За пикет на Красной площади с факелами и баннером
Оригинал взят у vaverkina в За пикет на Красной площади с факелами и баннером
меня арестовали на 15 суток...
Вера Лаврешина
...Олю Фалееву - на 10, а Настю Зиновкину (Топор) - на 7. Отправили нас в спецприёмник на Симферопольском бульваре, 2"г". Мы требовали свободы для Владимира Акименкова, "болотного" узника, слепнущего в тюрьме. Начался этот поход у "Матросской тишины" где Акименков содержится и где его избивают. Наши друзья устроили у стен тюрьмы огненное шоу 11 октября, с дымом и взрывами петард, без последствий для себя: начальство не успело оперативно распорядиться о задержаниях, поэтому продолжение пикета состоялось в тот же день у Мавзолея, на Красной площади. Я тогда успела вечером к ним присоединиться и поучаствовать. Арестованы в результате оказались четверо, все на 15 суток. И все (кроме Димы Смирнова) объявили голодовку: Геннадий Строганов и Олег Прудников - сухую, Максим Винярский - с водой.
Поэтому пришлось через несколько дней, 16 октября, снова сходить к Мавзолею. Раз уж нам объясняют, что на Красную площадь с факелами и баннерами - ни-ни, стало быть, собираемся и идём.
И никаких больше "оккупай Абаев" или даже "оккупай Мавзолеев" быть не может. Время пикников на обочине закончилось.
Захвати Красную площадь - такая должна быть постановка вопроса. Чётко и ясно. По-русски, знаете ли, так.
И площадь будет наша, и Кремль, и Мавзолей, и вся наша необустроенная федерация. Это всё - лишь вопрос времени. Надо, чтобы с нами пришло сюда как можно больше людей.
Второй поход, 16 октября, получился исключительно женским. Что, может быть, и хорошо: видно, что и самые неагрессивные начинают действовать. Во время первого похода всё было, естественно, жёстче: сопротивление оказывали, в основном, мужчины, минут пятнадцать полицаи не могли нас обезвредить. Ткань баннера была очень прочной - не могли никак порвать, наше сцепление в лежачем положении на брусчатке - тоже. Мало кого удалось запихнуть в машину, волокли так. С меня до колен содрали джинсы, а также свитер и куртку "счистили", пока доволокли до Китайгородского ОВД. В этом прекрасном заведени нас избили всех, поочерёдно, никого вниманием не обошли. Даше Гладских палец дверью машины сломали, а для устрашения обвинили, что она "полицейского укусила". Это чтобы уголовное дело против них самих не завели.
11 октября в отделении всем заправлял А.Окопный из Центра "Э", со своими подручными. Поочерёдно водили мужчин на "беседу", там избивали - Ю. Емельянова, А.Оленичева, О.Пыхтина, М.Винярского, Д.Смирнова - всех, всех, кто был в участке. Нас с О.Прудниковым дополнительно ещё по полу поваляли, попинали, называли обезьянами. У большинства "откатали пальцы" насильно. У Геннадия Строганова ещё и силой взяли кровь на биохимический, как они сказали, анализ. Но половину народу всё же тогда отпустили. Я им тогда на прощанье противопожарным багром по окнам врезала раза четыре. Но стёкла оказались небьющиеся, а на меня ориентировки в тот день не поступало, поэтому я могла их хоть поджечь - меня не арестовали бы.
Итак, 16 октября мы устроили "женский" поход к Мавзолею, с тем же баннером:"Свободу Владимиру Акименкову" - Оля Фалеева, Настя Зиновкина и я.
Меня опять несли на руках через всю Красную площадь, не сумев засунуть в машину, а Настю Зиновкину долго ловили около храма Василия Блаженного. Она запугала полицаев насмерть электронной сигаретой: они вообразили, что это петарда у неё в зубах. Они такие, наши полицаи: пугливые и наивные, как газели.
Утром следующего дня нас повезли из Китайгородского ОВД "откатывать пальцы". Поскольку процедура была насильственной, в Хамовническом ОВД это делать отказались, согласились в Басманном. Мы с Настей сломали им в знак протеста вентилятор в автозаке и швырнули им в ноги, за это Настю выкинули из машины спиной на асфальт. Перед этим они прищемили ей руку дверью, она потом заявление на них в суд подала за это.
