"Я расцветаю, как парниковое растение, в благодатных условиях. Я люблю, когда меня любят"
Сердечно благодарю Оксану Курнаеву ksanka_ok ,
которая собирала статьи о Ефиме Шифрине,
бережно хранила их и делится теперь с нами !
Газета "Вокруг смеха"
Январь 1998 года
Автор: О. ЕВГЕНЬЕВ
Увеличительно
- Фима, скажите, когда, где Вы почувствовали в себе способности лицедействовать, держать зал, очаровывать зрителя?
- Вот если предназначить ответ для какого-нибудь биографа, чтобы облегчить ему задачу после моей творческой натуры - и лирическую, и комическую, - почувствовал в детстве на Колыме. Это когда в одном кружке самодеятельности пронзительно пел «Пусть всегда будет солнце!», а в другом - представлял в рассказе Носова «Фантазёры». Там я снискал успех, потому что у меня был артистизм, и был такой яркий детский д'искант, или диск'ант, как вам угодно. И когда мне теперь говорят, а с чего это я вдруг начал петь, восстаёт всё нутро: а с чего это я вдруг начал смешить? Меня отдали в пятилетнем возрасте в музыкальную школу. Не скажу, что был очень прилежным учеником, но, в отличие от массы современных вокалистов, хоть знаю ноты.
- Вот у Вас вышла новая программа - о «новых русских». Вы как считаете: в последнее время стали больше шутить или жизнь заставляет относиться ко всему серьёзнее, по-философски?
- Может быть, юмор от всех передряг стал погрубее и позамысловатее? Ведь можно относиться серьёзно к тому, что вокруг меня, но это же не повод для занудства на сцене! Взгляд?.. Да, вот он, взгляд, изменился - он стал с годами тоньше, а орудие юмориста - толще. Можно так сказать?
- Д-д... Н-ну, наверное, можно… А Ваши опыты на серьёзной сцене в спектаклях Виктюка, например, дают Вам возможность ощутить себя актёром драматическим?
- Ну вы чо-о: опыты?.. Опыт - это когда в лаборатории, когда никто не видит, и ты рискуешь, что всё взорвётся - но вместе с тобой. А когда тыща человек в зале - какие опыты!.. Дело в том, что я у Виктюка много лет назад курс закончил, поэтому те работы не так уж не имеют отношения к тому, что я делал раньше. Вообще все эти разговоры критиков о жанрах меня приводят в смущение. Есть театр - это место встречи зрителя с актёрами. И я не думаю, что так уж надо эти встречи сортировать, подразделять на жанры.
- Раньше у нас были актёры универсальные: Орлова, Плятт... Получается, Вы, Ефим, тоже стремитесь к универсальности. Это на современных подмостках исключение?
- Вот этот список, который Вы так неожиданно прервали, - он и на самом деле прервался. В брежневские времена артисты моего жанра вообще обездвижились. Наступило двадцатилетнее монументальное стояние у микрофона. После Райкина артисты докладывали о недостатках, не вынимая рук из карманов, где у них была сложена фига.
- Но ведь в те времена и мы, пишущие, и вы, читающие, испытывали определённый кайф от того, что удавалось между строк что-то такое сказать.
- Да. Когда я слушаю плёнки, которые остались от того времени, мне даже странновато становится, что какая-то простая фраза вызывает обвал смеха. На концерте в честь съезда комсомола прозвучало, допустим, «я решил не перестраиваться». И следующие слова уже потонули в диком хохоте. Как мы потом объясним тем, кто не жил в ту эпоху - почему так? «Перестройка» настолько навязала в зубах, что любая фраза с частицей «не» вызывала смех. Или вот у меня была обвальная фраза из монолога экскурсовода: «Кое-кто на Западе полагает, что это колибри». И всё. Гром смеха! А сейчас это невозможно, всё изящество такого протеста против режима смыла наша плакатная эпоха. Глядя на нынешние стихийные, но очень хорошо организованные протесты, я думаю, что вот ещё бы синеблузники вернулись - и оказались бы весьма кстати в массе «борцов» за народные права с их прямолинейным юмором.
- А Вы-то лично что испытывали в те годы, когда междустрочье проходило в зал, и зрители его понимали?
- Ну-у, сейчас можно лукавить и говорить, что все мы были этими, страшными этими, мн-н... подпольщиками-диссидентами... Но та тихая радость, что хоть как-то оппонируешь режиму, на самом деле была не более чем кухонная гордость. Это потом стало досадно: как же обидно мало мы могли в те годы сделать!
- Фима, хоть сейчас с этим нет проблем? Как Вы выбираете материал?
- За два десятка лет сложился круг людей, которые поддерживают стойкую толщину моей рабочей папки. Она примерно в два пальца всегда, то есть некий запас благодаря Коклюшкину, Альтову, Трушкину… Нет, сотрите эту часть записи - боюсь, не всех назову и кого-то обижу.
- Да, ладно...
- Ну ладно. А ещё я, знаете ли, горжусь ужасно, что в Томске нехотя открыл Женю Шестакова, которому теперь, наверное, половиной концертов обязаны и Хазанов, и Новикова... Сидел там, на ступеньках филармонии какой-то сморщенный тихий мальчик в очках, очень похожий на всех графоманов, которых мне приходилось встречать. И сунул мне папку, которую я рассеянно взял. А чтоб совесть была чиста, решил в гостинице перелистать. И оторваться не смог. И вскоре мой репертуар пополнился не только новым содержанием, но и новым качеством - новым звуком из глубинки, озабоченностью тем, что происходит в Большой России, про которую Москва до сих пор ничего не знает...
