О созерцании неоплатоников и роли Ареопагита
Читая конспект лекции Аверинцева:
"Неоплатонизм поглощает все школы и становится вероисповеданием. Он энциклопедия всех наук, итог идеализма, со специальным неоплатоническим образом жизни, аскезы. Плотин, Ямвлих - святые и чудотворцы; Прокл - философ, математик, чудотворец. Неоплатоническая религия имела чудотворцев и воителей за веру. Почему всё же победило христианство? Неоплатонизм не был общенародным движением".
Аверинцев сводит механизм общенародности к пафосу жертвы, умилению - прочитывая это как снижение тона, что вполне естественно - одно дело горняя отрешённость, другое дело - избегание этого в умилении, в эмоции. В своё время ваджраяна не прижилась в Китае по тем же причинам - не было сниженной практичности, профанных понятных всем правил, которым достаточно было просто следовать, "как один". Ваджраяна требует личного пути и необщего выраженья. В каком-то пределе речь идёт о том, что "общенародность" почти синоним отказа от индивидуального усилия самоизменения - проще сбиться в "стадо Христово" и попытаться уцелеть в общем хлевном тепле, нежели идти к разреженному горному воздуху самопознанья. Там ведь тоже всё есть - и лишения, и жертвенность, и слёзы. Но это не становится предметом общего пользования.
"Одна из самых любопытных черт неоплатонизма его учение о символе. Здесь была угадана древность самой по себе способности к символу; по Кассиреру, «человек есть животное символическое». ...Неоплатонизм вернулся к древнему слышанию мифа. В мифе есть нечто такое, что можно лишь созерцать в молчании, высветляя для себя смысл символа, но не стараясь свести его к чему-то иному".
То есть речь о том, чтобы не впадать в объяснения символического, потому что это просто отвлечение от его истинного созерцания, а иногда и попросту сознательная профанация - при неспособности к созерцанию. Всякая редукция внутреннего видения до форм, синтаксиса мышления есть профанация.
"Так мелодия церковного пения несет смысл, стоящий за словами и существующий лишь внутри этого звучащего символа; ни в каких словах его выразить нельзя. Тут уже не аллегория... Плутарх еще уверенно толкует мифы и морализирует о них, но с Григорием Нисским и Проклом приходит нечто новое".
Аверинцев говорит о трудности усвоения неоплатонизма - для христианства. Слишком таинственно содержание. Но и здесь проглядывает своеобразный "масскульт" - ведь, в конечном итоге, иерархи церквей выхолостили тайну из понимания и толкования Евангелия. Мол, тайна и непонятное лишь смущает умы, не по Сеньке шапка, пресечено было даже элементарное развитие. А меж тем «Таинственное богословие» ареопагитиков провозглашает запредельное и отрешенное бытие Бога; о Нем нельзя сказать ничего; символичны не только антропоморфные образы, Бог благий тоже иносказание; он не добро, его благость есть нечто за пределами благости; нельзя сказать, что Бог есть: Он сверхбытие. Отбираются все атрибуты с погружением в мрак, тот свет, в котором обитает Бог, невидимый из-за сверхсилы излучения. "У Дионисия Ареопагита язык - как у Хайдеггера: мир мирствует, вещь веществует".
Ценнейшее наблюдение состоит в том, чтобы понять - разделение существует одновременно как взаимосвязанность, взаимное участие явлений друг в друге. И потому иерархическое начало в мире не насильственно, но естественно - всё рождается, чтобы участвовать в пресущей блистательности. "Из любви к свету всё становится светлым". Именно, благодаря разделению на высшее и низшее, одно не может без другого и все - сопричастны. "Так неразложимая красота распространяется на всё множество вещей".
Ареопагит дал средневековому человеку возможность переживать и созерцать целостный образ мира, это совсем не профанный "общий порядок" Конфуция или другого какого-нибудь сторонника Закона.