Меня при "откатывании пальцев" усмиряли, огрев стулом по голове и придушив. Но моих отпечатков у них так и не получилось: я их смазывала каждый раз. Лёгким движением руки. Вот они и бесились.
Привезя нас в Тверской суд, рассадили по камерам, крохотным и душным. В моей "сауне" просто невозможно было дышать, ещё и свет погасили. Я отказалась участвовать в фальшивой судебной процедуре. Поэтому в зал суда меня внесли почти бегом, чтобы я и словом ни с кем не успела перекинуться в коридоре.
В зале суда я устроила в знак протеста лежачую забастовку, и перед судьёй Стеклиевым приставы, угрожая электрошокером, "усадили" меня насильно локтями на стул и держали за плечи, пока судья вершил суд. Делали вид, что это я так сижу. Судья разговаривал сам с собой, я на вопросы не реагировала. Сообщила только, что объявляю сухую голодовку, а в процедуре в традициях г-на Вышинского не участвую.
Потом нас долго везли через пробку в спецприёмник. До глубокой ночи сидели мы в тёмном автозаке.
В предбаннике спецприёмника я сразу же, к своей радости, столкнулась с Олегом Прудниковым, которому вызвали "скорую" - сказывалась сухая голодовка. Олега в тот раз не госпитализировали, вернули назад на Симферопольский, только на третий раз оставили его в больнице и позволили сбежать оттуда домой.
Дней десять, если не больше, сумел продержаться без еды и воды Геннадий Строганов, мы трое виделись с ним и остальными узниками (Максимом Винярским и Дмитрием Смирновым) через зарешёченное окно женской камеры, выходящей на тюремный дворик. Он напоминал вольеру для диких зверей в зоопарке. Народ там выгуливали "покамерно".
Строгангов оказался самым выносливым из нас по части голодовки (и самым злым на мусоров, отсюда всё и шло).
Мне вот стало плохо после шести дней без воды и еды. А Максим Винярский продержался весь свой срок на одной воде.
Геннадий Строганов во время своего второго "завоза" из камеры в больничку благополучно оттуда сбежал.
Дима Смирнов голодовки не объявлял, но всем хорошо известно, что он и так почти ничего не ест, особенно когда протестует. На прогулке в вольере он выглядел бодрым и просветлённым даже, похожим на библейского пророка.
В нашем маленьком женском монастыре (камера номер три) было первую неделю людно: восемь человек. Всем поочерёдно, кроме Оли Фалеевой, вызывали "скорую". В основном это были хулиганки-наркоманки с ломками после героина. Я была поражена, насколько же популярен в народе "перец" ( или "герыч"). Просто что-то обыденное, вроде водки, продающейся на каждом углу. Спасибо Путлеру за это. ФСБ делает хорошее бабло на торговле дрянью.
Каждая из вновь прибывших девушек вливалась в наше антиполицай-сообщество как в единую семью. Конфликтов у нас внутренних не было - все моментально объединялись против общего врага в погонах.
Особо яркое впечатление произвела на нас нацболка Саша, девочка-мальчик, говорившая о себе в мужском роде.
За "экстремистскую" деятельность против Саши возбудили дело, теперь держат её(его) на крючке условным сроком. "Лучше бы меня посадили тогда. Без партии моя жизнь превратилась в ноль", - рассказывает Саша с горечью.
Камеру убирали сами, некоторые барышни и вне камеры соглашались шваброй помахать - со скуки или ради звонков домой, ради пачки сигарет. Многие - из страха отказать менту.
Мы вдвоём с Олей в трудотерапии не участвовали - сидели без связи с домом.
Оля - пацифист, мила и доброжелательна ко всем, даже самым мерзким вертухаям, но - в полицай-участке не представлялась, протоколов не подписывала. Проявила железную непреклонность.
