Ответ заокеанскому другу об Анненском и книгах...
"Анненский начал в годы, когда о Бальмонте серьезные люди говорили шепотом, и слово "декадент" имело еще какое-то значение; но Анненский опередил и свою школу, и своих современников, и даже, если хотите, самого себя - в этом скрыта его удивительная жизненность и до сих пор полное его непризнание! Правда, он, как все первые символисты, лелеял мечту о девственной, о непорочной, о царственной поэзии, но его "мечты бесследно минул день..."; недоумение и страх, а потом и смирение, глубочайшее смирение эстета перед жизнью - вот что оставил нам этот мучительный поэт...
...Я не знаю, какими словами можно говорить о поэзии... ямбы состарились до паралича, но жизнью, именно жизнью, которая так и не далась в руки этому мечтателю-гусенице, вообразившему, что поэт осуществляет жизнь словом.
Так писал об Иннокентии Анненском в 1914-м в журнале "Апполон" Николай Пунин.
Однако это не повод не идти. Пройти сквозь жизнь долиной смертной, сквозь одуряющий шёпот Шеола, очистившись разрушением, сохранив сознание в том, что не смогли разрушить иллюзии, что не рассыпать, как шрифт проклятых книг. "Что двигало всюду, что станет последним приютом. Источником. Лодочкой. Точкой. Тенью в тени"...
"Анненский казался нам директором-чудаком. В Гостином дворе в книжной лавке Митрофанова уже которую зиму за стеклом в окне, засиженный мухами, стоял экземпляр книги стихов: Ник-то "Тихие песни", и мы знали, что это сборник стихов Анненского. Никто из нас в ту пору этой книги не читал, но если бы даже и читал - самый факт: директор пишет стихи ни в какой мере не соответствовал царскосельским представлениям о директоре и его времяпрепровождении...". (Н.Пунин)
...Я не знаю, какими словами можно говорить о поэзии... ямбы состарились до паралича, но жизнью, именно жизнью, которая так и не далась в руки этому мечтателю-гусенице, вообразившему, что поэт осуществляет жизнь словом.
Так писал об Иннокентии Анненском в 1914-м в журнале "Апполон" Николай Пунин.
Однако это не повод не идти. Пройти сквозь жизнь долиной смертной, сквозь одуряющий шёпот Шеола, очистившись разрушением, сохранив сознание в том, что не смогли разрушить иллюзии, что не рассыпать, как шрифт проклятых книг. "Что двигало всюду, что станет последним приютом. Источником. Лодочкой. Точкой. Тенью в тени"...
"Анненский казался нам директором-чудаком. В Гостином дворе в книжной лавке Митрофанова уже которую зиму за стеклом в окне, засиженный мухами, стоял экземпляр книги стихов: Ник-то "Тихие песни", и мы знали, что это сборник стихов Анненского. Никто из нас в ту пору этой книги не читал, но если бы даже и читал - самый факт: директор пишет стихи ни в какой мере не соответствовал царскосельским представлениям о директоре и его времяпрепровождении...". (Н.Пунин)