О постижимости и осознавании
В День Преображения и Фаворского света - старое-древнее))...
"В середине XIV в. вождем исихастов был епископ Фессалоникийский Григорий Палама. Тогда столкнулись две враждующие партии. Одна - во главе с Варлаамом и Акиндином - учила, что Фаворский Свет, который озарил преображение Христово, так же, как и тот свет, который монахи и ревнители полагали, что видели во время Иисусовой молитвы, когда все мысли сосредоточены в одной высшей точке и в душе молящегося не остается ничего, кроме света божественной сущности, - что этот свет лишь тварный свет, никак не сам Бог, а только его энергия. В качестве основания для этого суждения они ссылались на многочисленные тексты Священного писания и отцов церкви о непостижимости сущности Божьей. Другие, во главе с Паламой, учили, что подобное истолкование божественного света свидетельствует о недостатке веры, ибо Бог, который никак не является человеку, вовсе не Бог...".
Читаю и поражаюсь - двойственность мысли и её восприятия, доходящая до жуткого напряжения, - у противников Паламы. Почему они понимают постижимость Бога как нечто конечное, а непостижимость Бога, в свою очередь, как Его полную бессвязность с тварностью? Не осознавая своей собственной неуклюжести в мире мысли, эти люди потому и не могут помыслить, что постижимость может быть безмерной. Она всё время настаёт. И никуда не уходит.
А человеки всё мыслят как возможное и потом уходящее в прошлое. Потому их неосознанно и пугала мысль о познаваемости Божества - они обмеряли собой (читай, своим прошлым) и сами пугались этого в себе, дурни. Ну, о каком Богопознании можно с ними говорить, если они свои собственные мелкие дитячьи мысли полагают объективной истиной, сами их придумывают и сами их боятся?))
Тем паче, что никакого прошлого-то и нет)). Нет такого места, где хранится до востребования нечто свершённое. Всё стремится быть настоящим. Вот в чём простой, казалось бы, секрет мироздания.
Людям не знания сейчас нужнее, а способность осознавать свои мысли и движения души. Тогда процесс постижения тварного мира имел бы совершенно иной вид.