"Общественные" работы категорически отвергла. А с уборкой здесь ко всем лезут, прямо с утра. Буквально ко всем. Ко мне не лезли, поскольку я на фамилию свою на перекличке не отзываюсь, не ем-не пью и числюсь поэтому буйной. В камеру-то меня тоже на руках нести пришлось, и ни одной подписи на входе от меня не дождались.
Настя Топор изводила тружеников спецприёмника ужасающим троллинг-напором. Каждые полчаса с утра до вечера ей постоянно что-то требовалось, и она стучала в дверь камеры. То ей нужен был лист бумаги для заявления и срочная поездка в суд, то врач, то прогулка, то чай, то срочный вынос ведра с отходами (это чтобы повидаться у входа со своими). Именно так она повидалась возле дверей с Юрой Емельяновым, приносившим узникам очередные пакеты с едой, носками и книгами (каждый день он дирижировал пикетами в поддержку заключённых у стен заведения). Пикеты можно было даже видеть через окно на лестнице, по пути из столовой в камеру, и это зрелище трогало до глубины души и подбадривало. Вертухаи же очень злились и не скрывали своей досады.
Утро начиналось юмористически. В камеру в семь часов вваливался заторможенный мусор в ушанке с оригинальным вопросом: "Мусор есть?" Намекая на вынос помойки на улицу.
- Есть, есть, - овечаем мы ему сквозь сон. - Этого добра здесь просто навалом.
Когда ушли на волю Настя и Оля (через семь и десять дней), в камере наступило затишье. Примерно пять узниц содержалось в камере постоянно, с тяжёлыми ломками - никого. Наши стражники, они же наши посыльные-коридорные-няньки-пионервожатые-подопытные кролики, начали понемногу расслабляться. Сухую голодовку я спустя шесть дней вынужденно отменила, заменив её чаем с шоколадом. Вот как это получилось.
Проголодав шесть дней, я готова была продержаться ещё суток двое, как мне казалось.
Я нашла способ делать сухую голодовку терпимой. Надо как можно чаще плескаться в холодной воде. Голову и руки надо погружать в поток холодной воды, наполнять и полоскать ею рот и горло, чтобы не склеивались. Дышать свежим воздухом у форточки. Очень облегчает положение. Но - меня подвело давление.
В какой-то момент медичка померила мне давление, оказалось - 220, вызвали "скорую", ввели глюкозу, так как сахар совсем упал. Сказали, что я могу впасть в кому, если не начну пить чай с кусочком шоколада. От госпитализации я отказалась. Очень не хотелось, чтобы возили туда-сюда.
Я осталась досиживать оставшиеся сутки на чае с кусочком шоколада. Последние дни мы тихо отлёживались, все с температурой и кашлем, зато со своим кипятком и конфетами.
Приятно то, что они (кто в погонах нас сторожит) начинают принимать как должное наши правила игры, а стало быть, подчиняться нам: нашему неповиновению и сопротивлению, непредъявлению и неподписанию. "Что ж, это ваша позиция, имеете на нее право,"- говорят одни. Молча мирятся, как бы не замечая, другие. А это уже верный признак того, что почва понемногу уходит у них из-под ног, опускаются руки. И это приятно. Скоро мы пошлём их чистить коровники. Половину, не меньше, после люстрации за решётку отправим. Они это честно заработали.
ПОСТСКРИПТУМ. Мой оппонент еще со времени зимнего моего ареста, начальник тюрьмы Рассказов К.Н.( в прошлый раз он лично лишил меня на дневное время матраса, я лежала на голых шконках во время сухой голодовки), перед самым освобождением хитростью заманил меня в свой кабинет. С утра я потребовала мобильник - позвонить, чтобы меня встретили. Прислали конвой, и меня повели прямо в кабинет к начальнику тюрьмы. Я поинтересовалась у г-на Рассказова, почему звонок друзьям я должна делать из его апартаментов. Он начал вытаскивать какие-то бумаги и показывать мне, и я всё поняла: хочет получить от меня подпись.
- Подписывать я ничего не буду. Идите к чёрту, - сказала я и ушла, хлопнув дверью.
Очень рада, что воспитательная акция начальника тюрьмы состоялась в присутствии подчинённых.
