Синестезия лакричного палиндрома
Закат над городом был клубничным на вкус второго цвета большого минорного квадрата ветра. Горчичные облака жгли внутренние глаза и перчили собой бутерброд пространства, состоящий из твёрдых сортов букв мажорного звучания в обрамлении кричащих беззвучностью птичьих полётов…
«Я - око покоя. Око - зона заноз. Цени в себе свинец…»*
Простите, это звучит слишком палиндроматично. Но иначе я не могу. Но постараюсь. Я шагну с истока белого ключа.
Всё началось слишком давно, чтобы стать истиной прикосновения. Мой первый алый букварь играл ахроматическую гамму сотворения речи, от которой у меня тогда болела голова. С тех пор (и по сей день) я ненавижу большие группы людей, потому что это разрывает мне полотно зрения шоколадным вкусом разговоров. Да. Много слов, много людей, классы, аудитории, залы, толпы - это переизбыток какао-бобов. Именно так я ощущаю их. Впрочем, не всегда.
«Топот. Дед? Он в аду давно. Ежу стало хуже? Тина - манит…»*
Это не просто слова, это моё спасение. Иначе интоксикация зрения и несварение восприятия, потому что я - такой герой, который слышит вас на вкус. Ощущает на звук зрения. Как же его… Слово тинного запаха… Синестезия!
В школе для бездарно одарённых гениев я был самым незаметным и самым тихим явлением. Я ходил гречишной тенью по хлебной стеночке, звучавшей ля-минором перцепции ванильного коридора, и тихо напевал аккорды шагов. Но что есть аккорды, как не обман кукурузной сути грифа. Чтобы не сойти с ума от затопляющей нежности деревянных блинных дверей, ведущих в апельсиновые кабинеты знаний. Чтобы…
Литературу я ненавидел столь остро, что глазами мог прожигать желатиновые дебри учебников и вафельные страницы тетрадей. Математика резала пальцы моего нёба острыми когтями дробей. История пылила глаза мукОй и мУкой перемолотого знания. Физкультура убивала нежность запахом бега и заплывом футбольного затона соревновательности. Но я никогда не подавал вида, слуха, цвета, запаха и вкуса. Никто не знал, что я… чувствую на вкус зрения.
Я рано научился отрезать ломоть запаха от терцевидной сердцевины звучания зимы. Я бормотал песочные палиндромы. Они спасали.
«Мат и тут и там. Кок утоп в поту? Кошмар, срам, шок… Муза, ранясь шилом опыта, ты помолишься на разум?»*
Ангелы снежной пастилы заката, расстилая ковры лимонного запаха торопливых шагов травяной нежности, приходили в мои рисовые сны, чтобы петь ветер молчания. Арфы предложений сгорали в руках абзацев, а я…
Наверное, всё могло быть иначе, но однажды ежевичным летом я подвернул до-мажорные и соль-септные брюки до колен и шагнул в пропасть восприятия мармеладной смерти дня. Плыли гренки пены, чайные листья прошлогодних листьев виноградили течение, сиропный дождь смывал мандариновые заросли капельного шума по кровельным крышам города. А потом я оступился и вечность пряничной земли рванула ко мне с малиновой скоростью. И я…
«Чем нежен меч? И он видит сон юности дивной. Ого - вижу живого!»*
Я очнулся на ля-септовом небе зерновых сочетаний пломбирных корочек смысла. И… И вдруг понял, что после падения я стал обычным человек. И цвет ушёл от запаха, и вкус отделился от звучания, и ветер стал просто потоками воздуха. Я стал нормальным. Или наоборот?
Как ты думаешь, друг, если я стану шептать забвенные заклинания палиндромов - вернётся ли магия восприятия? Здесь - в вечности рая - адски скучно. Мне хочется вернуться в сансару воскрешения, в глупости человечьего быта и убогость плотской синестезии. Поэтому…
«Голод долог. Бел хлеб. Город дорог. Отель «Лето». Умер - и мир ему…»*
------------------------------------------------------------
* Палиндромы.