Захотелось выписать. Определяющие черты
Как только была объявлена война, Гумилев пошел на фронт добровольцем. Он был единственным сыном в семье, мог бы и не воевать.
...Он не рассуждал о целях войны, он сознательно сливался с теми, кто говорил: "раз объявили войну, значит, так надо... не нашего ума дело".
...Нравилась ему упрощенность этой жизни. Нравилось товарищество, крепко связывавшее людей перед лицом смерти. Георгиевский крестик обрадовал его больше, чем все литературные успехи.
- Я теперь не поэт. Я - воин, - говорил он в своем обычном, чуть-чуть приподнятом стиле.
...Его вера, его православие было по существу тоже "исполнением гражданского долга", - как и участие в войне. Проходя по улице, мимо церкви, Гумилев снимал шляпу, крестился. Чужая душа потемки, конечно, но я не думаю, чтобы он был по-настоящему религиозным человеком. Он уважал обряд, как всякую традицию, всякое установление. Он чтил церковь потому, что она охраняет людские души от "розановщины", давая безотчетной тревожной вере готовые формулы.
...Религиозные сомнения были ему глубоко чужды. Даже Лев Толстой его раздражал.
...Погибшая монархия сама по себе, но сильнее всего увлекала его мысль о переустройстве общества на каких-то старинных, священных началах... И вот, наконец, представлялась возможность перейти от слова к делу: в России производится гигантский общественный опыт. Кто знает, чем все кончится? Не попытаться ли дать свое направление эксперименту? Гумилев вспоминал о д'Аннунцио и его роли во время войны. Он хотел сыграть роль в революции, но роль покрупнее, поярче.
Дальше разговоров, дальше игры, впрочем, дело не шло. Но игра и погубила Гумилева. В дни Кронштадтского восстания он составил прокламацию, - больше для собственного развлечения, чем для реальных целей. В широковещательном этом "обращении к народу" диктаторским тоном излагались права и обязанности гражданина и перечислялись кары, которые ждут большевиков. Прокламация была написана на листке из блокнота.
Восстание было подавлено. Недели через две Гумилев рассеянно сказал:
- Какая досада. Засунул я этот листок в книгу, не могу теперь найти.
На листке этом был написан его смертный приговор.
Георгий Адамович
...Он не рассуждал о целях войны, он сознательно сливался с теми, кто говорил: "раз объявили войну, значит, так надо... не нашего ума дело".
...Нравилась ему упрощенность этой жизни. Нравилось товарищество, крепко связывавшее людей перед лицом смерти. Георгиевский крестик обрадовал его больше, чем все литературные успехи.
- Я теперь не поэт. Я - воин, - говорил он в своем обычном, чуть-чуть приподнятом стиле.
...Его вера, его православие было по существу тоже "исполнением гражданского долга", - как и участие в войне. Проходя по улице, мимо церкви, Гумилев снимал шляпу, крестился. Чужая душа потемки, конечно, но я не думаю, чтобы он был по-настоящему религиозным человеком. Он уважал обряд, как всякую традицию, всякое установление. Он чтил церковь потому, что она охраняет людские души от "розановщины", давая безотчетной тревожной вере готовые формулы.
...Религиозные сомнения были ему глубоко чужды. Даже Лев Толстой его раздражал.
...Погибшая монархия сама по себе, но сильнее всего увлекала его мысль о переустройстве общества на каких-то старинных, священных началах... И вот, наконец, представлялась возможность перейти от слова к делу: в России производится гигантский общественный опыт. Кто знает, чем все кончится? Не попытаться ли дать свое направление эксперименту? Гумилев вспоминал о д'Аннунцио и его роли во время войны. Он хотел сыграть роль в революции, но роль покрупнее, поярче.
Дальше разговоров, дальше игры, впрочем, дело не шло. Но игра и погубила Гумилева. В дни Кронштадтского восстания он составил прокламацию, - больше для собственного развлечения, чем для реальных целей. В широковещательном этом "обращении к народу" диктаторским тоном излагались права и обязанности гражданина и перечислялись кары, которые ждут большевиков. Прокламация была написана на листке из блокнота.
Восстание было подавлено. Недели через две Гумилев рассеянно сказал:
- Какая досада. Засунул я этот листок в книгу, не могу теперь найти.
На листке этом был написан его смертный приговор.
Георгий Адамович