За 15 суток моего пребывания в спецприёмнике мне не предоставили ни единого звонка домой.
меня арестовали на 15 суток...
Вера Лаврешина
...Олю Фалееву - на 10, а Настю Зиновкину (Топор) - на 7. Отправили нас в спецприёмник на Симферопольском бульваре, 2"г". Мы требовали свободы для Владимира Акименкова, "болотного" узника, слепнущего в тюрьме. Начался этот поход у "Матросской тишины" где Акименков содержится и где его избивают. Наши друзья устроили у стен тюрьмы огненное шоу 11 октября, с дымом и взрывами петард, без последствий для себя: начальство не успело оперативно распорядиться о задержаниях, поэтому продолжение пикета состоялось в тот же день у Мавзолея, на Красной площади. Я тогда успела вечером к ним присоединиться и поучаствовать. Арестованы в результате оказались четверо, все на 15 суток. И все (кроме Димы Смирнова) объявили голодовку: Геннадий Строганов и Олег Прудников - сухую, Максим Винярский - с водой.
Поэтому пришлось через несколько дней, 16 октября, снова сходить к Мавзолею. Раз уж нам объясняют, что на Красную площадь с факелами и баннерами - ни-ни, стало быть, собираемся и идём.
И никаких больше "оккупай Абаев" или даже "оккупай Мавзолеев" быть не может. Время пикников на обочине закончилось.
Захвати Красную площадь - такая должна быть постановка вопроса. Чётко и ясно. По-русски, знаете ли, так.
И площадь будет наша, и Кремль, и Мавзолей, и вся наша необустроенная федерация. Это всё - лишь вопрос времени. Надо, чтобы с нами пришло сюда как можно больше людей.
Второй поход, 16 октября, получился исключительно женским. Что, может быть, и хорошо: видно, что и самые неагрессивные начинают действовать. Во время первого похода всё было, естественно, жёстче: сопротивление оказывали, в основном, мужчины, минут пятнадцать полицаи не могли нас обезвредить. Ткань баннера была очень прочной - не могли никак порвать, наше сцепление в лежачем положении на брусчатке - тоже. Мало кого удалось запихнуть в машину, волокли так. С меня до колен содрали джинсы, а также свитер и куртку "счистили", пока доволокли до Китайгородского ОВД. В этом прекрасном заведени нас избили всех, поочерёдно, никого вниманием не обошли. Даше Гладских палец дверью машины сломали, а для устрашения обвинили, что она "полицейского укусила". Это чтобы уголовное дело против них самих не завели.
11 октября в отделении всем заправлял А.Окопный из Центра "Э", со своими подручными. Поочерёдно водили мужчин на "беседу", там избивали - Ю. Емельянова, А.Оленичева, О.Пыхтина, М.Винярского, Д.Смирнова - всех, всех, кто был в участке. Нас с О.Прудниковым дополнительно ещё по полу поваляли, попинали, называли обезьянами. У большинства "откатали пальцы" насильно. У Геннадия Строганова ещё и силой взяли кровь на биохимический, как они сказали, анализ. Но половину народу всё же тогда отпустили. Я им тогда на прощанье противопожарным багром по окнам врезала раза четыре. Но стёкла оказались небьющиеся, а на меня ориентировки в тот день не поступало, поэтому я могла их хоть поджечь - меня не арестовали бы.
Итак, 16 октября мы устроили "женский" поход к Мавзолею, с тем же баннером:"Свободу Владимиру Акименкову" - Оля Фалеева, Настя Зиновкина и я.
Меня опять несли на руках через всю Красную площадь, не сумев засунуть в машину, а Настю Зиновкину долго ловили около храма Василия Блаженного. Она запугала полицаев насмерть электронной сигаретой: они вообразили, что это петарда у неё в зубах. Они такие, наши полицаи: пугливые и наивные, как газели.
Утром следующего дня нас повезли из Китайгородского ОВД "откатывать пальцы". Поскольку процедура была насильственной, в Хамовническом ОВД это делать отказались, согласились в Басманном. Мы с Настей сломали им в знак протеста вентилятор в автозаке и швырнули им в ноги, за это Настю выкинули из машины спиной на асфальт. Перед этим они прищемили ей руку дверью, она потом заявление на них в суд подала за это.
