но, с другой стороны, почти сразу закончилась и анархия эмоций молодости, и интеллектуальные игрища, то, что иных занимает до старости. Никакого трепета дрожащей твари - это был слепящий шок. То, что давило на меня, не было заинтересовано ни в чём. Бескорыстие природной катастрофы. Хочешь - дёргай лапками в сметане, хочешь тони, но история про лягушек всё равно уже рассказана.
Трансцендентное меня не интересовало. Мистика тоже. Всё это было, как воздух. То есть везде. Воздух нас начинает интересовать, только когда он внезапно меняется. Или его не хватает. Только в результате катастрофы я понял, что мне не хватало воздуха долгие годы - но понемногу. Чтоб не замечал)). Я уверен, что воздуха не хватает почти всем. Но ровно настолько, чтобы они не устраивали по этому поводу истерик. Всё меняется только для тех, у кого неожиданно меняется уровень чувствительности. У меня это случилось так резко, как резка боль, когда с тебя снимают кожу. Поскольку это случилось так рано, формировать отношение ко всему на свете пришлось уже в свете случившегося. Но до сих пор, читая чьи-нибудь мемуары, я с удивлением обнаруживаю, как многое интересовало этих людей из того, чему я вовсе не дам цены. Этого так много, что я невольно думаю, что со мной что-то не так. Конечно, не так))). Только нужно ухитриться понять себя не в свете "общечеловеческих" ценностей и в то же время жить среди тех самых людей.
Я не хочу казаться иным и мне не нужно избавляться от последствий воспитания - его у меня тоже не было, как я понял теперь. Я был не очень-то и восприимчив к тому, что плыло по реке времени вокруг меня - государство, устройство, идеология, житейская мудрость. Всё было мимо и не задевало во мне глубины. Теперь я могу сказать более-менее уверенно - меня интересует только присутствие в моей жизни Высшего. Всё. Внутренне это так просто и очевидно, так совершенно зримо, что мыслить - для общения с людьми - пришлось учиться специально. Это похоже (для меня) на занятия живописью. В своё время я бросил это, потому что сначала я видел, а потом все мои усилия живописать это всё равно безнадёжно не дотягивали до увиденного. Видение становилось самодостаточным. По сходной причине я не люблю большинство стихов - ничтожность содержания. Только непосредственное постижение Высшего. Это была сокрушительная для моего сознания иерофания.
Я выжил, и с тех пор как будто обрёл ещё одну пару глаз. Не лишних. Других. Мир в лице Льва Шестова и его размышлений об Иове предупреждал меня заранее. Но почему предсказания бесполезны, пришлось понять на своём горбу, который вряд ли исправит могила.