- И как будто не хочет знать.
- И не хочет знать. Но в этом своя логика метрополии, которая кормится тем, что дают колонии. А уж как они там - никого в метрополии не волнует... Так вот, когда я натыкаюсь в афишах и в периодике на имя Шестакова, испытываю чувство, будто посадил дерево или дом построил (хотя и пальцем не пошевелил, чтоб этого автора обнаружить).
- А я тоже сейчас сижу рядом с Шифриным и переполняюсь гордостью: с кем разговариваю-то!.. Всё, что Вы делаете, не идёт в русле пошлой моды, не перенасыщено, как у многих, «клубничкой», сексуалинкой...
- Нет, почему эстрада, по мнению многих, синоним пошлости?! Ну, чёрт его знает, у меня на этот счёт своя теория. Я вовсе не убеждён, что любой разговор о низком сам по себе становится пошлым. Ведь низкое - предмет исследования эстрады. И как сказал Шнитке, от пошлости спасет только талант. А когда эстраде предлагают вообще не заниматься низким...
- Я не предлагаю.
- Я говорю: предлагают. Так вот, низким, - я отвечаю, что тогда ей не нужно заниматься и смешным. Потому что низкое и смешное более синонимы, чем низкое и эстрада.
- Евгений Петросян, давая интервью «Вокруг смеха», сказал, что в последнее время он пришёл к выводу: надо завязывать с обличениями и вместо этого легко, светло, по-доброму смешить людей, отвлекая их от всех творящихся безобразий. Ну, Вы понимаете, это я изложил в пересказе...
- Я, в отличие от Петросяна, не занимаюсь теорией смешного - не пишу книжки, не составляю таблицы, и тонкую область интуитивного не свожу к схемам: «чем-долж-на-зани-мать-ся-эст-ра...» Я просто этого не знаю. Это можно лишь почувствовать, держа руку на пульсе жизни. А обличать, по-моему, вообще никогда не надо - надобно просто заниматься человеком, причём похожим на себя. Этого человека ты больше всего знаешь. Ну, конечно, не секрет, что при всём при том он может и сердиться, и быть смешон, три раза женат...
- Два.
- Что?
- Я - два.
- А-а... Ну, два. В любом случае про «своего» человека можно сказать много всего... А обличать? Это напоминает историю с великим Гоголем, который ожидал, что Россия после представления в Александринке узнает себя и наутро проснётся другой. А Россия смотрит «Ревизора» уже скоро двести лет, и меняться упорно никак не хочет.
- Плохо ставят «Ревизора».
- Ну, может быть, плохо...
- А что такое хорошо и что такое плохо? Есть у Шифрина эталон, этакая любимая байка?
- В данный момент анекдот есть, про Абрама. Причём сначала я расскажу, как надо рассказывать, а потом повторю, чтобы можно было напечатать. Значит, ищет Абрам таблетку, которую положил на стол. И нигде её нету. Вконец обыскался и говорит Саре: «Ты не видела, здесь лежала таблетка?» - «А что? Я её съела». - «Ну всё, - говорит Абрам. - Теперь е.. себя сама». Вот, а в печатном виде это...
- Не надо, Фима, всё нормально. Есть корректор, он точечки поставит, где надо.
- В таком случае я прокомментирую, почему анекдот мне так нравится: в нём старая схема еврейской байки наполнилась новым современным содержанием. Оглянитесь: всё кругом завалено дешёвыми переложениями камасутры и прочего...
- Ефим, Ваш зритель тоже всё это читает, я думаю... И вообще: какой он, Ваш зритель? Вы себе представляете? Он приходит на концерт, чтобы забыться на два часа или потом долго носит в себе тот заряд, который артист даёт ему?..
- Тут я рискую покоробить и Ваш слух, и зрение читателей, но я чётко знаю, каков мой зритель. Он - мещанин. Но не в том смысле, какой вкладывали в это слово революционный поэт Маяковский или буревестник Горький. По-моему, мещане - это не столько люди с геранью на подоконниках, сколько горожане, труженики - кстати, читающие (хотя бы газету). И я думаю, что достоин такой аудитории. Я не слишком люблю заказные вечера для бомонда (но и там ко мне хорошо относятся).
Есть актёры-бойцы вроде Хазанова, которых скепсис бомонда возбуждает, и они работают ещё лучше. Я же расцветаю, как парниковое растение, в благодатных условиях. Я люблю, когда меня любят.
- А правда, что в Ленинграде-Петербурге публика особенная, или...
- Нет, без «или» - особенная. В этом люди актёрских специальностей сходятся. В определении Гранина «великий город с областной судьбой» заключено гораздо больше тёплого, чем критического. Это несоответствие высшего предназначения и странного существования сформировало какой-то поразительный народ. Интеллигенция приходит на концерт в самосвязанных кофточках, и это больше, чем метафора. На книжку у них ещё будут деньги, а на покупную кофту - нет. Это так важно, что я даже не знаю, как сказать... Я в Питере обречён на успех, у меня там больше поклонниц и поклонников. Вот есть такая расхожая фраза у конферансье, когда шутка проходит на ура: «Такую публику я бы всегда возил с собой». Говоря о Питере, готов присоединиться к таким словам.
- А я бы только брал и брал интервью у таких собеседников, как Вы.
Вконец искренне ошифринел
О. ЕВГЕНЬЕВ