Меня при "откатывании пальцев" усмиряли, огрев стулом по голове и придушив. Но моих отпечатков у них так и не получилось: я их смазывала каждый раз. Лёгким движением руки. Вот они и бесились.
Привезя нас в Тверской суд, рассадили по камерам, крохотным и душным. В моей "сауне" просто невозможно было дышать, ещё и свет погасили. Я отказалась участвовать в фальшивой судебной процедуре. Поэтому в зал суда меня внесли почти бегом, чтобы я и словом ни с кем не успела перекинуться в коридоре.
В зале суда я устроила в знак протеста лежачую забастовку, и перед судьёй Стеклиевым приставы, угрожая электрошокером, "усадили" меня насильно локтями на стул и держали за плечи, пока судья вершил суд. Делали вид, что это я так сижу. Судья разговаривал сам с собой, я на вопросы не реагировала. Сообщила только, что объявляю сухую голодовку, а в процедуре в традициях г-на Вышинского не участвую.
Потом нас долго везли через пробку в спецприёмник. До глубокой ночи сидели мы в тёмном автозаке.
В предбаннике спецприёмника я сразу же, к своей радости, столкнулась с Олегом Прудниковым, которому вызвали "скорую" - сказывалась сухая голодовка. Олега в тот раз не госпитализировали, вернули назад на Симферопольский, только на третий раз оставили его в больнице и позволили сбежать оттуда домой.
Дней десять, если не больше, сумел продержаться без еды и воды Геннадий Строганов, мы трое виделись с ним и остальными узниками (Максимом Винярским и Дмитрием Смирновым) через зарешёченное окно женской камеры, выходящей на тюремный дворик. Он напоминал вольеру для диких зверей в зоопарке. Народ там выгуливали "покамерно".
Строгангов оказался самым выносливым из нас по части голодовки (и самым злым на мусоров, отсюда всё и шло).
Мне вот стало плохо после шести дней без воды и еды. А Максим Винярский продержался весь свой срок на одной воде.
Геннадий Строганов во время своего второго "завоза" из камеры в больничку благополучно оттуда сбежал.
Дима Смирнов голодовки не объявлял, но всем хорошо известно, что он и так почти ничего не ест, особенно когда протестует. На прогулке в вольере он выглядел бодрым и просветлённым даже, похожим на библейского пророка.
В нашем маленьком женском монастыре (камера номер три) было первую неделю людно: восемь человек. Всем поочерёдно, кроме Оли Фалеевой, вызывали "скорую". В основном это были хулиганки-наркоманки с ломками после героина. Я была поражена, насколько же популярен в народе "перец" ( или "герыч"). Просто что-то обыденное, вроде водки, продающейся на каждом углу. Спасибо Путлеру за это. ФСБ делает хорошее бабло на торговле дрянью.
Каждая из вновь прибывших девушек вливалась в наше антиполицай-сообщество как в единую семью. Конфликтов у нас внутренних не было - все моментально объединялись против общего врага в погонах.
Особо яркое впечатление произвела на нас нацболка Саша, девочка-мальчик, говорившая о себе в мужском роде.
За "экстремистскую" деятельность против Саши возбудили дело, теперь держат её(его) на крючке условным сроком. "Лучше бы меня посадили тогда. Без партии моя жизнь превратилась в ноль", - рассказывает Саша с горечью.
Камеру убирали сами, некоторые барышни и вне камеры соглашались шваброй помахать - со скуки или ради звонков домой, ради пачки сигарет. Многие - из страха отказать менту.
Мы вдвоём с Олей в трудотерапии не участвовали - сидели без связи с домом.
Оля - пацифист, мила и доброжелательна ко всем, даже самым мерзким вертухаям, но - в полицай-участке не представлялась, протоколов не подписывала. Проявила железную непреклонность.
"Общественные" работы категорически отвергла. А с уборкой здесь ко всем лезут, прямо с утра. Буквально ко всем. Ко мне не лезли, поскольку я на фамилию свою на перекличке не отзываюсь, не ем-не пью и числюсь поэтому буйной. В камеру-то меня тоже на руках нести пришлось, и ни одной подписи на входе от меня не дождались.
Настя Топор изводила тружеников спецприёмника ужасающим троллинг-напором. Каждые полчаса с утра до вечера ей постоянно что-то требовалось, и она стучала в дверь камеры. То ей нужен был лист бумаги для заявления и срочная поездка в суд, то врач, то прогулка, то чай, то срочный вынос ведра с отходами (это чтобы повидаться у входа со своими). Именно так она повидалась возле дверей с Юрой Емельяновым, приносившим узникам очередные пакеты с едой, носками и книгами (каждый день он дирижировал пикетами в поддержку заключённых у стен заведения). Пикеты можно было даже видеть через окно на лестнице, по пути из столовой в камеру, и это зрелище трогало до глубины души и подбадривало. Вертухаи же очень злились и не скрывали своей досады.
Утро начиналось юмористически. В камеру в семь часов вваливался заторможенный мусор в ушанке с оригинальным вопросом: "Мусор есть?" Намекая на вынос помойки на улицу.
- Есть, есть, - овечаем мы ему сквозь сон. - Этого добра здесь просто навалом.
Когда ушли на волю Настя и Оля (через семь и десять дней), в камере наступило затишье. Примерно пять узниц содержалось в камере постоянно, с тяжёлыми ломками - никого. Наши стражники, они же наши посыльные-коридорные-няньки-пионервожатые-подопытные кролики, начали понемногу расслабляться. Сухую голодовку я спустя шесть дней вынужденно отменила, заменив её чаем с шоколадом. Вот как это получилось.
Проголодав шесть дней, я готова была продержаться ещё суток двое, как мне казалось.
Я нашла способ делать сухую голодовку терпимой. Надо как можно чаще плескаться в холодной воде. Голову и руки надо погружать в поток холодной воды, наполнять и полоскать ею рот и горло, чтобы не склеивались. Дышать свежим воздухом у форточки. Очень облегчает положение. Но - меня подвело давление.
В какой-то момент медичка померила мне давление, оказалось - 220, вызвали "скорую", ввели глюкозу, так как сахар совсем упал. Сказали, что я могу впасть в кому, если не начну пить чай с кусочком шоколада. От госпитализации я отказалась. Очень не хотелось, чтобы возили туда-сюда.
Я осталась досиживать оставшиеся сутки на чае с кусочком шоколада. Последние дни мы тихо отлёживались, все с температурой и кашлем, зато со своим кипятком и конфетами.
Приятно то, что они (кто в погонах нас сторожит) начинают принимать как должное наши правила игры, а стало быть, подчиняться нам: нашему неповиновению и сопротивлению, непредъявлению и неподписанию. "Что ж, это ваша позиция, имеете на нее право,"- говорят одни. Молча мирятся, как бы не замечая, другие. А это уже верный признак того, что почва понемногу уходит у них из-под ног, опускаются руки. И это приятно. Скоро мы пошлём их чистить коровники. Половину, не меньше, после люстрации за решётку отправим. Они это честно заработали.
ПОСТСКРИПТУМ. Мой оппонент еще со времени зимнего моего ареста, начальник тюрьмы Рассказов К.Н.( в прошлый раз он лично лишил меня на дневное время матраса, я лежала на голых шконках во время сухой голодовки), перед самым освобождением хитростью заманил меня в свой кабинет. С утра я потребовала мобильник - позвонить, чтобы меня встретили. Прислали конвой, и меня повели прямо в кабинет к начальнику тюрьмы. Я поинтересовалась у г-на Рассказова, почему звонок друзьям я должна делать из его апартаментов. Он начал вытаскивать какие-то бумаги и показывать мне, и я всё поняла: хочет получить от меня подпись.
- Подписывать я ничего не буду. Идите к чёрту, - сказала я и ушла, хлопнув дверью.
Очень рада, что воспитательная акция начальника тюрьмы состоялась в присутствии подчинённых.
За 15 суток моего пребывания в спецприёмнике мне не предоставили ни единого звонка домой.